ка над множеством труб...
Никому из команды туркменской лодки № 6 — ни шкиперу Любасову, ни матросам Ланщакову, Чесакову и Трусову — некогда было обращать внимание на безрадостную панораму, возникавшую вокруг них вместе с унылым днем. Ночь напролет они грузили с пристани в трюм пудовые банки с бензином и машинным маслом, торопясь управиться и до прихода портового надзирателя, которому полагалось увидеть лишь бидоны с керосином, и до начала шторма, чтобы вовремя уйти в море. Еще с вечера на сигнальной мачте возле управления порта раскачивался жестяной диск — предупреждение судам о «бешеном норде»: неистовый и коварный, тот мог в любую минуту обрушиться на бухту и город. Короткие порывы колючего ветра — вроде жесткой щеткой провели по лицу — неизменно означали в здешних местах одно и то же: близость шторма.
— Помотает вашу лайбу, — сочувственно произнес, подойдя к туркменке, едва забрезжил рассвет, человек в плаще с поднятым капюшоном, принятый моряками за пристанского сторожа, вышедшего на дежурство.
Пожилой, одетый, как все, в пропахшее бензином и керосином старье, моряк у борта — он принимал банки, подносимые с пристани двумя матросами помоложе, — коротко огрызнулся:
— Не каркай спозаранку, ворона!
Человек в плаще спрыгнул на палубу парусника:
— Не признал, Чесаков?.. Хорошо и даже отлично. Продолжай свое дело, а меня вроде не знаешь. Где Любасов?
Матрос вгляделся в неузнаваемо безусое лицо человека в плаще, с беспокойством прошептал:
— Да тебя же, Федя, шпики по всему городу ищут!..
Над квадратным отверстием трюмного люка разом вырос коренастый шкипер в изодранной, без козырька, засаленной кепке и в брезентовой куртке. Скорее угадав, чем узнав Губанова, он моментально понял, почему тот появился здесь, и спокойно спросил:
— С нами, Федор Константинович?
Губанов тихо сказал:
— Слушай внимательно, Любасов... Только Судайкин и Ляхов оформлены, как раньше, в Энзели, а «шестерка» ваша переадресована в Гурьев. Для розничной продажи керосина уральским казакам. По желанию самого господина министра, который рекомендовал Яну расширить, как он выразился, торговую сферу деятельности артели.
Шкипер обрадовался:
— Это здорово!.. Почти до самой: дельты можем в открытую идти.
— Не увлекайся, — охладил Губанов. — Направление дают мусаватисты, в Гурьеве хозяйничают колчаковцы, а вокруг дельты чаще всего шляются деникинцы из Порт-Петровска. И никто из них друг дружке не верит. Конечно, если наткнутся, документы на Гурьев куда вернее, чем на Энзели, но лучше быть осторожнее и обойтись без встреч...
Договорил то, с чего начал, показав на соседние парусники:
— «Азик» и «Двойка» скоро перейдут к набережной — для таможенного досмотра и проверки, а ты снимайся прямо отсюда. Не позже, чем в полдень: иначе не выпустят до конца шторма. Успеете?
Любасов кивнул:
— Осталось полтораста бидонов с керосином, бензин уже весь приняли. К девяти закончим. Снимемся даже раньше, чем говоришь.
— Провизию запасли?
— На борту. И два анкерка с водой, — успокоил шкипер.
Теперь кивнул Губанов:
— Пожалуй, хватит на пятерых. Впишешь меня в состав команды под фамилией Константинова. Иду с вами — таково решение комитета: Микояну и мне переправляться в Астрахань.
В глазах шкипера возникло сомнение.
— А если он не успеет подойти?
— Кто?.. — Губанов понял, ответил сперва вопросом: — «Чайка» ушла когда? Уже восемь суток, а ходит побыстрее, чем вы... Думаю, что он сейчас у Кирова. По крайней мере, уже в дельте... И вот что. Забудь Федора Константиновича до Астрахани. Запомни: Александр Константинов.
Шкипер совсем вылез на палубу, окликнул пожилого матроса:
— Чесаков! Становись на мое место, а за себя поставь Ланщакова. Полтораста бидонов Трусов и один поднесет к борту.
Повернулся к Губанову, сказал, чтобы слышали матросы:
— Так вот... Александр Константинов... Перебудешь до отхода в каюте. Вернее и надежнее.
Провел его в крохотную каютку на корме, недолго пробыл там, а когда вышел оттуда обратно на палубу, уже выглядел по-иному — в черной флотской фуражке и в клеенчатом плаще-дождевике. Под мышкой у него был прижат локтем судовой журнал — потертая, конторского формата тетрадь, куда день ото дня аккуратно вносились записи о происшедшем на стоянках и в плаваниях сведения о составе команды и назначении груза, официальные отметки портовых властей о приходе и отплытии парусника.
— Кто спросит, — наказал он матросам, — говорите, что ушел оформлять отход в Гурьев.
Обменялся многозначительным взглядом с ними и зашагал вразвалку в смутную даль ненастного утра, к черным фасадам бесконечной набережной за воротами Шибаевской пристани.
Под вечер того же самого дня, когда тень близкой ночи помчалась над Каспием быстрее штормового ветра, рыбаки, пережидавшие непогоду на острове Жилом, в сорока милях от Баку, заметили среди гребней далекий парус. Он то исчезал между взлохмаченными валами, то мелькал над ними, похожий на большую неведомую птицу, гонимую штормом навстречу потемкам на горизонте.
