Чутье разведчика не подвело Сафронова и на сей раз – скандально-модная НЭП была перед ним.
– Кто вы такой?!
– Я думаю, господа художники, – кивнул Сафронов в сторону бородачей, – могут некоторое время отдохнуть. Я же, Ника Эдуардовна, украду у вас всего десять минут…
– Десять минут перекура, – властно произнесла в сторону «художников» Ника Эдуардовна Пухова.
Снисходительным движением руки она предложила Сафронову сесть в кресло.
– Если вы такой же «художник», как эти… специалисты по «театральному дизайну», то вряд ли нам есть смысл разговаривать, – проговорила Ника Эдуардовна, как только бородачи покинули помещение.
– Я не дизайнер, у меня другая ориентация, – ответил Сафронов, тряхнув при этом облаченной в парик головой.
– Вы из тех, для кого слова «дизайнер» и «педераст» синонимы? – не без интереса вскинула брови Ника Эдуардовна.
– Ни в коем случае, – покачал головой Сафронов. – Я просто поклонник вашего таланта, Ника Эдуардовна. Но… так сложилась жизнь, что я был лишен возможности увидеть хотя бы один ваш спектакль.
На сей раз Сафронов сказал чистую правду.
– Слушайте, если вы пришли сюда валять дурака… – грозно начала было Ника Эдуардовна и вдруг неожиданно осеклась. – В кои-то веки забрел ко мне интересный мужик и… мелет какую-то чушь. – Пухова по-театральному сморщилась, изобразив таким образом гримасу брезгливости.
– Если честно, то я театровед, – представился Сафронов и протянул Нике Эдуардовне удостоверение, весьма оперативно изготовленное маркинской службой безопасности.
– А знаете, с какими словами у меня ассоциируются театроведы?! – мельком взглянув на удостоверение, спросила Пухова, и круглые глаза ее заблестели каким-то лихорадочным, нездоровым сиянием.
Сафронов лишь молча развел руками.
– Я вас раскусила! – торжествующе произнесла Пухова. – Вы провинциал! Но не просто провинциал, а эдакий вольный стрелок, эдакий Тарзан, попавший в большой город. Немедленно распустите волосы, вам не идет дурацкий хвост. Такие носят только дизайнеры, а у вас другая ориентация!
Голос ее зазвучал столь мощно и торжественно, что Сафронову ничего не оставалось, как убрать резинку и раскинуть блондинисто-рыжие патлы по плечам.
– А теперь говорите правду! – продолжала Пухова. – Вы никакой не театровед! Немедленно сознайтесь, иначе мне захочется вас расстрелять!
– Я не театровед, – произнес Сафронов. – Я вольный стрелок, который проходил мимо и вдруг почувствовал, что здесь, в вашем театре, очень не хватает таких вот вольных стрелков…
– Да, – встряхнула йодистой прической Ника Эдуардовна, – вас просто-таки послали мне ангелы. Вы даже не представляете, как мне не хватает такого вот вольного стрелка… У меня полно стрелков, но они все «невольные». Хотите, покажу?
– С большим интересом, – отозвался Сафронов.
Не прошло и минуты, как Сафронов в сопровождении Ники Эдуардовны оказался в первом ряду, перед главной сценой.
– Стрелков и в самом деле хватает, – кивнул Сафронов, несколько ошарашенный наличием на сцене и в проходе между рядами большого количества вооруженных автоматчиков в форме гитлеровских захватчиков, включая каски и свастики на рукавах.
Пухова лишь снисходительно хмыкнула. И неожиданно тесно прижалась к сафроновскому плечу собственным… теплым и мягким, облаченным в недешевый свитер.
– «РевиZZор», – вслух прочитал Сафронов название спектакля в рекламном буклете. – Напоминает нечто эсэсовское.
В самом деле, две латинские Z были точь-в-точь как буквы в черных петлицах у гитлеровской гвардии.
– Что-то я у Николая Васильевича не припоминаю таких ребят, – сделал сдержанное замечание Сафронов.
– Вы невнимательно читали пьесу, дорогой вольный стрелок, – снисходительно покачала головой Ника Эдуардовна. – Ревизор! Ревизия!!! – Она взмахнула руками, точно хотела с помощью языка жестов объяснить Сафронову всю важность этих слов. – Вы осознаете ЧТО ТАКОЕ – РЕВИЗИЯ?!
– Квазиунофантазия? – в стиле прапорщика Максимова отозвался «вольный стрелок».
– Ни в коем случае! Никаких фантазий! Эти люди более чем реальны! – кивнув на фашистских оккупантов, проговорила Пухова.
Далее Ника Эдуардовна произнесла пламенную речь, из которой следовало, что в недалеком будущем в России грядет Большая Ревизия. Предвестником этой Большой Ревизии является маленький невзрачный человечек по фамилии Хлестаков. За короткое время он из мелкого клерка превращается в титаническую тираническую фигуру. Вокруг него оживают тени прошлого и будущего. Вполне реальными становятся дикари из людоедских племен и автоматчики в фашистской форме. Невзрачный Хлестаков руководит ими, из жалкого сюртука он переодевается во френч, а последнюю фразу: «Над кем сме?..» Городничий обрывает на букве «ё». Его заглушает гавкающая немецкая речь, а на зрительный зал в этот момент опускается мрак.
– Иными словами, вы, Ника Эдуардовна, предупреждаете зрителя о грядущей диктатуре? – уточнил Сафронов.
