Но Омар не чувствовал никакого желания покидать Нишапур. Он не успел закончить комментарии к трудам Евклида, работа ожидала его в «Обители звезд».
– Нет, – сказал он и отправился на крышу размышлять над случившимся и над тем, что ему теперь делать. Но ничего путного он не смог придумать. Только сидел и смотрел, как вечернее зарево превращалось в закат.
Было почти темно, когда прибежал Исхак:
– Ай, господин, большая толпа движется к «Обители звезд». Там солдаты, муллы и всякий сброд. Они громко выкрикивают хулу тебе, и, возможно, они будут грабить башню. Давайте поторопимся, соберем все, что сумеем, и отправимся в Каср-Качик, прежде чем закроются ворота. Вааллах, здесь совершенно небезопасно.
– Седлай одну лошадь, – сказал Омар, вставая.
Усевшись верхом, он выехал из внутреннего двора, приказав Исхаку никого из домашних не выпускать. Он пересек парк и помчался через городские ворота у реки, подхлестывая лошадь и пустив ее галопом.
В тот час дорога была почти пустынна. Когда он выехал из-под деревьев, его взгляд обратился к возвышавшейся обсерватории. Вместо темного силуэта на фоне звездного неба он увидел красные отблески.
По мере того как он подъезжал ближе, он различил языки пламени под клубами дыма. Вонзив шпоры в бока лошади, он рванулся вниз по склону сквозь рассеянные группы людей. У входа в сад он выпрыгнул из седла и побежал внутрь. Дым клубился вокруг него, и огненные языки облизывали амбразуры башни, то вырываясь из них, то исчезая внутри здания. Дыхание горячего воздуха опалило его лицо, и его откинули чьи-то руки, которые крепко схватили его за локти.
– Ай-алла! Слеп ты, что ли! Там же огонь.
– Там все горит.
– Да, и хорошо горит. Смотри, как пламя ест башню.
Люди, оттащившие его от двери обсерватории, с жизнерадостным восторгом обсуждали зрелище. Кое-кто из них в руках держал узлы, а какие-то двое ссорились из-за ширмы с вышитым на ней драконом, одновременно споря, стоило ли тащить ее на базар, чтобы продать.
Омар был наполовину оглушен криками и суетой, царившей вокруг, когда толпа убежала с награбленным. Первый этаж обсерватории превратился в огромную ревущую печь, и огонь поедал верхние этажи.
Все его книги и записи хранились там, на третьем этаже, там же находились звездные таблицы и отчеты о наблюдениях, годами проводившихся в обсерватории, наполовину законченные комментарии к трудам Евклида.
– Книги, что там с книгами? – кричал он, тряся стоявшего поблизости мужчину.
– А, что? Книги… книги – хорошее топливо. Айе, да, правда, мы сложили их вон там, внизу.
Мальчишка пробежал мимо, спрятав что-то под рубашкой. Солдаты ножами вырезали дракона из рамки. Так было легче тащить ее без рамы. Они с интересом наблюдали, как рухнул второй этаж башни и вокруг рассыпались искры.
Когда крыша башни упала, она превратилась в печную трубу, возвышающуюся над вспыхивающими и тлеющими углями. Огонь уже не пылал столь ярко, жар спал. Голоса утихали, по мере того как толпа схлынула, спеша вернуться прежде, чем закроются городские ворота.
Группа всадников въехала в сад и остановилась, чтобы посмотреть на открывшееся им зрелище. Кто-то подошел, чтобы осмотреть большой бронзовый глобус Авиценны, который вынесли из башни, и теперь он стоял в безопасности, вместе с астролябией на нем. Значит, глобус когда-нибудь сможет послужить другим наблюдателям за звездами.
– Ваше превосходительство напишет оду по случаю этого события?
Омар, пораженный, огляделся. Вопрос задавал кто-то из вновь прибывших, и он адресовал его человеку, обряженному в одежду судьи, верхом на великолепном белом коне.
Всадник показался ему знакомым, и спустя мгновение Омар узнал в нем Му'иззи Восхвалителя, придворного поэта.
Му'иззи притворился, будто не заметил астронома. Вместо этого он отпустил какую-то остроту по поводу пожара и повернул свою лошадь, намекая своим спутникам, насколько они припозднились. Стук копыт слышался уже на дороге, и Омар остался один.
Ему и в голову не приходило покидать это место. Здесь он работал, и годы его трудов тлели теперь там, среди тех почерневших камней. Он вспомнил о своих помощниках и, задумавшись над их судьбой, решил, что все они сбежали от толпы.
Тлеющие угли лежали толстым слоем и напоминали множество роз, светившихся изнутри, сначала ярко освещенных этим огнем, затем постепенно затухавших, становившихся все тусклее и тусклее по мере того, как сгущалась ночь и ветер стихал. Однако в его сознании пламя продолжало реветь, и он чувствовал этот жар, который нес опустошение. Такое уже было с ним раньше, когда горела палатка на берегу Евфрата, совсем недавно. Ничто не могло уничтожить это воспоминание, и он снова чувствовал жар от пламени, наблюдая, как дым окутывал покрывалом полосу неба.
Но здесь круглая луна смотрела вниз с ясного неба. Омар мерил шагами разоренный сад. Некоторые розовые кусты усыпали лепестками своих цветов дорожки, в тени цвела белая лилия. Омар чувствовал, что он должен быть осторожен, чтобы не наступить на цветы, очертания которых с трудом угадывались в темноте. Было бы лучше взобраться на коня и покинуть это разрушенное место.
