Тихо повторил, зная, на что пойдут моряки:
— Почти...
Моряки — не из пугливых
Все, что передал Киров с глазу на глаз Ульянцеву и Любасову — шифр, письмо Кавказскому комитету, пароль, — накануне было вручено и посланцу большевистского подполья, который отправился обратно в Баку через линию сухопутного фронта. Все, кроме денег, предназначенных на покупку парусных судов для будущей экспедиции-артели, и адресов подпольных явок; посланец и доставил эти адреса, необходимые для группы Ульянцева. Сообщая в письме о деньгах, Киров обещал выслать такую же сумму, то есть еще два миллиона рублей, в ближайшие дни опять через Каспий, как только будет подготовлена к рейсу вторая рыбница. В то же время он советовал бакинским товарищам заняться оформлением артели немедленно — еще до прибытия первого судна, чтобы не потерять ни одного навигационного дня.
Бакинцы учли совет...
Майским днем, солнечным, но пыльным, что нередко в Баку при «бешеном норде» — штормовом северном ветре, к воротам пятнадцатой пристани, расположенной в центре порта против зеркальных витрин банков и магазинов, подошли несколько человек, одетых, как одевались тогда безработные моряки торгового флота. Выцветшая, кое-где заштопанная матросская роба, залатанные сапоги и залощенные кепки своим видом говорили о многом: только нужда заставляла носить их. Никто из подошедших не выделялся, не привлекал внимания часовых перед закрытыми воротами пристани — темнокожих солдат-гурков в обычной форме британских колониальных войск.
Нахохлясь под ветром, часовые, в тяжелых белых чалмах-тюрбанах, рубашках цвета хаки с короткими рукавами и в штанах до колен, цепочкой загородили вход на пристань. Каждый часовой держал на плече карабин «винчестер».
— Вроде смотрят, а слепые, — не без горечи вымолвил самый пожилой из подошедших моряков — небритый и мрачный. — Закабалили их мистеры, потом выдрессировали на страх людям. В кого прикажут, в того и стрелять будут... Ну ничего, прозреют, придет время и для них.
На что в сердцах откликнулся второй моряк — помоложе, рослый, на голову выше остальных, в лихо заломленной пестрой кепке и шейном платке, повязанном на манер галстука:
— Когда-то придет, а сейчас в своем городе по набережной не пройти из-за них!
— Сеттльмент, — иронически пояснил третий из подошедших — худощавый, лет тридцати, человек с короткими усиками на смуглом изможденном лице и с золотистыми зрачками. — Слышали, что за штука?.. Высаживаются в чужой стране господа империалисты под английским или каким хотите флагом, занимают лучшую часть города, устраивают вокруг нее проволочные заграждения, ставят охрану, пулеметы — и готов сеттльмент. И пусть попробует кто-нибудь, для кого это место родное с колыбели, ступить на территорию сеттльмента без разрешения колонизаторов!.. В лучшем случае отдубасят, а то и в тюрьму упрячут. Есть такие сеттльменты в Индии, Сингапуре, Китае. А теперь у нас... Да еще...
Тут из-за щитка пулемета над будкой возле ворот, державшего под прицелом пространство перед пристанью, выглянул, как над ширмой в кукольном театре, ражий и рыжий английский сержант. С минуту он молча созерцал людей у ворот, затем резким голосом осведомился:
— Делегэйшн?
Получив утвердительный ответ, сделал знак охране.
Короткоштанные солдаты в чалмах расступились, медленно развели створки ворот, пропустили моряков на пристань, снова закрыли ворота.
— Момент, момент, — предупредил сержант, сопроводив слова жестом, означавшим приказание оставаться на месте, и скрылся в будке.
А моряки — делегация забастовочного комитета Каспийского союза судовых команд — уже не сводили глаз с трехмачтового пассажирского парохода «Президент Крюгер», ошвартованного к пристани. На его кормовом штоке развевался английский военно-морской флаг, а в каютах и салонах разместилось неделю назад «Великобританское управление водным транспортом Каспийского моря». Так назывался один из отделов штаба интервентов, с помощью которых в Баку и Азербайджане хозяйничали мусаватисты — контрреволюционная партия, созданная беками-помещиками и владельцами нефтяных промыслов. Вот почему, зная истинное положение вещей, забастовочный комитет направил делегацию не к мусаватистским властям, а к тем, кто управлял ими, — к генералу Томсону, командующему оккупационными войсками, к адмиралу Норрису, командующему флотилией, и к фактическому властителю торгового флота Каспия коммодору Брауну.
— Эх, прошляпили мы! — откровенно признался рослый моряк в пестрой кепке. — До сих пор обидно, что прямо-таки сами отдали его им... Предупреждал Федя: не ходите в Энзели, захапают англичане, как только увидят. Лучший же ходок на Каспии и вдобавок красавец... — Он шумно вздохнул, продолжая рассматривать пароход. — Так и получилось... Выскочили мы из машинного, когда сверху вахтенный крикнул, да поздновато: на палубе уже битком паломников с карабинами, вот этих, что сейчас у ворот торчат, и капитан со штурманами, вроде червяки извиваются перед каким-то длинным генералом с тросточкой. А он, гад с тросточкой, прогуляться к нам вздумал!..
