– Есть маленько.
Он хмыкнул и опрокинул стопку в рот. Поморщился. Отрезал ломтик груши и принялся жевать его.
Я выскребала пасту из банки, запивала ее чаем и смотрела на Кирилла, ожидая продолжения. После еще одной стопки он, наконец, спросил:
– Как ты думаешь – легко быть сыном академика?
Я пожала плечами.
– Понятия не имею. У меня никогда не было отца-академика.
– А кто твой отец?
– Он был шофером, – ответила я.
Кирилл понимающе кивнул головой.
– Повезло тебе. У тебя было нормальное детство…
Да что ты знаешь, избалованный мальчишка! О! Я столько могла бы рассказать тебе о своем счастливом детстве!
– …Тебе не напоминали каждую минуту, чей ты сын…
Наверно, ему следовало сказать «чья ты дочь», но я не стала его поправлять.
– …И не призывали быть во всем похожим на отца.
– А что в этом плохого? – полюбопытствовала я, облизывая ложку.
– А то, что я был в постоянном напряжении. Мне нельзя было расслабляться. Я не мог позволить себе быть вторым. Ведь я же Ордынцев. Я должен был быть только первым. Во всем. Тем более в учебе.
Честно говоря, мне было сложно представить себе такое. Моя успеваемость никогда никого не волновала.
Отец, когда бывал трезв, интересовался совсем другими вещами. Если же он был пьян, его вообще ничего не интересовало. Кроме одного. Но это была не моя учеба.
– И что? Ты в знак протеста получал двойки?
Кирилл усмехнулся.
– Я окончил школу с медалью.
Ого! Это было круто. Я скромно умолчала про свой аттестат. Нет, по основным предметам у меня были пятерки и четверки. Зато по физре и немецкому преподы согласились поставить мне тройки только после личного вмешательства директора. Ну не любила я физкультуру и вредного учителя немецкого языка!
Кирилл опрокинул в рот очередную стопку.
– Может, хватит? – предложила я. – Этим ты все равно ничего не исправишь.
– А я и не хочу ничего исправлять. Я лишь хочу ни о чем не думать.
Мы помолчали.
– Что ты рассчитывал найти в столе? – спросила я.
– Деньги, – сказал он. – Мне очень нужны деньги.
– Зачем?
– Не твое дело.
Я пожала плечами. Не мое – так не мое.
– Когда он умрет? – спросил Кирилл.
Я сжала челюсти. Мне отчаянно хотелось вцепиться ногтями в это красивое лицо.
– Потерпи, – процедила я сквозь зубы. – Осталось немного.
– Я не могу ждать! – закричал Кирилл и грохнул кулаком по столу.
Бутылка и стопка подпрыгнули, жалобно звякнув.
– Ты омерзителен, – сказала я. – И ты недостоин такого отца, как Виктор Петрович.
Его пыл угас так же внезапно, как и возник. Он уронил голову на руки. Ну вот, теперь мне только пьяных слез не хватало!
Разговаривать с ним в таком состоянии было бесполезно. Наутро он все равно ничего не вспомнит. Уж я-то знала.
Но все же не смогла удержаться.
– Хватит себя жалеть, – сказала я. – Ты молодой и здоровый мужик. У тебя вся жизнь впереди. Перестань оправдывать – или не оправдывать – чужие ожидания. Оправдывай свои.
Он не ответил мне. Наверное, уснул.
На следующее утро Кирилл сделал вид, что ничего не произошло. А может, он и вправду ничего не помнил.
С каждым днем он становился все мрачнее, но стол Виктора Петровича больше открывать не пытался.
…
– Оля, пообещай мне одну вещь, пожалуйста.
– Какую, Виктор Петрович?
Его черты исказились от боли. На лбу выступила испарина.
Мое сердце обливалось кровью. Но все, что я могла сделать, это обтереть ему лицо и ждать, когда подействует укол, поставленный десять минут назад.
– Ты знаешь, что такое эвтаназия?
Я похолодела.
– Знаю. Только она у нас запрещена.
Виктор Петрович слабо усмехнулся.
– Не бойся. Я не буду тебя просить убить меня. Мне всего лишь нужно, чтобы у меня под рукой всегда были мои таблетки от бессонницы. Ты не можешь мне в этом отказать.
Я беспомощно молчала. Виктор Петрович забеспокоился.
– Оленька, ты же понимаешь, что это мое право – решать, когда и как уйти из жизни?
Я понимала.
– Тогда помоги мне. Пожалуйста.
Мне было плохо. Так плохо, как никогда в жизни. И посоветоваться было не с кем.
Конечно, можно было бы поговорить с Пашей, но почему-то я чувствовала, что его это не касается. Это был мой выбор. И только мой.
…
Я прочитала Эриксона, затем Горина, потом снова Эриксона. Мне было страшно, но смотреть на муки Виктора Петровича было еще страшнее.
Все оказалось не так уж сложно. Сначала я попробовала подстроиться под его движения, дыхание и мимику и повести его за собой. У меня получилось!
А потом я стала практиковаться в наведении транса. Я использовала разные техники, но лучшего результата достигла, когда стала применять «тройную спираль» – метод последовательного вплетения одной истории в другую, а затем в третью.
Мне удалось включать в мои истории сообщения, содержащие прямые указания организму Виктора Петровича на уменьшение боли. И это сработало!
Мои действия ни в коей мере нельзя было назвать лечением. Все, что мне удалось, это лишь чуть-чуть облегчить его состояние. Но я была рада и этому скромному результату.
Через несколько дней улучшение заметила Элеонора Константиновна и поинтересовалась, какой препарат я ввожу Виктору Петровичу. Я ответила, что тот же самый. Она внимательно посмотрела на меня, но больше ничего не сказала.
…
В субботу 26-го декабря в Хвойный приехала Светлана со всем своим семейством и осталась ночевать.
А в ночь на 27-ое декабря Виктор Петрович Ордынцев умер.
Он умер тихо, во сне.
Я первой обнаружила это. Проснулась около шести, как обычно, и перед тем, как спуститься вниз, заглянула к нему в комнату.
Он лежал с закрытыми глазами и, казалось, спал. Но мне показалось необычным выражение его лица. Оно было расслабленным и каким-то умиротворенным.
Тихонько подойдя к кровати, я коснулась его руки. Она была ледяной.
Я не испугалась и не закричала. Стояла рядом с ним и смотрела на его лицо. Печать страдания, искажавшая его черты, исчезла. Оно разгладилось и помолодело.
Я испытывала двойственные чувства. С одной стороны, мое сердце сжималось при мысли, что мы с ним больше никогда не увидимся, не поговорим. Я оплакивала свою потерю.
А с другой стороны, я вспоминала его слова о смерти друга, о том, что он хотел умереть точно так же, и понимала, что произошло именно это, и радовалась за него.
Мне ничего не оставалось, как постучать в дверь к Элеоноре Константиновне и сообщить ей о случившемся.
Все обитатели дома собрались в гостиной.
Элеонора Константиновна и Кирилл восприняли известие о смерти Виктора Петровича без истерики.
Фима заплакала и ушла на кухню. Римма Сергеевна изменилась в лице и схватилась за сердце. Я принесла стакан с водой и накапала ей валерьянки.
Светлана громко рыдала, девочки обнимали ее, а муж успокаивал. Элеонора Константиновна равнодушно наблюдала за ними, а Кирилл, бледный как полотно, сидел в кресле и смотрел прямо перед собой.
Приехала скорая. Невыспавшийся врач констатировал смерть, и санитары забрали тело.
Элеонора Константиновна сделала несколько звонков, в том числе и нотариусу. Господин Садовников обещал приехать завтра к обеду.
Все хлопоты и расходы взял на себя институт, который Виктор Петрович возглавлял много лет.
Светлана отправила мужа и детей домой, а сама осталась.
Римма Сергеевна завесила черным все зеркала в доме. Мы слонялись из угла в угол, не зная, чем заняться.
По большому счету, мне уже незачем было оставаться здесь. Я вполне могла позвонить Паше и попросить забрать меня. Но пока я была не готова к этому.
Кирилл ушел из дома и вернулся ближе к ночи совершенно пьяный. Элеонора Константиновна заперлась в своей комнате и не выходила из нее весь день.
Фима успокоилась и занялась приготовлением обеда, который оценили лишь мы со Светланой.
Светлана ела молча, не обращая на меня никакого внимания. Я была рада этому. Мне совершенно не хотелось ни с кем разговаривать.
После обеда она ушла в гостевую комнату, а я поднялась на второй этаж.
Ну, вот и все. Все закончилось.
Я потрогала подушку, на которой еще оставалась вмятина от головы Виктора Петровича. Обвела взглядом пустую комнату. Села в качалку рядом с кроватью и заплакала.
Мы всегда плачем, когда теряем того, кто был нам дорог. Только мы плачем не о нем, а о себе. Мы жалеем не того, кто ушел – за него можно только порадоваться. Мы жалеем себя. Ведь это мы осиротели.
Когда слезы закончились, а на сердце стало чуть легче, я умылась и переоделась в джинсы и рубашку. Халат мне больше не понадобится. Затем собрала свои вещи и книги и перенесла их в кабинет.
Остаток дня я просидела в кресле-качалке, которое вернула на его законное место у окна в кабинете. Сидела, качалась и смотрела в окно на замерзшее озеро.
Ближе к вечеру вокруг озера зажглись разноцветные фонарики, и заиграла музыка. Несколько пар важно катались под звуки старинного вальса, а между ними сновали мальчишки, толкаясь и падая на лед.
…
Утром мы все снова собрались в гостиной.
Первой туда пришла Элеонора Константиновна. Она надела черное платье и темные очки, за которыми совершенно не было видно глаз.
Потом к ней присоединилась я.
Я могла бы вызвать такси и вернуться в город. Мне оставалось лишь забрать остаток жалованья. Элеонора Константиновна молчала, поджав губы, накрашенные красной помадой, а мне было как-то неловко спрашивать ее о деньгах. Поэтому я набиралась храбрости и ждала удобного момента.
Затем в гостиную спустилась Светлана. Она беспрестанно сморкалась и вытирала красные опухшие глаза.
Последним пришел Кирилл. Он плохо выглядел, и, похоже, страдал от тяжкого похмелья. Фима развела ему в стакане какую-то таблетку, и он с благодарностью выпил.
Все молчали. Я смотрела на них и пыталась понять, что их собрало здесь всех вместе. Может, они наконец-то почувствовали себя семьей? И горе заставило их сплотить ряды?