– В известной степени, – согласилась Пухова. – Главная же мысль – показать раболепие наших российских сограждан перед серыми мелкими людишками, которых сограждане сами делают лидерами.
– Интересная трактовка, – произнес Сафронов. – Я, правда, когда читал пьесу…
– Слушайте, ну ее к лешему, эту пьесу! – вновь отчаянно зажестикулировала Пухова. – Пьеса это пьеса, спектакль это спектакль… Точно так же, как я это я, а вы это вы!
С этими словами Ника Эдуардовна придвинулась еще ближе к Сафронову, так, что тот почувствовал, что от госпожи режиссера пахло не только дорогими духами, но и столь же недешевым коньяком.
– А это ложа для почетных гостей? – спросил Сафронов, кивнув на отгороженный от остального зала балкон с узорными креслами и шелковыми занавесками.
– Да, – кивнула Пухова. – На премьеру припрется наш господин меценат, вот его там и посадим!
– Вы говорите так, точно предпочли бы посадить его совсем в другое место, – осторожно заметил Сафронов. – А ведь он, если я ничего не путаю, глава крупной компании, производящей лекарства. Очень уважаемый господин.
– Да бросьте вы, – махнула рукой заметно поскучневшая Ника Эдуардовна. – Этот Уткин заурядный мешок с долларами. Мистер Миллион в мешке. Помните такой детский мультик?
Сафронов помнил и потому кивнул головой.
– И второй, этот… Такая, ну очень неприятная, злая физиономия. Шубкин. – Нику Эдуардовну аж передернуло при воспоминании о собственных меценатах. – Нет, просто Шубин. Скучные, некрасивые люди… Они ничего, решительно ничего не понимают в театральных концепциях. Когда я пыталась поведать им о своем видении жизни и роли искусства, они так гаденько ухмылялись. Вот вы, мой стрелок, слушаете с искренним интересом… Но у вас нет денег, у них они есть. И еще эти меценаты устроили мне неприятный сюрприз. Перед спектаклем и во время него они перекроют ведущие к театру улицы. Пропускать будут только по пригласительным билетам.
«Шубин перестраховывается, – мысленно отметил Сафронов. – И не напрасно…»
– Это еще полбеды. Весь театр – и фойе, и буфет – будет набит мордоворотами из его охранной службы. Мерзкие бритоголовые типчики будут сновать туда-сюда и контролировать каждое движение зрителей моего театра! Так они боятся за свои толстые волосатые шкуры.
«Основные силы охраны во время спектакля будут сконцентрированы рядом с этой самой ВИП-ложей», – отметил Сафронов, продолжая смотреть наверх. В этот самый момент мимо Пуховой и Роберта Сергеевича прошествовали два полуголых мужика, заросших патлами и бородами. Они тащили палку, к которой на манер дикого зверя был прикручен некий дергающийся господинчик во фраке.
– Я, к сожалению, не успею ввести вас в спектакль. Через четыре дня премьера, – проговорила совсем упавшим голосом Ника Эдуардовна, но тут же оживленно поинтересовалась: – Желаете коньяку?
– Извините, я за рулем, – ответил Сафронов.
– Что это вы таскаете под мышкой? Дайте-ка сюда! – В голосе Пуховой вновь появилась властность.
– Это я временно позаимствовал у вашего охранника при входе, – протягивая Нике Эдуардовне тонфу, пояснил Сафронов.
– Стрелку полагается арбалет, – недовольно тряхнула прической госпожа. – Он у вас имеется?
– Был когда-то, – вновь ответил чистую правду Сафронов. – Значит, улица перед премьерой будет перекрыта и оцеплена?
– Вот-вот, – закивала Пухова. – Совершенно омерзительная отрыжка тоталитарного прошлого… Нагонят милиции, всяких штатских.
– У меня, Ника Эдуардовна, есть ценная идея! – подняв указательный палец вверх, произнес Сафронов. – Сделать прилегающую к вашему театру улицу частью сцены, частью вашего «РевиZZора». Пусть вместе с милиционерами и шубинскими охранниками окрестности патрулируют ваши ребята. – Сафронов кивнул в сторону вооруженных автоматами гитлеровцев.
– Нечто подобное было у Любимова, на Таганке, в «Десяти днях, которые потрясли мир», – поморщилась Пухова.
– Не совсем, – позволил себе проявить эрудицию Сафронов. – По Таганке ходили революционные матросы и поющие частушки пролетарии.
– Слушай, может, ты и в самом деле театровед?! – перешла на «ты» Пухова. – Тогда пошел отсюда!
– Как скажете, Ника Эдуардовна. – Сафронов не замедлил подняться со зрительского кресла.
– Стой! – произнесла Пухова, – Вот пригласительный… – Она протянула Сафронову билет на премьеру. – После спектакля – праздник для своих. Приглашаю… Кем бы ты ни был, хоть и театроведом.
– Благодарю, Ника Эдуардовна.
– Слушай, посмеяться хочешь? – спросила она, сделав подзывающий жест рукой уже двинувшемуся к выходу Сафронову.
– Даже очень, – ответил он.
– Этот отвратительный Шубкин, – чуть понизив голос, начала она, как только Сафронов вернулся на место, – как-то пытался тут со мной кокетничать. Весь мой коньяк выпил и давай приставать. И чтобы набить себе цену, рассказал, что вроде бы под театром проходит какой-то секретный тоннель. Ну, второе метро, которое раньше КГБ подчинялось. Оно, говорит Шубкин, теперь никому не нужно, бесхозное теперь метро это. Ну, ядерной войны-то не б