Письмо Губанова было кратким: в нем указывалось точное место для выгрузки на одном из островов близ Баку и сообщалось, что для перевозки оружия с острова в город выделена специальная группа участников ОМЭ.
Получив ответ, Киров отправился на судоремонтный завод, где в укромном углу, заслоненная от лишних глаз высоким корпусом баржи «Золотая рыбка», превращенной в плавучую батарею Волжско-Каспийской флотилии, стояло в готовности к обратному рейсу невзрачное и утлое суденышко.
— Неказист ваш крейсерок, — пошутил Киров.
— Мал золотник, да дорог, — в тон ответил Мельников.
Ланщаков весело прибавил:
— Предлагаем переименовать. Вместо цифры сделать надпись: «Не верь глазам своим!» Вот Галкин у нас ловко рисует...
— А что? В два счета, — охотно согласился третий моряк, молодой, чернобровый, задорного вида.
Киров с удовольствием оглядел всех троих:
— Настроение у вас бодрое, товарищи. Ну, хвастайте своими секретами…
Моряки открыли перед ним тайники: в корме за обшивкой и в каюте между внутренней и наружной стенками.
— Молодцы, астраханцы, — похвалил шкипер. — На совесть сделали.
— Да, работа чистая, — критически осмотрев каждую мелочь, одобрил Киров. — Неприметность в таком деле — верный козырь для полного успеха. — Негромко сказал, присев на выступ трюма: — А теерь потолкуем о деле. Устраивайтесь поближе. Уйдете сегодня вечером...
И опять надо было пускаться в неизвестность, на смертельный риск: на этот раз трем морякам и четырем их спутникам — очередной группе политработников, направленной Реввоенсоветом XI армии в помощь большевистскому подполью Кавказа. Они покинули Астрахань, едва стемнело, на буксире вооруженного парохода речного отряда, который за ночь проволок суденышко вниз по реке, по извилистым, заросшим камышовой крепью протокам дельты к Зеленгинской брандвахте, а на рассвете, подняв двойной парус, пошли через пустынное мелководье в сторону далекого восточного берега, навстречу багровым заревым сполохам, предвещавшим восход солнца.
С брандвахты долго наблюдали за ними. Все дальше и дальше уходила в просторы Каспия, уже окрашенные зарей в огненные цвета, утлая туркменка, похожая на бабочку, летящую в пламя, и, наконец, будто сгорев без следа, исчезла...
Через неделю, в такое же утро, двойной парус туркменки выплыл из голубой бесконечности моря и неба возле устья Куры и медленно заскользил среди островов, разбросанных вдоль побережья, курсом, какой всегда прокладывали шкиперы парусных суденышек, направляясь из Энзели, Астары и Ленкорани в Баку: от острова к острову, но подолгу укрываясь за каждым из них, если на горизонте возникал дымок или силуэт корабля.
У последнего острова, расположенного перед входом в Бакинскую бухту, неподалеку от мыса Шихова, туркменка задержалась до сумерек, а поздно вечером уже стояла в порту, около Шибаевской пристани, рядом с другими однотипными судами артели безработных моряков.
Тогда в действие вступила специальная группа участников ОМЭ, о которой Губанов сообщил в письме Кирову.
Поутру следующего дня флотилия гребных рыбацких лодок, называемых на Каспии кулазами, выйдя из гавани на промысел, рассыпалась по всему пространству Бакинской бухты. Часто кочуя с места на место, рыбаки забрасывали сети повсюду: и у Шаховой косы по одну сторону бухты, и у мыса Шихова по другую. Два кулаза подобрались даже к пустынному островку Булла, в двадцати километрах от порта, одиноко черневшему за мысом, и весь день промышляли у него.
Им повезло. К вечеру оба кулаза едва двигались, отягощенные уловом, и, когда начало темнеть, все еще были возле деревни у мыса.
К ней они и пристали, едва совсем стемнело, после чего рыбаки, по двое в каждом кулазе, принялись за разгрузку.
Улов был большой, но диковинный: в каждом кулазе вместо рыбы оказались тяжелые свертки.
Рыбаки перенесли их в дом на краю деревни, вытащили кулазы на берег и, прихватив весла с уключинами, скрылись внутри дома.
Вскоре из него вышли четыре женщины в обычном для того времени будничном наряде женщин-тюрчанок — черных чадрах-балахонах, под которыми нельзя было ни разглядеть лица, ни увидеть подлинных очертаний фигуры.
— До завтра, Саид, — густым шепотом произнесла одна из женщин, обращаясь к хозяину, который провожал их до калитки. — Придем пораньше...
Молча и осторожно женщины выбрались из деревни на дорогу, проложенную мимо нефтяного промысла Биби-Эйбат и Баилова мыса к Баку, дружно зашагали по ней широким мужским шагом в сторону города и к полночи были на месте — в конспиративной квартире Кавказского комитета большевиков.
Переступив порог ее, все четверо первым делом опустили на пол тяжелые свертки, укрытые под чадами, затем высвободились из неуклюжих одеяний и приняли свой обычный вид — усатых матросов из артели безработных моряков, участников Особой Морской Экспедиции. — Нашли все, Федя, — доложил Губанову, когда пришедшие отдышались, силач Трусов, возглавлявший группу. — Чимбилеев с Палагиным первыми пригребли к острову и нашли. Двадцать два пакета. Четыре уже здесь. Принимай...