Его коня, однако, украли, а может, тот блуждал где-то в темноте. Поэтому Омар пошел прочь пешком. Луна светила над ним, и отбрасываемая им тень составляла ему компанию, двигаясь рядом в такт его большим шагам…
Городские ворота уже заперли, и стража окриками прогнала его. Так что он побрел через пригородное поселение, пока не оказался рядом с освещенным дверным проемом. Когда он услышал приглушенный взрыв смеха и перебор струн, он остановился.
В мастерской под навесом он разглядел только гончарный круг, с налипшей на нем глиной, и коврик с одним или двумя кувшинами. И все вокруг оказалось наполненным ароматом вина. Омар вошел, отогнув занавеску, загораживающую внутреннее помещение.
Вдоль стен один над другим были развешаны кувшины. Девочка-крестьянка с открытым лицом улыбалась человеку, перебиравшему струны неуклюжими пальцами. Старик держал в руках кувшин, как будто обнимал его, при этом наливая в чашу.
– Осторожно! – закричал Омар. – Не расплескай.
Когда он взял в руки чашу, прохладное красное вино радостно перекатывалось, и он потягивал его, в то время как эти трое не спускали с него глаз.
– Маш-алла! – произнес седобородый, низко кланяясь, – ваша честь заблудились?
Омар оглядел свою одежду, покрытую пылью и пеплом. Потом со вздохом опустошил чашу. Здесь, в этой винной лавке, стояла прохлада, и старый гончар со скрюченными пальцами от тяжелой работы походил на архангела. Усевшись подле кувшина, Омар задумался.
– Сегодня, – наконец произнес он в ответ, – я выгнал из своей опочивальни религию и науку и развелся с ними, взяв в жены дочь виноградной лозы.
– Какие странные имена у твоих жен, – рассмеялась девочка.
– Пойте, – потребовал Омар, – а ты, с открытым ртом, играй. Такой развод случается не каждый день.
Он замолчал надолго. Вино музыкой булькало, выливаясь из кувшина, и Омару захотелось привлечь внимание остальных к этим мелодичным звукам. Он приложил руку к прохладному боку кувшина и обратился к гончару:
– Что, если эта глина, подобно мне, когда-то была вздыхающим влюбленным – его губы прижимались к губам прекрасной возлюбленной, и его руки ласкали ее шею?
– Кто знает? – сонно отвечал старик.
Потом Омар слушал пение девушки, но и оно стихло. Все погрузилось во мрак, и он уже спал. Проснувшись, он сел, покачал кувшин, но тот стоял уже пустой. Он перевернулся на бок и снова погрузился в сон.
Когда кто-то коснулся его плеча, он открыл глаза и увидел, что все вокруг было заполнено серым светом. Старик выглядел обеспокоенным и испуганным.
– Просыпайся, мой господин, – подгонял он Омара, – муэдзин уже зовет с минарета. Просыпайся.
– Не обращай на него внимания, – сказал Омар, – ведь он зовет тебя из укрытия, спрятавшись от тебя на башне. Остерегайтесь его.
И он снова перевернулся на другой бок, рядом с пустым кувшином. Почему он должен был вставать, когда ворота Нишапура все равно закрыты для него? И «Обитель звезд» засыпана пеплом…
– Послушай же, господин, – умолял старик.
– …Идите молиться… все на молитву… туда, где возносятся молитвы к небу…
Отдаленный призыв отражался в стенах комнаты гончара, и Омар поднялся на ноги, слегка пошатываясь. На пороге он остановился, о чем-то задумавшись. Наступал рассвет.
И он снова вернулся в дом и уснул. Днем вертелся гончарный круг, рассеивая вокруг прохладные капли воды. Скрюченными пальцами гончар создавал из влажной глины причудливые формы. Ночью Омар охлаждал пылающий в груди огонь вином до тех пор, пока ряды фляг, столь неподвижных при солнечном свете, не становились человеческими лицами, способными говорить с ним. Когда он утомлялся от разговора, он засыпал и даже не пытался считать дни.
– Меня они не беспокоят, – мудро изрекал он, объясняя это гончару, – ни дни, которые ушли, ни дни, которые еще не настали.
Однако однажды один из наступивших дней принес волнение. Айша и Исхак стояли подле него, и голос Айши пронзительно звенел от гнева:
– Какое новое безумие охватило тебя? Знаешь ли ты, что мы все эти недели где только не искали тебя? Эй-уо-алла! – Она заломила руки. – Разве мало того, что они сожгли «Обитель звезд», а базарные ростовщики забрали городской дом в уплату твоих долгов?
Но все это произошло, должно быть, уже вчера. Пожар утих, а огненные языки уже, несомненно, превратились в холодный пепел.
– Эй, да они отняли и Каср-Качик. Теперь твое имя подвергается осмеянию при дворе нового султана. Он отменил твой календарь и вновь восстановил отсчет по лунным месяцам…
– Мой календарь?
– Да, им больше нечего с ним делать. Разве мало мне, что женщины в купальне показывают на меня пальцами и говорят: «Смотрите, вот рабыня Омара Хайяма!» Разве мало, когда шлюхи этого Му'иззи разъезжают в паланкинах и черные рабы очищают им путь, а у меня осталась только лошадь и Исхак. Ты же в это время погряз в вине с этой дочкой гончара…