— Они взяты на абордаж.
У дона Антонио и дона Рауля тоже были подзорные трубы, и им тоже удалось рассмотреть, что на верхних палубах галионов идет жесточайший рукопашный бой, грохочут мушкеты, пистолеты, сверкают лезвия абордажных сабель и клинки палашей и шпаг.
— Но каким образом это могло произойти?! — выразил их общее с капитаном недоумение губернатор. И основания испытывать это недоумение у него были весомые. Дело в том, что корсарские корабли, а это были «Месть» и «Венера», качались на волнах не менее чем в двух кабельтовых от галионов — идеальное расстояние для артиллерийского боя. И бой этот, надо думать, имел место некоторое время назад. И на корсарских и на испанских судах были заметны его следы. Если не смертельные, то отчетливые.
— В самом деле, что тут произошло? — прошептал дон Рауль, поворачивая то вправо, то влево свою подзорную трубу.
Дон Фернандес бросил разглядывание:
— Кажется, я понимаю что.
Взгляды всех находившихся на мостике обратились к нему.
— Лодки.
— Что вы хотите сказать этим словом?
— Одну можно увидеть достаточно отчетливо, ее корма выглядывает из-за кормы «Саламандры».
— Да, вижу, кажется, это действительно пирога. И что это значит?
— А теперь посмотрите туда. — Адмирал показал на лесистый берег. — Густые заросли подходят к самой воде. Когда наши корабли ввязались в бой, люди Олоннэ вытащили укрытые в зарослях пироги и незаметно подплыли с противоположного борта, пользуясь тем, что внимание сражающихся отвлечено. Для подобной операции нужно всего несколько минут. А когда первые корсары вскарабкались на борт, сделать уже ничего было нельзя.
Объяснения адмирала были столь убедительны, что никто не попытался возражать или переспрашивать.
— Ставьте все паруса, дон Рауль, — совсем тихо; сказал дон Фернандес.
— Что же нам теперь делать? — растерянно поинтересовался губернатор.
— А мы уже делаем. Уносим ноги. Думаю, час-полтора у нас в распоряжении есть. Сражение на борту «Саламандры» и «Бетиса» началось совсем недавно.
— А остальные?
— Кто сможет последовать за нами, тот последует.
Губернатор помялся и снова потеребил бороду, словно это именно она была источником его сомнений.
— Но, как бы это сказать…
— Вы хотите сказать, ваше высокопревосходительство, что мы поступаем не слишком благородно?
— Не совсем так, но…
— Любая попытка вмешаться в происходящие там события приведет к полному нашему поражению. «Мерида» едва на плаву держится. «Саламанка» на дне бухты, «Бетис» и «Саламандра» фактически потеряны. Какими силами прикажете сражаться с целой корсарской флотилией? Мы попали в хитроумно подготовленную засаду — кстати, во многом благодаря вам, ваше высокопревосходительство.
Краска бросилась в лицо губернатору, грудь его стала возмущенно раздаваться, но флотоводец лишь махнул на него рукой:
— Оставьте, не время сейчас препираться. Я вам скажу вот что: если мы из этой переделки ноги унесем, то сможем смело поздравлять себя с огромным успехом. Что проку в нашей гибели? Лучше сохранить для флота его католического величества несколько кораблей, чем погубить все, спасая собственную честь.
Речь дона Фернандеса трудно было признать образцом благородной риторики, но она вызвала у слушателей несомненное сочувствие. Никто из офицеров не горел жаждой героической, но абсолютно бессмысленной гибели.
Дон Антонио тоже не горел. Кроме того, ему было ясно, что в случае своей гибели он лишится возможности отомстить Олоннэ. Не губернатор командовал на борту «Вальядолида», но почему-то все взгляды обратились на него, как будто ему принадлежало последнее слово. Его высокопревосходительство криво усмехнулся и сказал:
— Что теперь говорить, паруса уже подняты.
Корсары одержали полную победу над эскадрой испанского адмирала, но заплатить за нее им пришлось немалую цену. Помимо взорванной «Виктории» еще два корабля были приведены в состояние почти полной негодности. На их ремонт пришлось бы затратить слишком много времени, а времени у корсаров как раз и не было. Нужно было успеть воспользоваться плодами успеха. Очень скоро испанцы соберутся с новыми силами, и тогда героизм, проявленный у Пуэрто-Кавалло, может оказаться напрасным.
На совете, который состоялся в ночь после сражения, все пришли к единодушному мнению по поводу того, что делать дальше. Перегрузить с полузатопленных судов все ценное, пополнить запасы пресной воды и — вперед! На Маракаибо!
Глава восьмая
Длинный деревянный стол был установлен посредине внутреннего двора, вымощенного большими каменными плитами. Прямо на этих плитах были разложены два костра; взлетающие над ними искры бесшумно уносились в черноту ночного неба. Но костры были устроены не для иллюминации — на каждом из них жарилось по поросенку.
На столе лежали караваи свежего хлеба, стояли широкие индейские миски с овощами и кувшины с вином. На массивных, грубо сколоченных табуретах вокруг стола сидели Воклен, ле Пикар, Ибервиль, Шарп и Дэвид Баддок, капитан одного из кораблей из эскадры капитана Шарпа.