— Значит, Миша, предстоит тебе приятная встреча со старым знакомым, — насмешливо заключил пожилой делегат, выслушав рассказ машиниста Трусова о том, как в августе прошлого, 1918 года капитан и судовая администрация «Президента Крюгера» предательски сдали самый комфортабельный, самый вместительный — на тысячу человек — и действительно непревзойденный в скорости пароход английской военной миссии генерала Денстервиля. Сдали, переметнулись на сторону оккупантов, доставили их в Баку, а тогда избавились от недовольных: уволили, выкинули на берег и обрекли на безработицу всю команду.
Человек с золотистыми зрачками сказал в тон насмешливому предположению пожилого делегата:
— Не волнуйтесь — не встретимся. Укатил твой знакомый с тросточкой восвояси, как только подписал секретное соглашение с мусаватистами. А взамен прибыли Томсон, Норрис и Браун. Уже не с тросточками.
— Вот, полюбуйтесь на тросточки! — Пожилой делегат повел взглядом вдоль борта «Президента Крюгера», по мостику, с которого высунулись рыльца пулеметов, по кормовой и носовой палубам, откуда угрожающе уставились на город расчехленные орудия.
— Это они с перепугу держат Баку под прицелом, — по-прежнему иронически продолжал человек с золотистыми зрачками. — С перепугу весь их штаб перебрался из гостиниц сюда, как только мы начали забастовку. «Президент Крюгер» болтался где-то в море, так его срочно по радио вызвали.
Машинист как бы подытожил все, о чем зашел разговор:
— Припекло мистеров на земле, а на воде попрохладнее. Чуть что обрубят швартовы — и назад в Энзели!.. Заодно с холуями!..
Моряки помолчали. Все было ясно: через несколько минут предстояло столкнуться лицом к лицу с врагами. И с теми, кто непрошеным явился в чужую страну, чтобы попытаться превратить ее в свою новую колонию. И с теми, кто был еще ненавистнее, кто стал цепным псом на службе у интервентов...
— Выполз подонок! — тут же вскинулся машинист, издалека узнав кого-то в черной фигурке на трапе «Президента Крюгера». — Видишь его, Федя?
— Вижу. — Человек с золотистыми зрачками спокойно наблюдал за черной фигуркой, которая спустилась по трапу на пристань и пошла к воротам. — Сюда идет Шлун, товарищи. Схватываться с таким подонком, как верно назвал Трусов, незачем. Разговаривать будем только с Брауном... — Напомнил одному из делегатов: — Значит, Ян, как условились. Действуй, вроде без нашего ведома. Скорее клюнут на твою наживку.
Снова наступило молчание. Напряженно внимая нараставшим шагам, делегаты ждали.
Черная фигурка, приближаясь, превратилась в щупленького человечка, хорошо известного на каспийских судах и своим маленьким ростом и своим злобным характером. Это был ненавистный рядовым морякам штурман Шлун — один из организаторов и член правления контрреволюционного Союза судовой администрации, перешедшего на сторону интервентов.
С надменным видом он вышагивал к делегатам. Надменность, однако, мгновенно исчезла с его лица, будто ее сдуло порывом «бешеного норда», едва он увидел среди них человека с золотистыми зрачками и узнал в нем прежнего сослуживца, бывшего механика парохода «Президент Крюгер» большевика Губанова, избранного моряками председателем Каспийского союза судовых команд.
— Давно не встречались, Федор Константинович, — с нескрываемой враждебностью произнес Шлун, подходя к нему. — Насколько помню, вам было запрещено жить в Баку. Получили разрешение?
— Справьтесь, где положено, дорогу знаете, — отрезал Губанов.
Шлун озадаченно помедлил. Он понимал, что это не ответ на вопрос, и в то же время не допускал мысли, что человек, полтора месяца назад высланный мусаватистами за пределы Азербайджана, рискнет не только самовольно вернуться, но и возглавить делегацию забастовочного комитета. Подобного риска Шлун даже не мог представить себе.
Распираемый самодовольством, он вызывающе спросил:
— Чем могу служить?
И в тот же момент пожалел о своих словах.
— Нам? — вроде простодушно удивился Губанов и в упор глянул на штурмана. — Разговор будет не с вами, а с тем, кому служите.
Шлун прищурился:
— Вы не изменились, господин большевик. Ни тюрьма, ни высылка не исправили. Я уполномочен начальником управления спросить...
— Так передайте, — не дав ему досказать, сухо порекомендовал Губанов, — что делегация не нуждается в посредниках. Мы требуем, как договорились вчера, свидания с коммодором Брауном.
Свирепо оглядев безмолвных моряков, штурман повернулся и пошел обратно к пароходу.
Делегаты остались на месте.
— Крепко рискуешь, Федя, — с беспокойством пробормотал машинист. — Могут сцапать.
Губанов, успокаивая, возразил:
— Сейчас им невыгодно. Английский штаб заинтересован в прекращении как можно скорее забастовки, чтобы возобновить рейсы с бензином в Энзели. Браун — хитрая лиса. Он хочет выяснить не столько наши условия, сколько нашу твердость. Прощупает своим ультиматумом, пригрозит, потом отпустит, но пошлет следом шпиков; убедитесь, когда выйдем отсюда. Ему важно зацапать не меня одного, а весь комитет.