О ПЕРЕ
Хайям вновь здесь напоминает о значении грамотных и образованных людей для функционирования государства: «Ученые назвали перо украшением царства и посланием сердца. Слово без пера похоже на душу без тела, а когда оно связывается с пером, оно соединяется с телом и сохраняется навсегда. Оно похоже на огонь, выскакивающий из кремня и стали, и без труда не загорающийся и не становящийся светильником, от которого получают свет. Халиф Мамун сказал: «Да благословит Аллах перо. Как может моя голова управлять страной без пера? Оно служит воле, не стремясь к вознаграждению и оплате. Оно говорит, прогуливаясь по земле. Его белизна омрачает, а его чернота освещает»… Человек, владеющий достоинством речи, но не владеющий достоинством письма, несовершенен. Для того чтобы хорошо писать, надо много писать».
О КОНЕ
«Говорят, что среди четвероногих нет лучше коня, ибо он — царь всех пасущихся четвероногих. Пророк — мир ему! — сказал: «Благо написано на лбах коней». Персы называли коня ветротелым, румийцы — ветроногим, тюрки — шагающим и осчастливливающим, индийцы — летающим троном, арабы — Бураком[36] на земле».
О СОКОЛЕ
«Сокол является другом охотничьего загона царей… Предшественники говорили, что сокол — царь плотоядных животных, как царь травоядных животных — конь, царь минералов — яхонт, царь металлов — золото».
«Когда сокол сразу садится на руку и смотрит в лицо царя, это значит, что тот овладеет новой областью… Если он посмотрит правым глазом на небо, возвысятся дела царства. Если посмотрит левым глазом, будет ущерб. Если он долго посмотрит на небо, это означает победу и триумф. Если он долго посмотрит на землю, это означает занятость».
О ПОЛЬЗЕ ВИНА
«Некоторые прозорливые называют вино пробным камнем мужественного человека. Некоторые называют его критиком разума, некоторые — мерилом знания, некоторые — критерием таланта. Большие люди называли вино смывающим горе, а некоторые — веселящим горе».
Есть значительный цикл стихов в рубайяте, когда использование понятия вина служит классической мистической аллегорией суфийского прорыва к истине. Но этот отрывок дает возможность вспомнить другую серию четверостиший Хайяма, где тема вина служит удобным фоном для выражения той или иной философской идеи автора, формой выражения его остроумия и сарказма. Попутно читатель еще раз убедится, как неосновательны попытки найти в стихах Хайяма грубую апологию разгульного пьянства. Иные из рубаи, связанные с темой вина, — это скорее диагноз стороннего наблюдателя, диагноз, удивительный своей меткостью и принадлежащий тонкому и достаточно скептическому аналитику.
Мы пьем не потому, что тянемся к веселью,
И не разнузданность себе мы ставим целью.
Мы от самих себя хотим на миг уйти
И только потому к хмельному склонны зелью.
Прочь мысли все о том, что мало дал мне свет.
И нужно ли бежать за наслажденьем вслед?
Подай вина, саки! Скорей, ведь я не знаю,
Успею ль, что вдохнул, я выдохнуть иль нет.
Налей вина, саки! Тоска стесняет грудь;
Не удержать нам жизнь, текучую, как ртуть.
Не медли! Краток сон дарованного счастья.
Не медли! Юности, увы, недолог путь.
Трезвый, я замыкаюсь, как в панцире краб.
Напиваясь, я делаюсь разумом слаб.
Есть мгновенье меж трезвостью и опьяненьем.
Это — жизнь, и я — ее раб!
Все недуги сердечные лечит вино.
Муки разума вечные лечит вино.
Эликсира забвения и утешенья
Не страшитесь, увечные, — лечит вино!
О вино! Ты прочнее веревки любой.
Разум пьющего крепко опутан тобой.
Ты с душой обращаешься, словно с рабой.
Стать ее заставляешь самою собой.
Если сердце мое отобьется от рук,
То куда ему деться? Безлюдье вокруг!
Каждый жалкий дурак, узколобый невежда,
Выпив лишку — Джемшидом становится вдруг.
«В нем (в вине. — Ш. С., К. С.) много пользы для людей, но его грех больше его пользы. (В Коране есть аят, который гласит, что в вине есть некоторая польза, но вреда гораздо больше.) Мудрому нужно жить так, чтобы его вкус был больше греха, чтобы не мучиться, упражнениями он доводит свою душу до того, что с начала питья вина до конца от него не происходит никакого зла и грубости ни в словах, ни в поступках, а только добро и веселье. Когда он достиг этой ступени, ему подобает пить вино».
В этом отрывке Омар Хайям пытается использовать тезис некоторых радикальных суфиев, которые, опираясь на коранические выражения, утверждали, что все, происходящее в жизни, есть испытание для верующего, в том числе и отношение к вину. И глубинная тайна даже не в том, в чем смысл такого испытания, а в том, как именно человек проходит это испытание. В качестве некой аналогии они приводили высказывание пророка Исы, который говорил: «Ударили тебя по одной щеке, подставь другую». Это выражение, конечно, не гимн мазохизму, а указание на необходимость внутренней стойкости и внутреннего спокойствия при очередном испытании Аллаха. Если тебя ударили по одной щеке и ты сохранил внутреннее спокойствие, внутренне поблагодарив за это испытание Всевышнего, то тогда ты можешь подставить и вторую щеку, поскольку ты действительно можешь быть уверен в своей внутренней силе.