Все молчали.
Было слышно, как шипит капающий на угли поросячий жир.
Привлеченные игрой пламени над домом алькальда Гибралтара, в патио которого происходило немое пиршество, носились летучие мыши. Своим поведением и обликом они отчасти напоминали те мысли, что теснились в головах собравшихся.
Вот уже две недели город, расположенный в глубине лагуны Маракаибо, пребывал во власти корсаров. Взятый внезапным, дерзким налетом, он был уже несколько раз ограблен, выпотрошен дочиста, как до этого выпотрошили Маракаибо. Все граждане, подозреваемые в сокрытии ценностей, были «допрошены», и не по одному разу.
Общая добыча исчислялась примерно в полмиллиона реалов. Ни одному из корсаров никогда в жизни не приходилось иметь дело с такой колоссальной кучей денег.
Испанский флот разгромлен, форты Ла-Палома и Вигилья у прохода, ведущего в лагуну, взорваны. Можно ли было представить ситуацию прекраснее? Грузи деньги на корабли и отправляйся на Тортугу: сил, способных этому помешать, у испанцев не осталось. Каждый участник экспедиции, закончившейся столь удачно, должен был стать состоятельным, по крайней мере по местным меркам, человеком. Вот эта близость удачной развязки и создала конфликтную, как сказали бы сейчас, ситуацию.
Каждый боялся продешевить. Отсутствие внешних врагов обратило недоверие, подозрительность и жадность внутрь собственной среды. Все понимали, что такой успех, как в этом походе, вряд ли когда-нибудь повторится в жизни, значит, надо выжать из общей добычи долю пожирнее.
Пошли в ход многочисленные расписки, которыми корсары обменялись еще в начале похода. Смысл их был в том, что оставшийся в живых получал долю погибшего. Появились те, кто пытался подобные расписки подделывать. Такая форма взаимостраховки была вполне узаконена в неписаном уставе «берегового братства», но на фоне особенно больших денег стала видна ее ненадежность. После того как состоялись две кровавые дуэли из-за дележа наследства мертвецов, Олоннэ на общем собрании команды заявил, что решение этих дел придется отложить до прибытия на Тортугу. Двоих, особенно недовольных, попытавшихся устроить что-то вроде бунта корсаров, он приказал повесить.
Но и эта мера не прекратила брожение, тем более что на горизонте замаячила конфликтная ситуация номер два, причем такого рода, что ее разрешение отложить и перенести было невозможно.
Суть завязавшегося конфликта состояла в том, что в ходе налета на Маракаибо и Гибралтар произошло весьма ощутимое разделение в корсарской среде на тех, кто подчинялся Олоннэ, и тех, кто предпочитал считать своим начальником Шарпа. Слияния в единую рать, как хотелось надеяться в начале похода, не произошло. Пока было с кем воевать, это различие оставалось под спудом, не выступало на первый план, но вот когда пришло время делить деньги, все вдруг вспомнили, кто есть кто.
Под командованием Олоннэ к моменту окончания боев оставалось четыре корабля, а под командованием Шарпа — вдвое меньше. В таком же примерно соотношении разделились и флибустьеры. Но тут офицеры и матросы ирландца вспомнили, что еще до отплытия с Тортуги было решено делить все добытое поровну между командами эскадр.
Люди Шарпа говорили: нас вдвое меньше, это потому что мы были в самых опасных местах, потому что именно мы дрались со всем испанским флотом у мыса Флеао, когда все ныне здравствующие спокойно сидели в засаде. И по уговору, и по справедливости нам полагается половина денег.
Люди Олоннэ отвечали им, что погибло у них так много народу потому, что они не умеют толком держать оружия в руках. Нет никакой особой доблести в том, чтобы подставить свой лоб под испанскую пулю. Получается, если принять логику людей Шарпа, чем хуже воюет капитан, чем бездарнее сражается команда, тем больше они все должны получать денег из общей добычи.
Аргументы и той и другой стороны имели под собой основательную почву, а в таких ситуациях сторонам бывает особенно трудно договориться.
Иногда и совсем не удается.
Вдруг все ощутили, что в воздухе Гибралтара кроме запаха пожарищ и вони гниющих трупов появилось еще нечто. Это было предчувствие беды.
Все понимали — назревает столкновение. Город постепенно разделился на две части. Люди Олоннэ предпочитали не бывать в северных кварталах и в районе рынка. Корсары Шарпа и Баддока почти не заглядывали в южную часть Гибралтара.
Говоря трезво, у Шарпа не существовало шансов на общую победу, и он сам готов был пойти на какой-то разумный компромисс, но его головорезы оказались на это не способны. Когда они представляли себе, от каких сумм им придется отказаться, пойди они на условия «южан», зубы у них сами собой начинали скрежетать, а руки хватались за рукояти шпаг и пистолетов.
Сдерживало и тех и других одно — болезнь Олоннэ. Сразу после взятия города его свалила очень прилипчивая и жестокая лихорадка. Целую неделю