– Не кори себя мама, – погладил ее по щеке Егор. – Ты ни в чем не виновата. Мы все попадаем в сети забвения. И с этим ничего нельзя поделать, ничего, мама. OLVIDO владеет нашим разумом, нашими сердцами… Прощай, тебе пора. Я люблю тебя, мама…
Римма открыла глаза и увидела испуганное лицо Владимира Львовича.
– Я люблю тебя, Римма, – шептал он. А в уголках глаз блестели слезы. – Не уходи от меня. Не оставляй меня одного сейчас, когда все только начинается. Не уходи… – он, увидев открытые глаза Риммы, улыбнулся. – Слава Господу, ты очнулась! Как же ты нас напугала, милая моя, – он прижал ее руку к своим губам. – Как же я испугался за тебя, за нас! Я так люблю тебя, Римма. Римма!
– Ма-ма-ма, – отозвалось эхо.
– А, что случилось? – потерев висок свободной рукой, спросила она.
– Ты была без сознания. Сердце не билось. Дыхания не было. Приехала скорая. Тебе сделали укол. Оживили тебя дефибриллятором… Ты опять с нами, – Владимир Львович говорил отрывисто, словно подбирая нужные слова, чтобы она его правильно поняла. Пока он говорил, Римма смотрела на испуганные лица людей в белых халатах и пыталась улыбнулась.
– Все будет хорошо. No tenga miedo, por favor,[46] – сказала она. – А где Зинаида?
– Она уехала с Егором Кастелани, сыном моего друга…
– Надо их догнать, – забеспокоилась Римма.
– Римма Эдуардовна, они, скорее всего, уже пьют горячий шоколад в доме синьора Кастелани. Вам не стоит так беспокоиться, – строго сказал Владимир Львович, неожиданно опять переходя на «вы».
Он помог Римме подняться и сесть в машину. Озабоченный Луис завел мотор, тронулся с места, но скорость прибавлять боялся.
– Luis, vamos muy rapiro. No tengo miedo. Todo esta bien,[47] – засмеялась Римма, похлопав его по плечу.
Луис свистнул и добавил газа. Машина понеслась вперед по скоростной магистрали…
– 30 —
Весна началась как-то вдруг неожиданно и быстро. Температура подскочила до плюс десяти. Стремительное таяние снега превратило Шальную реку в неукротимый, ревущий поток, сметающий все на своем пути. Сбесившаяся река крушила все на своем пути, выворачивала с корнем деревья, унося их в неизвестном направлении так легко, словно они были детскими бумажными корабликами. Разгул стихии пришелся на ночное время. Поэтому многие горожане только утром обнаружили, что их дома подтоплены. А к полудню стало ясно, что многие люди погибли, унесенные разбушевавшейся Шальной рекой.
В эту ночь Милка никак не могла уснуть. Она то ложилась, то вставала и ходила по комнате, прислушиваясь, как безмятежно сопит Ольга, закинув руки за голову. Мила тоже пыталась принять удобное положение, но ей вдруг становилось очень холодно и приходилось сворачиваться калачиком. А потом становилось нестерпимо жарко и приходилось сбрасывать одеяло. Едва наступало успокоение от температурных перепадов, им тут же на смену приходили воспоминания о волках, воющих на луну. То вместо волчьей стаи появлялись мерзкие существа, которые вылезали отовсюду и протягивали к Милке свои щупальца, пытаясь задушить ее, утащить в черную бездну. Она не выдержала и включила свет.
– Милка, у тебя явно что-то не в порядке с психикой, – побурчала проснувшаяся Оля. – Спи с включенным светом. Или возьми анекдоты почитай, если спать не можешь. А я спать могу всегда! Сон – мое любимое состояние, – она повернулась на бок и сладко засопела.
– Мне бы такие железные нервы, – вздохнула Мила и углубилась в чтение, поняв, что уснуть ей сегодня не удастся.
В шесть утра заработала радиоточка. Взволнованным голосом диктор сообщила о страшном наводнении в Северобайкальске. Милка так порывисто вскочила, что уронила стул.
