Я тут недавно узнал о происхождении слова «фаг». Когда-то оно означало…
Прерываюсь и задумываюсь, заинтересуется ли вообще тот, кто будет читать этот дневник через пятьдесят или сто лет, происхождением слова «фаг». Вполне возможно, что к тому времени основным языком мира станет северокитайский, судя по количеству учеников-китайцев в моей школе.
В общем, по результатам пяти лет в школе я завоевал место на философском факультете Оксфордского университета.
Мама, папа, Имми и Фред продолжали жить своей жизнью. Фред ухитрился угробить мою золотую рыбку за две недели после моего отъезда. Когда я спросил, устроил ли он ей достойные похороны, он ответил, что смыл ее в туалет, потому что решил, что рыбу надо хоронить в воде.
Мама казалась более спокойной и довольной, чем я когда-либо видел ее раньше. Даже слишком довольной: как только Фред пошел в школу, она объявила, что намерена открыть собственную школу.
Достаточно сказать, что Школа танца Хелены Бомонт разрослась в то, что могло бы считаться многонациональной компанией. То есть если не считать денег, которые такое предприятие предназначено приносить. Мама, будучи мамой, кажется, учила большинство учеников бесплатно. Редко случалось приехать домой на каникулы и не найти за кухонным столом рыдающего человечка в трико, использующего ее как пресловутую жилетку для излияния своих жизненных проблем.
То есть так продолжалось, пока слова, которых все боятся больше всего на свете, не прозвучали за тем же кухонным столом и у мамы не возникли новые проблемы – ее собственные.
Тут я снова прерываюсь, потому что до сих пор не в состоянии выразить словами ужас момента, когда она и папа рассказали мне. Встаю и беру еще пива из холодильника, чтобы утопить воспоминание. И решаю, что все эти детали уточню позже.
Если не считать маминых проблем, которые, само собой, перевернули весь наш мир вверх дном, Имми и Фред, кажется, просто тихо росли. Может быть, у них не было особого выбора, учитывая обстоятельства.
Папа взял на себя всю нагрузку, которая раньше лежала на маме. Теперь он умеет обращаться с сушильной машиной и может сам приготовить кастрюлю неплохой лапши с нуля. Без дураков, хороший он мужик, мой папа. И лучшее, что я сделал в жизни, – это узаконил его и его фамилию.
Что касается «генетического папы», он объявился в Сидер-хаус однажды под Рождество примерно через год после апокалиптического лета и потребовал встречи со мной, его «сыном». Мама пришла в мою спальню с тем озабоченным видом, который я так хорошо знаю. Объяснила, что Саша внизу. И что я не обязан с ним встречаться. Я просил ее не беспокоиться и обещал с ним поговорить.
Когда я спустился вниз, Саша сидел за кухонным столом, заливая в себя какой-то алкогольный напиток. Выглядел он ужасно. Руки тряслись, кости выступали под тонкой, как бумага, кожей… И несмотря на решение ненавидеть его, мне, как обычно, стало его жаль.
Он спросил, хочу ли я с ним «общаться».
Уж кто-кто, а этот бедный, жалкий человек не был в начале списка моих близких отношений. В общем, приложив большие усилия, я ответил «нет». По сути, я сказал «нет» столько раз, что мне казалось, я повторяю мантру. Пока папа не понял, что с меня довольно, и спровадил Сашу из кухни, чтобы отвезти на станцию.
Больше я его не видел и не слышал, пока…
Продолжение следует.
Остальные из «компании из Пандоры»
Сэди родила ребенка, милую девочку, которую назвала Пичиз… так типично для Сэди… хотя, полагаю, это вполне мог быть Мелон или Гузбери[18]… и сделала меня крестным отцом!
Так вот, это было очень любезно, хотя каждый раз, когда я вижу Пичиз, мне с трудом удается произнести ее имя вслух, особенно если мы на людях. И это, в общем, одна из тех кличек, которые невозможно сократить. Один раз я попробовал «Пи-пи», что ну никак не годится, и теперь стараюсь вообще не называть ее по имени. Это дружелюбная девочка, которая благодушно принимает непрерывный ряд «дядей», поскольку Сэди продолжила менять кавалеров, как я когда-то менял футбольные карточки. По сравнению с этим мое собственное детство выглядит легкой прогулкой.
Андреас-плотник так и не узнал о дочери. Может быть, поэтому, если подумать, Сэди и сделала меня крестным отцом. Возможно, она считает, что, когда Пичиз придет время узнать о далеко не безупречном поведении матери, она сможет послать дочь ко мне за консультацией.
Теперь о прочих из клана Чандлеров. Джулз переехала в свой коттедж возле Аундла с Рупсом и Виолой и пустила там корни с настырностью особенно живучего вида плюща. Согласно ее ежегодному рождественскому письму (исправно отправляемому первого декабря, чтобы прийти – вторым классом – четвертого, в то самое время, когда все остальные смертные только составляют список Людей, Которым Надо Послать Открытки), она быстро утвердилась в роли главы всех имеющихся школьных комитетов и комитетов по сбору средств. Думаю, если где-то устраивали благотворительный праздник, распродажу или базар, там была и она, вытягивая время и деньги из других родителей.
