В глазах Губанова блеснули искорки:
— На ходу подметки срезаете, господин Федоров. Раз-два — и артель безработных превращена вами в частных предпринимателей... Ловко!
— Да уж не с большевиками ей по пути, — ехидно ввернул Шлун. — Не с товарищами забастовщиками!
Коммодор неслышно для делегатов переговорил с багроволицым соседом, затем покровительственно обещал посоветоваться, с кем полагалось, о просьбе Лукьяненко и, назначив ему явиться через сутки, сказал на прощание Губанову:
— Рекомендую, господин председатель профсоюза, образумить ваших забастовщиков. Или британское командование примет другие меры.
— Моряки — народ не из пугливых, мистер Браун, учтите. — Губанов пропустил делегатов вперед, задержался у двери, чтобы еще раз напомнить тем, кто провожал его взглядами, полными ненависти. — Забастовка будет продолжаться, пока мы сами не решим прекратить ее. А когда будет прекращена, все равно знайте, что рабочий класс Баку не отступится от своего требования: «Нефть для Советской России!»
И, оставив за собой последнее слово, покинул салон.
...Так, в разгар майской, второй по счету в 1919 году, всеобщей забастовки бакинских пролетариев, возникло под видом артели безработных суровое товарищество смельчаков, историю которого еще должен был увенчать эпиграф, взятый из давних времен: «На деревянных судах плавали железные люди»...
ОМЭ — дело артельное
История ОМЭ — Особой Морской Экспедиции при подпольном Кавказском комитете РКП(б) и Реввоенсовете XI армии, или, точнее, Особого морского экспедиционного отряда, который действовал под видом артели безработных моряков-каспийцев, никем не записана.
И это понятно. Ведь даже морякам, постоянным участникам плаваний экспедиционных судов, было известно немногое: пристань в Баку, где они принимали груз, пристань в Астрахани, где сдавали его, пароль для брандвахты в одной из проток Волжской дельты, настоящие фамилии своих товарищей по рейсу, да и то не всегда.
В полном объеме деятельность экспедиции знали только четыре человека. Первые двое из них находились в Астрахани — инициатор ОМЭ, организатор каждого рейса С. М. Киров и уполномоченный Реввоенсовета XI армии П. С. Коневский, который встречал экспедиционные суда в дельте, вновь снаряжал их после выгрузки и отправлял обратно. Еще двое действовали в Баку открыто и дерзко, на глазах у врагов — Ян Лукьяненко в должности управляющего артелью безработных моряков и руководитель ОМЭ, член Кавказского и Бакинского комитетов РКП(б) Ф. К. Губанов, председатель Каспийского союза судовых команд. Только эти четыре человека могли воссоздать целиком летопись героических дел и рассказать обо всем, что навечно принадлежит Особой Морской Экспедиции в истории гражданской войны на Каспии.
Увы... Никого из них давно нет в живых. Лишь разрозненные эпизоды воспоминаний участников отдельных плаваний помогают кое-как заполнить пробел в хронике ОМЭ: с момента, когда была разрешена артель безработных моряков, и хотя бы до трагического рейса туркменской лодки № 6.
Пароль вы знаете
Рыбница с группой Ульянцева благополучно достигла Баку на двенадцатые сутки после ухода из волжской дельты и ошвартовалась у Шибаевской пристани под вечер, в последний день майской забастовки.
Огромный порт, переполненный судами, набережная и причалы казались вымершими. Не тарахтели грузовые лебедки, не сновали по рейду буксирные катера, не перекликались у портовых складов и на палубах амбалы-грузчики. Вместо обычного, всегда шумливого и пестрого людского потока у причалов на этот раз, особенно подчеркивая безлюдье, время от времени появлялись и тут же исчезали в глубине улиц, примыкавших к набережной, редкие фигурки торопливых прохожих да возле бульвара с чахлыми, серыми от пыли, будто жестяными, кустами выделялись вооруженные пикеты солдат английских колониальных войск в чалмах-тюрбанах. Такие же как бы приросшие к набережной пикеты виднелись вокруг пятнадцатой пристани, у которой пыхал дымком из наклонной трубы трехмачтовый пароход.
Шкипер узнал его издали.
— «Президент Крюгер» дымит? — поинтересовался он у портового надзирателя, подошедшего к месту, где ошвартовалась рыбница. — В море идет на ночь глядя?
— Нам с тобой про это не скажут, — флегматично отозвался надзиратель. — Там теперь все английское начальство квартирует. Перебралось, как только началась забастовка. Один он и дымит, остальные уже восьмой день отдыхают. — Прибавил, подумав: — Празднуют... только без пирогов... последние сухари доедают... —И, в свою очередь, поинтересовался: — Ты, что ли, хозяин лайбы? Откуда прибыл не вовремя?
Любасов протянул приготовленные заранее судовые документы:
— Из Дербента. Штормом выкинуло, когда шли с тегеранским товаром из Энзели в Петровск. Видите, господин надзиратель, до чего левый фальшборт изломало!.. Нет худа без добра. Пока чинились, весь товар в Дербенте продали и новый заказ получили. Керосин людям нужен. А нашему кормщику Ильичу один хороший покупатель специальное поручение дал... Он исподлобья глянул в глаза надзирателю, увидел в них то, что надеялся увидеть, коротко и равнодушно прибавил:
— Привезти бензину на зажигалку.
