– А чего ты удивляешься? – в свою очередь удивилась Лиза. – Ты маленькая, крепенькая. Волосы не отрасли?
В сентябре я коротко подстриглась.
– Нет еще.
– Ну, вот. Будешь приятным исключением. А то у нас тут все сплошь ногастые да грудастые, с волосьями до попы.
– Ты это серьезно? – не верила я своим ушам.
– А почему нет? – недоумевала она. – Мужчины любят всяких.
Я представила себя, повисшей на шесте вверх ногами, и обалдевшего Суркова, взирающего на эту картину, и мне стало дурно.
– Ладно, Лиза, я подумаю, – сказала я, отдышавшись. – Лучше расскажи, как там твой будущий муж.
– Кто? – не поняла она.
– Ну, этот… Который ходит на твои представления.
– Ах, этот… Да потерялся где-то. Наверно, жена застукала.
– Жаль, – посочувствовала я.
– Да брось ты, – отмахнулась Лиза. – Они же как автобусы: уйдет один – придет другой.
Интересное сравнение. Я представила себе Суркова этаким упертым облупленным «Пазиком», а Кирилла – роскошным и вальяжным экспрессом.
– Как твоя учеба? – переключилась я на другую тему.
– Помаленьку. Наверстываю упущенное. А ты как? Собираешься поступать в мед?
Я замялась.
– Не знаю. Я теперь вообще не знаю, что будет дальше.
…
Стиральная машина закончила последнее полоскание и включила центрифугу, отжимая мой халат.
Я мурлыкала под душем, смывая с себя остатки сна. Последнее контрастное обливание, и я выключила воду. Приоткрыла дверь кабины и просунула руку за полотенцем в образовавшуюся щель.
Полотенца не было.
Точно я не помнила, висело оно там до того или нет, но мне все же казалось, что висело.
Я открыла дверь пошире и выглянула наружу.
У противоположной стены возле умывальника стоял Кирилл в одних спортивных штанах и брился, невозмутимо разглядывая себя в зеркале. Рядом на вешалке вместе с его махровым халатом висело мое полотенце.
Странно. Я всегда запирала за собой дверь. Как он смог открыть ее снаружи?
Увидев меня в зеркале, он подмигнул мне и продолжил бритье. Я, как дура, стояла в душевой кабине и не знала, что делать. Я была уверена, что это он забрал мое полотенце, а раз так – не приходилось рассчитывать, что мне его вернут.
Но на всякий случай – я верю в чудеса – попросила:
– Верните, пожалуйста, мое полотенце.
Разумеется, он этого не сделал. Я вздохнула и пошла к вешалке, оставляя после себя лужицы на полу. После года в хирургии я не особо стеснялась наготы – ни чужой, ни даже своей. Дед Игнат с его неописуемой красотой был, разумеется, не в счет.
Сняв полотенце, я завернулась в него и почувствовала себя немного уверенней. Ненадолго.
Молниеносным броском он прижал меня к стене.
Очень неприятно было ощущать мокрой спиной холодный кафель. К тому же пена с его подбородка капнула мне на плечо, что было абсолютно недопустимо.
Пнуть его между ног я, увы, не могла, но у меня в запасе оставалось немало других приемов – спасибо тебе, Илья. Поэтому, задрав голову, чтобы смотреть ему в глаза, а не на голую грудь, я сказала:
– Отпустите меня. Я не хочу делать Вам больно.
Если б я была на его месте, я бы, наверно, рассмеялась. Кирилл лишь усмехнулся, но на всякий случай придавил меня еще сильнее.
– А что ты можешь сделать?
– Я ударю Вас туда, куда Вы не ожидаете. Не забывайте, я медик и знаю немало болевых точек. Убить я Вас, конечно, не убью, но покалечить смогу.
Не думаю, что он испугался. Скорей всего, ему не понравилось, что я не дергалась и не вырывалась. Внезапно он отпустил меня, словно потеряв интерес, и вернулся к своему занятию.
А я пошла к стулу, где лежала моя одежда. Надела трусы, лифчик и выстиранный вчера халат.
– А я все гадал, носишь ли ты белье под халатом, – сказал Кирилл.
Оставив без комментариев это замечание, я включила утюг, достала из стиральной машины полусухой халат и начала его гладить.
Кирилл закончил бриться, умылся и повернулся ко мне, вытираясь.
– Скажи, ты играешь в доктора с моим отцом? – спросил он.
Я поставила утюг на край гладильной доски и посмотрела на него, не находя слов. Как же так получилось? Такой красивый и такой… урод.
– Пожалуйста, в следующий раз дождитесь, пока я освобожу ванную, – попросила я в ответ.
Он усмехнулся и вышел.
Первое время после этого случая я думала, что он и дальше будет, так или иначе, приставать ко мне. Но он больше не обращал на меня внимания.
…
Еще одна занимательная беседа состоялась у меня в самом конце ноября.
Как-то после обеда Виктор Петрович уснул. Читать мне не хотелось, и от нечего делать я спустилась в гостиную посмотреть телевизор.
Элеонору Константиновну я даже не сразу и заметила. Она сидела в кресле, поставив локти на колени и обхватив руками голову.
Я остановилась в нерешительности.
– Элеонора Константиновна, Вам плохо?
Через несколько секунд она подняла голову и попыталась сфокусировать на мне свой взгляд. Получилось, но с трудом.