– Что опять? – крикнула проснувшаяся Ольга.
– Оля, – глаза у Милки были такими круглыми, что Оля не на шутку испугалась. – На-вод-не-ни-ееэ там… Ма-моч-ки… – Милка сжала виски руками и запричитала. – Вот с чем были связаны мои ночные страхи. Мои там бьются с рекой, а я никак не могу им помочь. Нет, могу! Я должна поехать домой… – она схватила одежду.
– Напиши заявление декану, а то прогулы поставят, – протягивая ей листок, сказала Оля.
– Олька, милая, сделай все сама, – взмолилась Мила. – Я ничего не соображаю…
– О, тогда мне придется взять тебя под строгий учет и контроль, – решительно проговорила Оля. Усадила Милу на стул. – Слушай меня и не перебивай. У тебя губы белые. Ты на привидение смахивать стала. Я тебя оставить не могу, я с тобой поеду. И не возражать мне!
Мила и не собиралась возражать. Она была рада, что Оля сама предложила ей свою помощь. Она предчувствовала что-то страшное и боялась остаться с этим страхом один на один. Не имела права оставаться с ним…
То, что увидели девушки в Северобайкальске, повергло их в ужас. Даже всегда спокойная Оля плакала, зажав лицо руками. Города, в котором когда-то жила Милка, просто не было. Его разметала Шальная река. Уцелело всего несколько пятиэтажек. Они сиротливыми башенками торчали из воды. Мила побежала в одну из пятиэтажек, чтобы узнать, как дела у тети Тамары. Но ей открыли двери совершенно посторонние люди, сообщив, что Вербицкие здесь больше не живут. Тогда Милка побежала к Гордовым. Но опухший дядя Сергей сообщил, что его неверная супруга уехала неизвестно куда, забрав с собой дочь. Он начал что-то говорить про алименты, которые дочь Зинаида должна ему будет платить, про то, что молодежь совсем перестала уважать старших и еще про что-то. Но Милка стремглав бросилась вниз по лестнице, пытаясь остановить рвущиеся наружу рыдания. Она так резко выскочила из подъезда, что чуть не сбила с ног пожилую даму.
– Ой, простите меня, я не хотела, я не нарочно, – начала оправдываться Мила.
– Я знаю, – улыбнулась дама. – Пойдемте со мной. Пойдемте, Людмила, я вам все расскажу.
– А, кто вы? – удивилась Мила. – Я вас никогда раньше не видела здесь. Я не знаю вас…
– Достаточно того, что я вас хорошо знаю, – дама обняла Милу за плечи. – Вы Людмила Исакова. А вашу подругу зовут Ольга Насонова….
Мила кивнула. Она только сейчас вспомнила про Ольгу и удивилась, что та стоит рядом с ней. Миле казалось, что она участвовала одна во всей этой беготне. А получалось, что верная подруга не отставала от нее ни на шаг. Мила крепко сжала Олину руку в знак признательности. Оля ответила крепким рукопожатием.
– Пойдемте со мной. Я вам все объясню, – подтолкнув девушек вперед, проговорила дама.
– Простите, а как вас зовут, а то как-то неловко получается. Мы не знаем, как к вам обращаться, – смущенно проговорила Оля.
– Мое имя Матрена Власьевна, – пропела дама.
– На-на-на…
– Власьв-на, Власьев-на… – отозвалось эхо.
– Матрена?! – Мила прижала руку ко рту, чтобы скрыть свое удивление. – Но ведь все говорят, что вам лет сто пятьдесят или больше. А вам на вид и шестидесяти-то нет. Как же так?
– Люди любят болтать, как сороки, – снисходительно проговорила Матрена. – Если все сплетни собирать, то можно так запутаться, что не приведи Боже…
– Ой, мне же некогда, мне надо родителей и брата искать, – заволновалась Мила, высвобождаясь из объятий Матрены.