В свертках, принесенных моряками, были части разобранных пулеметов, накануне выгруженные командой туркменской лодки № 5 на остров Булла.
— Нашли все, Федя...
Навстречу буре
Вот так, дерзко и неустрашимо, в море и на земле, рискуя на каждом шагу, но счастливо ускользая от врагов четыре месяца с лишним, с конца мая до начала октября, действовали семьдесят три большевика, рекомендованные в Особую Морскую Экспедицию председателем Каспийского союза судовых команд Губановым и утвержденные Кавказским комитетом РКП(б): матросы, кочегары, машинисты, механики и штурманы, зачисленные на правах пайщиков-служащих в артель безработных моряков[2].
Девять раз уходили за это время из Баку будто бы только в персидский порт Энзели парусные суда, владельцем которых официально являлась артель. Сперва они действительно направлялись в Энзели. Там моряки сбывали часть груза — керосин в бидонах — местным купцам. Затем они получали у портовых властей документы на отплытие обратно в Баку, а сами вели свои суда через все море, с юга на север за тысячу сто километров, к волжской дельте. Пробирались к ней под носом у вражеских сторожевых кораблей. Исчезали в ее непроницаемых камышах, на извилистых речных тропах, среди бессчетных островков и проток. Сами разгружали в укромных местах драгоценное для защитников Астрахани горючее. Сами грузили и размещали в судовых тайниках все, что предназначалось для большевистского подполья на Кавказе: оружие, деньги, литературу, комплекты «Правды». Закончив погрузку, принимали на борт очередных пассажиров и везли их кружным путем, вдоль пустынного восточного берега Каспия, в Баку...
Все это, конечно, было вроде хождения по острию. Смертельный риск в случае провала и захвата врагами сопровождал каждого участника любого рейса: и моряков и пассажиров-коммунистов, засылаемых в тыл противника. Ибо врагам очень скоро — уже в июне, после воздушного боя над семнадцатой пристанью Астрахани, — стало понятно, что осажденный со всех сторон город получает горючее морским путем. Стало понятно не только потому, что бой закончился разгромом британской эскадрильи, которая прилетела с острова Чечень, превращенного интервентами в свою базу. Летчики Щекин и Коротков из авиаотряда XI армии сбили по вражескому бомбардировщику еще до этого боя и до прихода первой туркменки с горючим: в то время, когда моторы их самолетов еще работали на спиртовой смеси пополам с автосмесью и когда за самолетами тянулся хвост черного дыма, будто они собирались падать... Именно отсутствие дыма в бою над семнадцатой пристанью позволило врагам догадаться, что советские самолеты заправлены настоящим бензином.
Тогда интервенты, мусаватисты и деникинцы сообща начали поиски таинственных судов, проникавших в дельту. Прежде всего подозрение пало на артель безработных моряков, но проверка ее ничего не прояснила. Наоборот, записи в судовых журналах, заверенные портовыми властями Энзели, убеждали в том, что она всецело занята разрешенным ей делом. Вдобавок ее управляющий Ян Лукьяненко одним правильным ходом сбил врагов с толку: напомнил в ответ на проверку обиженно и возмущенно, что артель ненавистна большевикам с дней майской забастовки.
И враги снова попали впросак. Оставив артель в покое, они принялись разыскивать таинственную организацию, которая продолжала, несмотря на усиленную блокаду подступов к дельте, снабжать горючим советскую Астрахань. В первую очередь, зная, что высланный ими Губанов нелегально возвратился в Баку, они предприняли охоту на него, не сомневаясь, что большевистский вожак моряков-каспийцев причастен к рейсам с бензином.
Днем и ночью за Губановым охотились не только агенты мусаватистской полиции: его искали и кочи-убийцы из личной охраны нефтяных королей-миллионеров. Чем угрожало ему это двойное преследование, сомневаться не приходилось. Вот почему, чтобы спасти Губанова от неминуемой гибели, бюро Кавказского краевого комитета РКП(б) еще в середине сентября обязало его покинуть Баку и отправиться на любом из судов ОМЭ в Астрахань.
Однако он задержался почти на две недели, пока готовил к рейсу парусно-моторную шхуну «Чайка» и три туркменские лодки.
А вражеские ищейки тем временем все ближе рыскали по следам Губанова, разыскивая его не только в матросских и кочегарских кубриках, но даже в пустых топливных цистернах прикольных судов.
Так обстояло вплоть до того дня, когда начала плавание туркменская лодка № 6.
Это было первого октября, на рассвете.
День занимался долго, как всегда осенью, в порывах колючего ветра, и вместе с ним постепенно проступали в сумерках тусклого рассвета, разрастаясь черными громадами вокруг Шибаевской пристани, все еще оцепенелые порт и город... Тяжело колыхалась, вечно отливая перламутровым блеском нефтяных пятен, черная вода между причалами, у берега и на рейде... Над ней неподвижно высились, будто прикованные навсегда якорными цепями, черные туши пароходов — без единого светлячка-огонька в иллюминаторах кают и кубриков, без единого человека на палубах, без единого дым