и за себя, если речь его оскорбит нежные органы вашего слуха. Омар был человек грубый, воспитанный в воинском стане и без Французского гувернера и танцмейстера. Он имел дурную привычку говорить то, что у него было на уме и на сердце, и старался объяснить свою волю как можно короче и понятнее. Вот что сказал он депутатам Александрии:
«Послушайте вы, скоты! Если вы не впустите меня в город в течение двадцати четырех часов, и не покоритесь безусловно моей воле, то я сожгу и разрушу ваш город до основания, а всех жителей, с женами и детьми, велю посадить на колья, окружающие городской вал. Если же вы немедленно исполните мое приказание, то я обещаю вам сохранение жизни, имущества и вольность вероисповедания. Хотя Пророк завещал мне распространять Исламизм, но я не хочу никого принуждать к принятию нашей веры. Мне все равно, кому бы ни покланялись мои рабы, быку ли, Апису или птице Ибису, только бы платили мне исправно харачь и беспрекословно повиновались моей воле. Вы должны знать, однако ж, что исповедники Ислама не платят никаких податей, пользуются исключительным правом занимать должности, могут резать уши и бить палками по пятам Гяуров (неверных), при малейшем подозрении в неуважении к себе и в недоброжелательстве к Исламизму, и отнимать у Гяура имущество, при малейшем сомнении, что он задумает употребить его во зло Исламу. Кто примет добровольно закон Пророка, тот друг и брат мой; а кто останется при своей вере, тот в моих глазах – собака! Ла алахе иль Альлаху, ве Мухаммеду ресулю-льлах! Пошли вон – и к вечеру пришлите ответ!»
Депутаты нашли речь Омара чрезвычайно убедительною. На пути в город они порассудили о слышанном. Купцы думали: какая нам до того нужда, кто будет управлять Египтом! Ведь без торговли быть нельзя, а когда будет торговля, будут и барыши. А Магометанская вера? Ну что ж! Чалма право красива… а если при этом можно будет испросить привилегии и монополии, и позволено будет ввозить запрещенные ныне товары…. Дело несомнительно прибыльное, и при перемене веры, чистого барыша сто на сто! Туземные судьи, адвокаты и ходатаи по делам рассуждали: будь правителем хоть сам Магомет, или другой Пророк, почище его, ябеда все-таки не истребится на земле, и всегда будут существовать взятки, протори, убытки и тяжебные издержки. И так хлопотать право не из чего, и пусть будет то, чего миновать нельзя. Гражданам, властителям домов и дач весьма нравилось увольнение от платежа податей. Бедных ремесленников и поселян не было в депутации, а потому они ничего не говорили и ни об чем не думали. Городской Глава велел немедленно вычистить и вызолотить заржавленные городские ключи, и вынесть их Омару на золотом блюде, купленном в долг на счет будущей городской казны, ибо настоящую казну разобрали по своим сундукам Члены Городового Совета, для того, чтобы лишить неприятелей добычи. На другой день, Омар вступил с войском в город, а на третий день все почетнейшие жители нарядились в чалмы и на всех улицах только и слышны были радостные восклицания: «Ла илахе иль Альлаху, ве Мухаммеду ресулю-льлах!» Проконсул с чиновниками бежал эаблаговременно.
Я уже сказывал вам, что в Александрии было множество ученых, которые в то время назывались софистами. Они преподавали темно отвлеченные, т. е. тусклые и мрачные Науки, спорили между собою о вещах, ни для кого незанимательных и вовсе бесполезных, и рылись в старых книгах, чтоб обновлять забытые глупости. Ныне таких людей зовут педантами. Вы, сударыня, очень счастливы, что не встречались никогда с педантами. Уверяю вас, что гораздо сноснее чирей на носу, чем приязнь с человеком этого разряда: я согласился бы скорей подружиться с козлом, чем с педантом. В Институте, верно, не учили вас, что такое педант. Хотите ли знать? Я вам скажу: это машина, по образу и подобию человека, приводимая в движение или винными парами или чадом тщеславия, заводимая голодом и самолюбием, повторяющая целый век одно и то же, чем начинена была в юности. Педант, зная 999 чужих мнений об одном предмете, не имеет ни о чем собственного понятия, и смертельно ненавидит умных людей, имеющих собственное мнение, почерпнутое из рассудка, а не из старопечатных книг. Забавнее всего в педанте есть то, что он, гордясь своею гнилою, как стоячая вода, ученостью, обижается, когда вы из вежливости назовете его настоящим его ученым званием, и если он не имеет другого звания, то скорей согласится, чтобы вы величали его полотером, нежели тем, чем он есть, т. е. софистом или школяром. В древние времена, Греция и Египет снабжали мир софистами, а ныне добрая, честная Германия наделяет все пять частей Света педантами, как Италия наделяет мир певцами, Франция танцмейстерами, Англия купцами, – а мы лошадьми и рогатым скотом. Сказав о тяжелом товаре Германском, о педантах, я вовсе не имею намерения оскорблять Германию, в которой более нежели где-нибудь людей истинноученых, честных и добродушных. Напротив того, я люблю Германию, люблю ее, как мадам Бушерброть, покойную ключницу моей покойной матери, ибо до сих пор не забыл, что добрая мадам кормила меня, ребенка, как Индейского петуха на убой, и пречувствительно пела фистулой: Freut euch des Gebens, etc. Германия так же виновна в том, что в ней родятся и созревают самые тяжелые педанты, как Корсика виновна, что в ней плодятся лучшие ослы, ибо те же страны производят великих людей, каковы были, например, Наполеон и Фридерик Великий. Дело в том, что каждая страна изобилует какою-нибудь породою из царства животных. Но я замечаю, что начинаю употреблять во зло ваше терпение, сударыня! – Извините, заболтался! Зная, что педанты не внесены еще в Натуральную Историю, которую вы так любите, я счел долгом моим истолковать вам свойство сих существ.