— Понесла кого-то нелегкая в такую завируху! — удивился молодой ловец, с опаской озирая взбудораженное море. — Не бедуют ли?
Второй ловец, постарше, приглядясь к парусу, пробурчал:
— Держат мимо Жилого, стало быть, не бедуют. Большевики в Астрахань пробираются, не иначе...
И умолк под суровым взглядом третьего ловца, самого старого в рыбацкой артели.
Согнув козырьком ладонь, старый рыбак долго всматривался из-под нее в штормовую кипень, над которой мелькал парус.
— Верно, — наконец подтвердил он. — По всему видать, что не бедуют. Легли курсом на север. Тут и смекайте: может, в Порт-Петровск, может, в Гурьев, может, еще куда... Ночь укроет, а к утру далече уйдут. — Строго-настрого предупредил: — Если белые с британцами станут допытываться, наше дело, ребята, простое: не приметили, ведать не ведаем. Понятно?
Вздохнув, прибавил:
— Отчаянные люди...
Пожелал удачи неведомым смельчакам, рискнувшим пуститься в штормовое море, наперекор «бешеному норду», от которого все — малые и большие — суда укрывались в гаванях или в ближайших бухтах.
Вскоре даль вокруг острова заволокло гулкими от шторма сумерками.
Парус над морем исчез.
Будто его и не было...
СКВОЗЬ РЕВОЛЬВЕРНЫЙ ЛАЙ
...Чтобы,
умирая,
воплотиться
в пароходы,
в строчки
и в другие долгие дела.
И опять надо заглянуть в прошлое, чтобы по-настоящему понять трагедию, подробности которой уточнила в ответ на мою просьбу старая большевичка Евгения Дмитриевна Губанова. В письме ее оказалось и то новое, что могло быть лишь в жизни и что невозможно было даже представить.
«...Вы пишете в газете, что Федю и его товарищей настиг белогвардейский корабль «Слава», и говорите об издевательствах над Федей мерзавца-капитана этого судна, но фамилию не указали; наверное, не знаете. Могу прийти на помощь. Фамилия этого мерзавца Мазин, и он десять лет жил в нашем доме № 117, по набережной Губанова. Дверь квартиры Мазина была против нашей двери. Десять лет мы были соседями, здоровались с этим мерзавцем и не знали, что он издевался над Федей и передал его в деникинскую контрразведку... Вы извините, что я так долго задержала ответ на ваше письмо, ничего не поделаешь, расстраиваюсь, когда пишу...»
Перечитывая эти строки, я вновь обратился к рассказу, впервые услышанному в 1932 году.
Если бы чуть раньше
Подвел штиль, неожиданный после шторма. Каспий еще катил свои валы прежним курсом, подгоняя в туркменку, но ветра уже не было, и парус ее обвис вдоль мачты, как сломанное крыло птицы.
Это случилось на восьмые сутки первого октябрьского рейса 1919 года в осажденную врагами советскую Астрахань.
Шторм, перед началом которого одновременно вышли из Баку в море; якобы в Гурьев и Энзели, три туркменские лодки с бензином для XI армии, распорядился ими по-своему. Двум из них, в момент, когда наступило безветрие, повезло очутиться возле входа в дельту. Волги, а третья застряла между островом Кулалы у восточного побережья Каспия и двенадцатифутовым рейдом.
Там и обнаружили ее враги: вспомогательный крейсер, сперва принятый моряками туркменки за рейсовый пароход из Гурьева. Его дымок медленно перемещался по черте горизонта в сторону Форта Александровского — колчаковской базы в Закаспии, и застрял на месте, едва оказался на одной линии с неподвижным парусником.
— Повернул!..
Все, что владело мыслями шкипера Любасова, яростно вырвалось в этом слове, хотя он произнес его сквозь зубы.
Никто на палубе туркменки не пошевелился. Глаза четырех человек вокруг шкипера были устремлены туда же, куда неотрывно глядел он. Только послышалось чье-то полное горечи и укора обращение к ветру:
— Эх, моряна... Так и не дождались тебя... Теперь не уйти!..
— Повернул! ...Теперь не уйти!..
Дымок разрастался. Вскоре под ним на горизонте, справа от парусника, возникли очертания неизвестного корабля.
— Идет сюда, — определил шкипер и уперся взглядом в Губанова. — Что думаешь, Федор Константинович? Ходу белым, если это они, до нас полчаса, не больше. А тогда — как обернется. Угадать не берусь.
Губанов откликнулся фразой, которую можно было истолковать по-разному:
— Гадать нечего, товарищ Любасов. — И тут же добавил: — Сколько раз просил забыть Федора Константиновича!.. Вырвется вот так не вовремя, тогда будет поздно ловить за хвост...
Шкипер пробормотал в оправдание:
— При беляках я, как рыбка, будь спокоен...
— При беляках?! — с ожесточением подхватил последние слова матрос у руля, рядом со шкипером, под стать коренастому Любасову, но выше его на целую голову. — Нам их дожидаться — самим голову в пасть совать. Дело ясное, гадай не гадай: или — здравствуйте-прощайте, или — на дно к рыбам... Только не даться живыми!..