По сути, она ходила в школу вместе с Рупсом (который в результате стал счастливым капитаном регбийной команды из премьер-лиги). А попутно она ухитрилась поддерживать семью, работая агентом по недвижимости.
Надо отдать Джулз должное: даже если это одно из самых раздражающих человеческих существ, какие я знаю, она добивается поставленных целей. В сущности, из нее получился бы замечательнейший сержант-майор.
Что касается маленькой Виолы, то ее имя всегда присутствовало в рождественских письмах Джулз, поэтому я полагал, что она еще жива. Хотя на самом деле не видел ее, пока…
Здесь я должен извиниться перед читателем этих записок за все «пока». Мне надо рассказать о многих вещах, и писать о некоторых из них будет трудно, так что, пожалуйста, наберитесь терпения.
И, наконец, о Хлое. Я видел ее довольно много за последние десять лет. Выяснилось, что наши школы устраивают совместные «танцы», которые оказались меньше похожими на «Танцы со звездами» и больше на потные схватки на импровизированной танцплощадке в школьном зале.
Поскольку тогда Хлоя еще любила Мишеля, она разыскала меня и попросила «защитить» ее от внимания других мальчиков, и мы сидели вместе в углу, цедя газировку из бутылок, пока она отводила душу, рассказывая, как сильно скучает по нему.
Также она проводила ужасно много времени у нас в Сидер-хаус. Она действительно стала членом семьи – крайне необходимым, как оказалось, особенно для младших.
Я спокойно выжидал, надеясь, что ее фиксация на Мишеле угаснет. Не угасла. Как и моя фиксация на ней. Конечно, мы были достаточно близки: она называла меня своим лучшим другом.
Но, как знают все мужчины, дружащие с женщинами, надежда изменить статус отношений на «нечто большее», о чем я мечтал каждую ночь, с каждым днем ускользала все дальше и дальше.
Окончив школу, она взяла перерыв на год, а потом уехала в Лондон изучать моду.
И только когда Хлоя закончила учебу, чары Мишеля наконец рассеялись. Она рыдала у меня на плече, говоря, что все еще любит его, но эти «удаленные» отношения наконец сделали свое дело, и между ними все было кончено.
Примерно тогда же все изменилось и для меня.
λβТридцать два
Откладываю ручку и потягиваюсь, чувствуя себя сонным от солнца и пива, плюс меня утомили припоминания событий последних десяти лет. Просматриваю все, что написал, чтобы понять, не упустил ли я кого-то, – и понимаю, что упустил. Себя. Или, по крайней мере, остальное обо мне до настоящего времени. Но я устал, и мне слишком жарко и грустно, чтобы продолжать.
А кроме того, к дому только что подъехали машина и белый фургон. Фургон извергает двоих мужчин, в которых я сразу же узнаю сыновей Алексиса. За ними из машины выходит сам Алексис с малышом, который держит его за руку. Димитриос и Мишель открыли задние двери фургона и вытаскивают оттуда еще ящики.
Маленький мальчик – точное подобие Ангелины – застенчиво смотрит на меня.
– Поздоровайся, Густус, – подсказывает ему отец.
Густус не идет на сотрудничество и прячется за длинными ногами Алексиса.
– Мы подумали, что можем установить освещение на террасе и развесить фонари на оливах в роще, – продолжает Алексис.
– Хорошая идея, – соглашаюсь я.
– Это должен быть праздник, да? – Алексис смотрит на меня.
– Да, – твердо отвечаю я. – Непременно.
Следующие пару часов мы снова жарились на солнце и потели, пока вчетвером натягивали тросы с лампочками от балконов наверху до перголы. Мы почти не разговаривали – просто мужской треп, в основном о футболе.
Во время путешествий за границу я заметил, что английское происхождение делает меня (по крайней мере, в глазах всех иностранцев) признанным специалистом по Премьер-лиге и в особенности по «Манчестер Юнайтед», за который болели все Лайлы.
Учитывая, что сам я больше интересуюсь регби и не имею личного entrée[19] в спальню Уэйна и Колин Руни, я затрудняюсь предоставить им интересующую информацию. Украдкой поглядываю на Мишеля, который, пожалуй, еще красивее, чем в прошлый раз, когда я его видел. Мне хочется спросить, есть ли у него девушка, невеста или даже супруга, но ничего столь личного не упоминается.
Ангелина выходит на террасу с большим кувшином домашнего лимонада и маленьким Густусом. Он сразу же забирается на колени к отцу, когда мы рассаживаемся по стульям и жадно пьем.
– Странно, да, Алекс? – хмыкает Алексис. – Я так надеялся стать дедушкой. И теперь я папа малыша, а у двоих моих сыновей до сих пор нет детей.
– Папа, мне едва за тридцать, а Касси двадцать девять, – мягко выговаривает Димитриос. – У нас еще масса времени. А кроме того, ты так нас эксплуатируешь, что времени на детей просто нет, – добавляет он с улыбкой.