Запрет вина — закон, считающийся с тем,
Кем пьется, и когда, и много ли, и с кем.
Когда соблюдены все эти оговорки,
Пить — признак мудрости, а не порок совсем.
Пить нельзя не умеющим пить,
С кем попало, без памяти смеющим пить,
Но не мудрым мужам, соблюдающим меру,
Безусловное право имеющим пить!
Хочешь — пей, но рассудка спьяна не теряй,
Чувства меры спьяна, старина, не теряй.
Берегись оскорбить благородного спьяну,
Дружбы мудрых за чашей вина не теряй.
Не запретна лишь с мудрыми чаша для нас
Или с милым кумиром в назначенный час.
Не бахвалься пируя и после пирушки:
Пей немного. Пей изредка. Не напоказ.
Пусть не посетует читатель на столь обширную выдержку из этого трактата Хайяма и его рубайята: великий поэт и мыслитель заслуживает того, чтобы снять с него столь же распространенное, сколь и необоснованное обвинение в воспевании тупого и бессмысленного хмельного загула.
О СВОЙСТВАХ КРАСИВОГО ЛИЦА
«Красивое лицо ученые считают большим счастьем и его лицезрение — хорошей приметой… Красота лица людей является частью влияния счастливых светил, достигающего людей по повелению всевышнего Изада. Красота восхваляется на всех языках и приятна всякому разуму».
«Каждый определяет для себя красивое лицо и дает ему свое название… Что касается ученых и философов, то они говорят, что оно есть доказательство Божественного создания и желания изучать науку. Оно является следом Творца и показывает доброту Его сущности. Сторонники учения о переселении душ говорят, что лицо является почетным халатом Творца, знаком Его награждения за чистоту и добродетели, совершенные Его рабом в прежней жизни. Творец своим светом дарует ему красивое лицо. Что касается обладающих знаниями, то они говорят, что лицо является отражением свечи, освещающим свечу. Некоторые говорят, что оно является лаврами головы и дождем милосердия, освежающим сад знания и заставляющим распускаться дерево старости. Некоторые говорят, что оно является знаком истины, показывающим исследователям правду, чтобы с помощью этой правды они вернулись к истине».
Достигла ли книга своего адресата и если да, то какой отклик она вызвала, — мы не знаем. Судя по всему, надежд Хайяма она не оправдала. И дело не в самой книге. В 1098–1099 годах обозначается новый драматический поворот в судьбе Омара Хайяма. Отношения между Беркьяруком и Муайид аль-Мульком накаляются до такой степени, что визирь вынужден бежать.
Когда после победы над Тутушем Беркьярук послал слугу за своей матерью Зубайдой-хатун, резкий на язык Муайид в присутствии нескольких эмиров заявил, что «этой развратной женщине» не место в столице султаната. Когда она прибыла, ей тут же передали сказанное. Она затаила против визиря злобу и стала настраивать против него молодого султана.
Однако решающую роль в смещении Муайида сыграл его старший брат Фахр аль-Мульк, враждовавший с ним из-за отцовского наследства. По наущению мустауфи султана аль-Маджда аль-Кумми Фахр аль-Мульк оговорил визиря перед Беркьяруком, и тот был смещен со своего поста, закован в цепи и взят под стражу. Однако ему удалось бежать, и он вскоре отправился в Гянджу, столицу Аррана, к принцу Мухаммаду. Визирем же Беркьярука стал Фахр аль-Мульк.
Еще во время осады Исфахана, где находились Туркан-хатун и ее сын Махмуд, Мухаммад со своей матерью уехал к Беркьяруку, который и наделил его Гянджой и ее округами в качестве икга. Так в четырнадцать лет Мухаммад стал наместником провинции Арран, присоединенной к государству Малик-шахом во время войны в Армении. К нему был приставлен атабек, но рано созревший для политики принц от него очень быстро отделался. В 1097 году Беркьярук сделал наместником Хорасана брата Мухаммада — Санджара.
Муайид аль-Мульк был сразу назначен визирем. По его совету Мухаммад прекратил упоминать имя Беркьярука как султана в хутбе и в конце 1099 года выступил против султана.
Когда Мухаммад стал приближаться к Исфахану, многие эмиры покинули Беркьярука, предварительно ограбив палатки султана и его матери. Султан бежал в Рей, а оттуда снова в Исфахан, но жители города не впустили его, и он отправился в Хузистан. Когда Рей был взят Мухаммадом, Муайид аль-Мульк заточил в крепость Зубайду-хатун и через несколько дней приказал ее удавить. Халиф же, получив известие о легкой победе Мухаммада, приказал молиться за него как за султана.