– Не найдешь ты их здесь никогда, – металлическим голосом проговорила Матрена. Мила вздрогнула и внимательно уставилась в черные, как ночь, глаза женщины. – Только я одна правду знаю, – сказала и пошла прочь.
Девушки переглянулись и рванулись вслед за удаляющейся фигурой. Матрена быстро шла вперед, не обращая на них внимания. Только возле ветхой избушки, которая чудом уцелела во время разгула стихии, она остановилась и властно скомандовала:
– Ноги хорошенько вытирайте.
– Зачем, при входе в такой сарай еще и ноги вытирать? – фыркнула Ольга. – Не удивлюсь, если нам сейчас на головы повалятся пауки и тараканы…
Мила прижала палец к губам, покачала головой, посмотрев на подругу с нескрываемой злобой. Оля покорно опустила голову, взяла Милу за руку. Так они перешагнули через порог и замерли, потому что никогда прежде не видели таких белых струганных полов. Весь дом был пропитан запахом свежей древесины, словно его только что выстроили. Мила даже обернулась в поисках свежих стружек. Но их нигде не было. Стекла в окнах сверкали, как тонкий лед на реке. А кружевные занавески были цвета первого снега. На огромном дубовом столе стоял медный самовар, сверкая своими округлыми боками. В самоваре, как в зеркале, отразились две испуганные девушки, прижавшиеся к дверному косяку.
– Руки мойте, – приказала Матрена. – Да садитесь к столу, а то самовар простынет.
Девушки уплетали горячие пирожки с малиной, пили ароматный, пахнущий сибирскими травами чай и молчали. Они не решались задавать вопросы в этом доме, полном непонятных тайн. А Матрена не спешила ничего рассказывать сама. Она наливала себе чай в тонкое голубое блюдце, долго дула, потом медленно втягивала жидкость, смешно вытянув вперед губы.
Оля поставила чашку на стол и зевнула, но тут же испугавшись чего-то, снова схватила чашку в руку.
– Олюшка, – засмеялась Матрена. – Не мучай себя. Я вижу, как тебя в сон клонит. Иди, приляг. Не смущайся. Вы с дороги устали, нанервничались. Иди сюда на перинку.
Оля поднялась и прошла за Матреной в маленькую комнатку. Она, не раздеваясь, рухнула на мягкую перину и моментально заснула.
– Спи, ты нам не нужна пока, – усмехнулась Матрена и плотно закрыла дверь.
Мила сидела за столом и внимательно рассматривала себя в самоваре.
– Одна ты осталась на этом свете, – тихо сказала Матрена. А у Милки по спине потекли струйки холодного пота. Она подняла испуганные глаза, но, встретив жестокий, холодный взгляд Матрены, снова уставилась в самовар. – Пойдем со мной, – приказала Матрена. – Только молчи, поняла? Ни о чем не спрашивай. Не кричи, не плачь. Ты должна молчать, смотреть и слушать, поняла?
Милка поднялась, облизала пересохшие губы и пошла следом за Матреной к маленькой дверце, в которую можно было войти, только низко согнувшись. Матрена подтолкнула Милу к дверному проему. А когда Милка с трудом втиснулась в маленькое пространство, быстро захлопнула за ней дверь. Мила испуганно огляделась. Она стояла на небольшом клочке земли, возвышающемся над бушующей рекой. Река вырывала деревья, подбрасывая их высоко вверх, подхватывала и несла куда-то, кружа и разбивая о камни. Вот реке надоело играть в игру с деревьями, и она направилась к дому. К их дому, где мирно спали мама, папа, Игорь. Милка хотела крикнуть, но голос не слушался ее. Река, словно чья-то гигантская рука, схватила маленький домик, сжала его в кулаке. Дом хрустнул, как яичная скорлупа, и рассыпался на маленькие частички, похожие на пепел. Мила порывисто прижала обе руки к глазам, поняв, что все кончено, что все погибли. Ее тело пронизывала мельчайшими иголочками нестерпимая боль. Милка почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. Но в это время громко крикнул отец: