Примерно так я себе это и представляла.
– Для вас отдельной комнаты у нас нет, поэтому спать вы будете на диване в кабинете. Вещи уберете в гардеробную в спальне Виктора Петровича. Они вам не понадобятся – вы будете ходить в халате. У вас есть белый халат?
– Есть. Даже два. На смену.
Она посмотрела на мои ноги в носках.
– А обувь? У вас есть что-нибудь бесшумное?
– Нет, – призналась я. – Только тапки, но они громкие.
– Ладно. Это не проблема. Римма Сергеевна подберет вам что-нибудь подходящее. Все необходимые лекарства я купила. Их хватит примерно на неделю. Когда что-то понадобится – скажете мне.
– Где рекомендации лечащего врача? – спросила я.
– В ящике стола возле его кровати. Еще есть вопросы?
Да, в общем-то, все было ясно. Оставалось спросить про еду, но я как-то стеснялась. Элеонора Константиновна сказала сама:
– Кухня в вашем распоряжении. Это на тот случай, если вы внезапно проголодаетесь. А так в нашем доме готовит Серафима Ивановна. Персонально для вас она готовить не будет, поэтому выкраивайте время для еды. И обсудите с ней диету Виктора Петровича. Я уже говорила с ней на эту тему, но вы поговорите тоже.
– Хорошо, – кивнула я.
– Виктору Петровичу сделали укол, и он проспит, я думаю, еще часа полтора. Так что у вас есть время, чтобы осмотреться.
– Какой ванной комнатой я могу пользоваться?
– На первом этаже, рядом с прихожей. Кроме того, в спальне Виктора Петровича есть ванная.
Похоже, разговор был окончен.
– Спасибо, – сказала я, не зная, что еще добавить.
– На здоровье, – ответила Элеонора Константиновна и взяла журнал.
Я с трудом выбралась из кресла и пошла осваиваться.
…
Дом был огромный. Во всяком случае, мне так показалось. На первом этаже располагались гостиная, столовая, кухня и гостевая спальня со своей ванной комнатой. На втором этаже, кроме кабинета и спальни Виктора Петровича, находилась комната Элеоноры Константиновны. Мансарду занимал их сын Кирилл, студент юридического факультета и порядочный балбес, как я поняла из беседы с Серафимой Ивановной.
Серафима Ивановна приняла меня как родную, велела называть ее Фима, усадила пить чай и принялась посвящать в подробности быта семьи Ордынцевых.
Говорила Фима безостановочно, ловко орудуя ножом, и, похоже, была счастлива появлению благодарного слушателя. Она прерывалась только тогда, когда пробовала свою стряпню.
Я с трудом вырвалась от нее, воспользовавшись очередной паузой и сославшись на занятость.
– Обед в четыре! – прокричала она мне вдогонку.
…
Из спальни не доносилось ни звука.
Я потихоньку сняла одежду и надела халат. Римма Сергеевна выделила мне тапки с войлочной подошвой. Они были мне велики, но с толстыми носками получилось терпимо.
Бесшумно скользя по паркету, как фигуристка, я зашла в спальню и тихонько села на стул у окна.
Виктор Петрович еще спал. Он был бледен. На щеках яркими пятнами горел лихорадочный румянец.
Я смотрела на него и гадала, как сложатся наши взаимоотношения.
Интересно, почему ему понадобилась именно я? Мне казалось, что он меня не переваривает так же, как и всю третью хирургию.
Мне вдруг стало страшно. Во что я ввязалась? Деньги деньгами, но как я могла решиться на такое?
Я совсем его не знала.
Хотя Фима успела мне кое-что порассказать.
Виктор Петрович Ордынцев действительно был крупным ученым, академиком, сделавшим несколько выдающихся открытий. Ему принадлежало авторство многих изобретений, получивших известность не только в России, но и за рубежом. Еще три года назад, до того как выйти на пенсию, он возглавлял научно-исследовательский институт.
От первого брака у него была дочь Светлана, со слов Фимы подозрительная и плаксивая особа. Она терпеть не могла мачеху и сводного брата, но, тем не менее, каждую неделю приезжала к Хвойный. Наверно, старалась быть поближе к отцу. Хотя Фима считала, что Светлана просто клянчит у него деньги.
Элеонора Константиновна не работала. До ухода Виктора Петровича на пенсию она сопровождала мужа на различные светские мероприятия. Чем она занималась в настоящее время, Фима не знала. Элеонора Константиновна уезжала из дома утром и возвращалась под вечер. Фима слова худого не сказала про хозяйку, но почему-то у меня сложилось впечатление, что Элеонора Константиновна могла бы больше общаться со своим мужем. Вероятно, это было одной из причин неприязни к ней со стороны падчерицы.
Сын Ордынцевых, Кирилл, учился в университете на третьем курсе. Учился через пень колоду, но сессии как-то умудрялся сдавать. Может, здесь помогало имя отца, а, может, его деньги. Фима думала, что второе. У Кирилла была квартира в городе. Поэтому в Хвойном он появлялся только тогда, когда заканчивались средства, выделяемые ему отцом на месяц. Этих денег ему хватало на две, максимум на три недели. Фима страшным шепотом сообщила, что Кирилл играет в казино.
Кроме того, Фима поведала мне, что домоправительница Римма Сергеевна – вылитая хозяйка, с которой она копирует свои манеры. И вообще, единственным душевным человеком в этом доме был Виктор Петрович. Если бы не он, то она, Фима, давно бы уже ушла. И какая жалость, что он вдруг так внезапно заболел. Ну, ничего. Теперь его прооперировали, опасность миновала. А уж на ноги мы с ней его в два счета поставим.
Ну, если Виктор Петрович – душевный человек, то я – мать Тереза.
От полученной информации у меня голова шла кругом, и я в который раз спрашивала себя, как я здесь оказалась.
Виктор Петрович пошевелился. Повернул голову набок и открыл глаза.
Я поймала его взгляд и неуверенно улыбнулась.
– Наконец-то, – хрипло сказал он и откашлялся. – Где вас черти носили так долго?
…
Потянулись странные дни.
Я была при нем постоянно, отлучаясь лишь в туалет и на кухню, и все время ожидая вопроса, какого черта я кручусь возле него круглосуточно. Но он почему-то не спрашивал.
Интересный, все-таки, это был человек – Виктор Петрович Ордынцев.
Новости он смотрел лишь затем, чтобы комментировать все происходящее в стране и за рубежом. Он ругал всех: бездарное руководство, продажных чиновников, внутреннюю политику, внешнюю политику.
У него было собственное мнение обо всем – от состояния дел в сельском хозяйстве до реформы среднего и высшего образования, от польской говядины до оборонно-промышленного комплекса.
Его эрудиция и обширнейшие знания по любому вопросу поражали. Признаться, по большей части я даже не понимала, о чем он говорит. Я молча его слушала и делала свое дело.
Его критика не обошла стороной и меня. Мои руки были то холодными, то неловкими. Обрабатывать швы я не умела, а уколы ставила просто отвратительно.
Я терпела два дня, на третий не выдержала.
– Будете обзываться – я Вам подменю лекарства и вместо антибиотика вколю слабительное, – пообещала я после того, как он в очередной раз назвал меня неумехой.
Виктор Петрович изумленно воззрился на меня.
– Почему слабительное? – спросил он после непродолжительного молчания.
– А чего бы Вам хотелось? – поинтересовалась я.
– Ну, не знаю… Обезболивающее. Успокоительное, в конце концов.
– Обезболивающее я Вам и так ставлю. Успокоительное на Вас не действует. А так все Ваши мысли сосредоточатся на одном, и Вы от меня отстанете.
Он заинтересованно смотрел на меня.
– Ну, наконец-то, – сказал Виктор Петрович. – А то я уж начал думать, что ошибся в вас.
С этого момента все пошло, как по маслу.
Нет, он не перестал критиковать меня по поводу и без повода. Мне стало доставаться еще больше. Я же в свою очередь беззлобно огрызалась, и в таких перепалках время текло незаметно.
Странное дело, я совсем не воспринимала его больным. В нем было столько скрытой силы, что мне иногда даже казалось, что он симулирует, упорно отказываясь вставать с кровати.
И только ночами, когда он тихо спал в своей комнате, а я лежала на диване, свернувшись калачиком, я вспоминала о его диагнозе, и мое сердце сжималось.
…
Постепенно у нас с ним выработался свой режим дня.
Вставала я рано, около шести, когда Виктор Петрович еще спал. Шла в ванную и заталкивала халат в стиральную машину. Пока принимала душ, халат стирался. Мне оставалось лишь пройтись по нему утюгом и оставить его досыхать. Затем надевала чистый халат, в котором потом ходила весь день и спала ночь, и возвращалась на второй этаж.
Обычно Виктор Петрович просыпался сам, примерно в восемь. Первое время я помогала ему встать с постели и дойти до ванной комнаты. Он умывался, а затем я обрабатывала ему швы и делала уколы. Потом он одевался, и мы завтракали.
Поначалу Виктор Петрович капризничал и отказывался вставать с кровати. Поэтому Фима приносила ему завтрак в постель.
К концу первой недели я с боем заставила его выбраться из кровати. Он отчаянно сопротивлялся, но, в конце концов, подчинился, испугавшись отека легких, расписанного мной в ярких красках.
Несколько дней он ел за письменным столом в кабинете. В конце концов, я уговорила его побольше двигаться, и мы стали спускаться в столовую.
После завтрака он читал. Я ни разу не видела у него в руках роман или детектив. Виктор Петрович читал исключительно научную литературу. Он сидел в кресле за своим гигантским письменным столом, а я в это время делала уборку в его комнате.
Римма Сергеевна была категорически против этого, но я с ней даже не спорила. Я просто понаблюдала пару дней за ее действиями, а потом отобрала у нее тряпку, чем, похоже, оскорбила ее до глубины души. И вообще, мне показалось, что она жутко ревнует Виктора Петровича ко мне.
Закончив убирать, я вытаскивала его из-за стола, укладывала в постель и ставила ему капельницу.
Затем мы обедали. После обеда он снова ложился, включал телевизор и под его бормотание засыпал на часок. Это было единственное время дня, когда я могла чуть-чуть расслабиться.