Просматривая судовой журнал, надзиратель быстро проговорил вполголоса:
— Здорово, Любасов, давно не встречались. Федя велел, чтобы ты со старшим вдвоем навестили Марью Ивановну; пароль вы знаете: тот самый. За суденышком присмотрю.
Возвратив документы шкиперу, сказал прежним флегматичным голосом:
— Утром явись в управление порта и зарегистрируй прибытие. Передай, что я прислал тебя уплатить штраф за то, что околачиваешься тут бог знает сколько и до сих пор не внес портовый сбор. Дербент и шторм меня не интересуют. Из Энзели твоя лайба вышла две недели назад, а ходу ей до Баку двое суток. И не спорь. Кайся и плати. Понял?
Подмигнул, повернулся и важно зашагал прочь от рыбницы.
У Марьи Ивановны
Спустя час, в сумерках, наказав спутникам по рейсу уходить, когда совсем стемнеет, на вторую явку Любасов и Ульянцев отправились в глубь Черного города. Они долго кружили и петляли по узким улочкам, прежде чем свернуть в один из бессчетных переулков и постучать в дом, адрес которого выучили наизусть в кабинете Кирова.
— К Марье Ивановне вход со двора, — откликнулись изнутри на стук.
Тем же голосом, когда они вошли во двор и постучали в первую дверь, сказала, открыв ее и загородив собой порог, молодая женщина:
— Марья Ивановна уехала к сыну в Баладжары. Что передать ей?
Любасов нерешительно забормотал:
— Тегеранский товар привез, как уговорились, когда она одолжила нашему кормщику Ильичу бензин на зажигалку...
Женщина посторонилась, пропустила моряков через порог, задвинула засов на двери:
— С приездом, товарищи. Я — Марья Ивановна.
Ульянцев непринужденно произнес:
— Низкий поклон вам от Сергея Мироныча.
Это была вторая условная фраза, и женщина обрадованно прошептала:
— Наконец-то!.. Идемте.
Она провела гостей через две смежные комнаты к внутренней двери, за которой оказалась третья комната, и в ней, за столом, у фарфоровой керосиновой лампы-«молнии», человек, хорошо знакомый шкиперу почти двенадцать лет: с памятного на всю жизнь дня, когда рулевой Любасов услышал его клятву над гробом инструментальщика нефтепромысла «Борн» большевика Тучкина, убитого полицией.
— Федя! — устремился к нему шкипер.
Губанов шагнул из-за стола навстречу вошедшим, обнял старого друга, с чувством пожал руку Ульянцеву:
— Добрались-таки, морские души!.. А мы, грешным делом, крепко опасались, что не удастся вам проскочить.
— Чуть-чуть не угадали, — без улыбки пошутил шкипер, объяснив: — Позавчера за Наргином попались на глаза «Геок-Тепе». Проклятый крейсеришка навел прожектор и чесанул из пулемета!.. Левый борт исковырял от форштевня до кормы. Наше счастье, что берег близко и время позднее. Темнота спасла, успели заскочить в Буйволиную бухту... Пришлось чиниться. Полтора суток латали дырки.
— Никого не задело? — забеспокоился Губанов.
— Обошлось. И рыбница в полной сохранности, и все прочее. Так что принимай в свою флотилию, Федя. И позволь разгрузиться.
Шкипер покосился на женщину, с добродушной откровенностью сказал:
— Вы извините, Марья Ивановна, только вам лучше в соседней комнате побыть минут с десяток...
Притворив за ней дверь, он достал складной нож и подошел к Ульянцеву:
— Начнем с твоего загашника, Тимофей Иваныч.
Осторожно помог балтийцу, едва тот расстегнул пояс брюк, вспороть подкладку на поясе и достать документы: узкие полоски с шифром и письмом.
Затем оба моряка принялись извлекать отовсюду и выкладывать на стол перед Губановым пачки ассигнаций: новеньких, известных под названием николаевских бумажных денег с портретом царицы Екатерины, которые были отменены революцией, но ценились мусаватистами наравне с золотом.
— Настоящие, прямо из Петрограда, с Монетного двора, никакой подделки: печатный станок-то у нас, — весело заверил Ульянцев.
Сообща позлословили над жадной глупостью мусаватистов, после чего, удовлетворенно похлопав ладонью по верхней пачке, Губанов познакомил моряков с обстановкой:
— В самый раз приплыли с деньгами: только и ждем их, чтобы поставить артель на ноги. Хан-Хойский — это председатель мусаватистского совета министров — разрешил ее в пику нам, так и заявил нашему депутату в ихнем парламенте Али Караеву: чтобы показать забастовщикам, как жить без забастовок... Мы, конечно, сделали вид, что ужасно возмущены таким хитроумным ходом, и для отвода глаз ругаем, где ни придется, того, кто подал прошение об артели. Завтра познакомишься, товарищ Любасов, с ним: он придет на пристань — покупать твою рыбницу. Ян Лукьяненко, управляющий артелью. Для нас — Ян, для всех — Лукьяненко, не забудь. Продашь ему официально, с уговором при портовом начальстве, что вступаешь в артель пайщиком. Он еще два судна присмотрел — туркменки, одна в тысячу двести пудов, другая на тысячу.