– С чего вы взяли? – спросила она, стараясь говорить внятно.
От нее опять пахло алкоголем.
То, до какой стадии может довести себя такая красивая и сильная женщина, вызывало во мне одновременно и жалость, и раздражение.
Будь она трезвой, я бы просто пошла дальше – на кухню – или вернулась в кабинет. Но сейчас, повинуясь непонятному для самой себя порыву, я села напротив.
Я не знала, о чем с ней разговаривать. Мне просто хотелось вывести ее из этого летаргического состояния.
– Элеонора Константиновна, а почему Вы не делаете Виктору Петровичу химиотерапию? – спросила я зло. – Неужели Вы будете просто наблюдать, как он умирает?
– Не лезьте туда, куда вас не просят, – сказала она отчетливо. – Во-первых, химиотерапию делать поздно. Во-вторых, наблюдать будете вы.
Да что же за люди в этом семействе!
– Я никак не могу понять, почему Вы так равнодушны, – призналась я.
– Что ты знаешь о равнодушии, девочка? – устало спросила Элеонора Константиновна.
Я растерялась. Да, пожалуй, о равнодушии я знала мало. Вот о ненависти я знала практически все, а о равнодушии – действительно мало.
Вспомнилось перекошенное лицо отца, испуганный взгляд Олежки, затравленный вид матери.
– Он сломал мне жизнь, – сказала Элеонора Константиновна. – Просто проехал по мне катком и размазал меня по асфальту.
Она потерла рукой глаза и откинулась на спинку кресла.
Я беспомощно молчала, не зная, что ей сказать.
– Разве Вы не были ему нужны? – поинтересовалась я, наконец.
– Ему никто никогда не был нужен, – усмехнулась Элеонора Константиновна. – Его всю жизнь интересовало только одно – его работа, и для достижения своей цели он шел по головам. Да, я была нужна ему – как декорация. Как красивая кукла, с которой можно выйти в свет, и которую, вернувшись домой, можно убрать назад в ящик.
Неужели она говорила про Виктора Петровича?
– А Вы когда-нибудь пытались что-то изменить? – спросила я.
– А ты когда-нибудь пыталась открыть головой железную дверь, запертую на замок?
– Тогда почему Вы не ушли от него?
Элеонора Константиновна снова усмехнулась.
– Раньше не могла, теперь не хочу, – ее губы растянулись в подобие улыбки. – Я подожду. Осталось недолго.
Она встала и нетвердой походкой пошла к лестнице.
…
Этот странный разговор произвел на меня сильное впечатление. Настолько сильное, что после ужина я решилась заговорить с Виктором Петровичем.
Он как раз рассказывал мне, с какими трудностями столкнулся, когда возглавил институт, когда я не выдержала и перебила его:
– Виктор Петрович, скажите, Вы любите людей?
Он запнулся на полуслове и недоуменно посмотрел на меня.
– Что вы имеете в виду? – спросил он настороженно.
– Ну, понимаете, послушать Вас – так получается, что всю жизнь Вас окружали одни лишь завистники и недоброжелатели.
– Так и было, – жестко сказал Виктор Петрович.
– Не может быть, – не сдавалась я. – Разве у Вас не было настоящих друзей?
– Не было, – отрезал он. – Всем от меня всегда было что-то нужно. Кому деньги, кому должности, кому слово, сказанное в нужное время нужному человеку. Даже моим близким, по большому счету, был нужен не я, а мои деньги и мое положение….
– Да почему Вы так решили? – возмущенно перебила его я, вспомнив Элеонору Константиновну. – Откуда в Вас столько подозрительности? Я бы даже сказала – агрессии!
Он растерялся и замолчал. А я поспешила объясниться:
– Знаете, когда Вы лежали у нас в хирургии, я думала, что Вы злой. А сейчас…
– А сейчас? – поинтересовался он подозрительно.
– Сейчас я так не думаю. Нет, характер у Вас, конечно, отвратительный, тут даже говорить нечего…
Он чуть не задохнулся от возмущения.
– … Вы сварливый, порой капризный, но не злой. И все же иногда, особенно когда Вы говорите о людях, с которыми когда-то…
– Наглая ложь! – закричал он гневно. – Бессердечная девица!
Он привстал с кресла и протянул руку в направлении двери:
– Вон отсюда! Вы уволены!
Ух ты! Круто!
Я поправила халат на коленях и не двинулась с места.
Виктор Петрович сел, тяжело дыша от возмущения.
– Вы слышали, что я сказал? – спросил он, чуть успокоившись.
– Слышала, – невозмутимо ответила я.
– Тогда чего вы тут расселись? – сварливо осведомился он.
– Наблюдаю за проявлениями Вашего характера – отвратительного, как я и говорила.
Он было раскрыл рот, намереваясь снова раскричаться, но я не дала ему этого сделать:
– Вы не можете меня уволить, потому что меня нанимали не Вы, а Ваша супруга, – терпеливо объяснила я. – Поэтому Вам, как минимум, придется объяснить ей причину своего решения. А поскольку Вы вредный, но все же справедливый, Вы не сможете ей наврать, что я плохая медсестра. А что же Вы ей в таком случае скажете?
Виктор Петрович сжал губы в тоненькую трубочку и промолчал.
А я взяла учебник и вернулась к основам органической химии.