Педанты, или софисты Александрийские, одни из всего, так называемого образованного сословия, не радовались покорению Египта и введению Магометанской веры, и имели на то три важные причины. Во-первых, им тяжело было отказаться от вина, до которого они всегда были страстные охотники. Хотя им и было известно, что Магометане попивают вино тайком, но в таком случае надобно покупать его на собственные деньги, – а софисты любили испивать вино чужое, на пиршествах, куда их приглашали, вместе с чревовещателями и другими фиглярами. Во-вторых, софистам не нравилось многоженство, потому, что по особенной принадлежности их породы, они всегда находятся во власти жен, как взнузданные медведи во власти цыган, следовательно им страшно было подумать о обязанностях супружества при многоженстве. В-третьих, в государстве, управляемом по закону Магомета, не было вовсе для сословия софистов чинов, которыми можно было бы прикрыть свое ничтожество. В следствие всего этого, софисты составили род оппозиции, и заговорили, о патриотизме, о Христианских добродетелях, о вольности и прочих предметах, известных им из книг. Омар узнал об этом, но, к удивлению всех, не велел отрубить им головы за их вранье, вероятно почитая голову софиста столь же ничтожною вещью, как и вранье его.
Между тем Омар велел явишься к себе всем чиновникам и всем значительнейшим гражданам, и когда они собрались перед дворцом его, он вышел к ним и сказал: «Я хочу управлять вами согласно с вашими пользами и желаниями, а потому и намерен избрать из среды вас людей для совета и помощи. Скажите мне: кто из вас лучший, т. е. кто более любить истину, и желает вам блага?» Все присутствующие молчали, поклонились Омару, и каждый из них, потупя взоры, посматривал, с нежностью, на самого себя, давая сим знать, что он сам лучше всех, но что из скромности не смеет объявишь этого. Они бы не постыдились расхвалить себя, если б не боялись, что соседи уличат их во лжи. Омар окинул взором собрание, улыбнулся и продолжал: «Итак, если скромность запрещает вам объявить мне, кто из вас лучше всех, то скажите мне, кто из вас хуже всех, т. е. злее, вреднее для общества?» Поднялся шум. Присутствующие заговорили все вдруг. Один называл своего заимодавца, другой соперника, третий товарища в торговле, четвертый дядю, после которого надлежало получить наследство, пятый совместника, шестой начальника и т. д. – Омар повелел всем замолчат. «Назовите мне одного только человека,» сказал он: «которого вы почитаете опаснейшим и вреднейшим для вашего спокойствия!» – «Апертус! Апертус!» закричали со всех сторон. – «А кто таков этот Апертус, чиновник?» – «Неть!» – «Купец?» – «Нет!» – «Софист?» – «Нет!» «Кто ж он таков?» сказал с нетерпением Омар. – «Патриций, Римский гражданин, переселившийся сюда из отдаленной провинции Империи….. Житель здешнего города…..» – «Что ж он делает дурного?» спросил Омар. «Обманывает ли, ссорит ли семейства, клевещет ли, соблазняет ли жен ваших и дочерей, строит ли козни, ищет ли происками мест, денег, почестей? Я хочу знать, что он сделал дурного?» Все молчали. – «Скажите же мне, за что вы ненавидите его, за что почитаете злым человеком, врагом вашего спокойствия?» спросил Омар. – Стоявший вблизи купец улыбнулся и сказал, посматривая на судью: «Апертус жестоко бранит взяточников, насмехается над ними и не дает им покоя…» – Судья не дал кончить купцу и примолвил, взглянув лукаво на него: «Апертус насмехается также над тщеславными купцами, которые стыдятся своего звания, ползут в Патриции, и в искательстве издерживают нажитое отцами, а плутов-купцев, Апертус бранит без пощады….» «Он нападает на юношество,» сказал один растрепанный франт: «называет молодых людей пьяницами, буянами.» – «То есть, называет пьяницами пьяниц, буянами буянов, невеждами невежд», примолвил Омар, смотря с презрением на растрепанного юношу. – «Он критикует поступки исполнителей законов, вопит о злоупотреблениях, следовательно он человек опасный, беспокойный,» сказал председатель или заседатель какой-то палаты. – «А исполняет ли он сам законы?» спросил Омар. Все молчали. – «Что ж еще?» примолвил Омар…. – «Апертус прозван у нас злоязычным, потому, что не смалчивает ни пред кем и каждому говорит в глаза то, что другие едва смеют думать,» сказал один гражданин. – «Хорошо! Подайте мне этого злодея!» сказал Омар. – Все с удовольствием посмотрели в ту сторону, где стоял Апертус, поджав руки, и посматривая на всех с улыбкою сострадания. – «Вот он, вот злодей наш!» закричали в толпе. – «Убей его, запри, отрежь ему язык!» – Омар подозвал Апертуса и, окинув его взором, сказал: – «Тебя чуждаются твои сограждане, и так я беру тебя в службу и назначаю состоять при моей особе.» – На лицах, присутствующих изобразились страх и недоумение. – «Скажи, какого ты хочешь жалованья и награды?» примолвил Омар. – «Служить тебе, я готов, Государь!» отвечал Апертус: «ибо узнал тебя в эту минуту; а вместо жалованья, квартирных и столовых денег, прошу позволения каждый день говорить тебе по одной правде.» – «По рукам!» сказал Омар, и, обратясь к толпе, примолвил: «Ступайте по домам, и приготовьте для меня как можно более денег. Податей я с вас не возьму, по обещанию; но как вы теперь Мусульмане, то я требую от вас добровольных приношений на пользу и славу Ислама! Вы все так