вдруг гарью потянуло…
Горящих стрел летящие костры
промчавшаяся конница метнула
в ночные, мирно спящие дворы.
И перекинув женщин через седла
гнедых коротконогих скакунов,
неслась орда по закопченным селам,
убив мужей,
осиротив сынов…
Льняные косы до земли свисали,
в отчаянье сшибая васильки.
И до рассвета над землей плясали
кровавого пожара языки.
Утихло пламя.
Серою коростой
покрылась степь вокруг
на много верст.
Но искры
за безжизненные версты
к другим селеньям
ветер перенес.
И снова где-то пламя засвистело,
и снова чей-то догорает кров.
И чья-то мать склоняется над телом,
и по земле течет, чернея, кровь.
И вновь золою,
белыми костями
покрыто все, насколько хватит глаз…
Идут костры
незваными гостями
то рядом с нами,
то —
вдали от нас.
Горят костры…
Иные угасают,
в иные —
время вновь подбросит дров…
Земля моя,
планета голубая,
устала от безжалостных костров!
Никогда там не было подсолнухов…
А вот сон приснился,
и во сне
было столько золотых подсолнухов,
что пройти они мешали мне.
Никогда там не было доверия.
А вот сон приснился,
и во сне,
заходя в распахнутые двери, я
видела, что доверяют мне.
Никогда я не была там счастлива.
А вот сон приснился,
и во сне
никогда я не была так счастлива!
Кто же это вспомнил обо мне?
Мне так с тобой спокойно и светло.
И слов дразнящих говорить не нужно.
Душа к душе стремится — это дружбы
над нами простирается крыло.
И снег идет из чистой высоты,
ложась на землю яркой белизною.
Молчишь, смеешься, говоришь со мною,
что б ни сказала — понимаешь ты.
Слова и мысли наши так близки.
Они — реальность и воображенье.
Над нами простирает уваженье
две золотые, крепкие руки.
И не страшна разлука мне теперь,
пусть даже трудным будет ожиданье.
Отныне в мире существует дверь,
открытая для нового свиданья.
Я буду ждать, когда войдешь ты вновь.
Мы — равные по стати и по росту.
Вся сложность в том, что к людям очень просто
приходит настоящая любовь.
Вернуться к людям
через столько лет
разлуки с ними,
быть самой собою
здесь, на земле, где небо голубое,
зеленая трава
да белый снег…
Заговорить на чистом языке,
таком знакомом
и таком понятном…
Земля травою оглушает мятной
и светом,
растворившимся в снежке.
Привстать на цыпочки,
поцеловать
твое лицо
и снова стать счастливой.
Снежок в руке растает сиротливо,
трава взойдет — следы твои
ровнять.
И все же вместе мы,
трава и снег.
Растаяв, замерзая, зеленеем.
Немеем мы…
И счастья не имея,
сумеем на погоду не пенять.
Здесь, на земле,
и любим, и живем,
и радоваться ей не перестанем.
Здесь, на земле,
мы, падая, взлетаем.
Здесь, на земле,
мы плачем и поем.
Сергей Заплавный
Есть у души свой календарь —
Свои зима, весна и лето.
У них особые приметы,
И мне ни капельки не жаль,
Что зелень торжествует где-то,
А надо мной в дрожащем свете
Куржавит, бесится февраль.
По мне — для всех сейчас звенит
Апрель,
Беспечный и ручьистый.
И песня тихая лучисто,
Как птица, впаяна в зенит.
И все удачливо, как встарь,
Когда не ранили потери…
Веду в душе свой календарь,
В котором лишь одни
Апрели.
У насыпи — щит из фанеры.
Веселая надпись на нем:
«Увольте меня в пионеры,
Когда в Пионерный дойдем!»
Внизу резолюция: «Стоит!»
Совет: «Хватит ваньку ломать!»
Догадка: «Дорогу построить —
Да это же мир повидать!»
Такая, наверно, эпоха:
Из теплых краев
и квартир
Бросается юность в дорогу —
На север —
осваивать мир.
Вдали от домашней опеки,
Где втрое работа трудней,
Она припадает навеки
К земле материнской своей.
Она прикипает к работе,
Суровой, как эта земля,
Где самая главная льгота —
Проверить на прочность себя.
Проверить, добраться до сути,
Почувствовать прочность корней…
В тайге, из ее малолюдья,
Все в мире намного видней.
Ясней и понятней все в мире —
Что было и что впереди…
Могучее сердце Сибири
Забилось у многих в груди.
Поэтому, право же, стоит
Припомнить и верно понять
Ту надпись: «Дорогу построить —
Да это же мир повидать!»
Летит пчела над разнотравьем пестрым,
Работою своей увлечена.
Парит над лугом невесомый воздух.
Гудят цветы, испитые до дна.
И все вокруг наполнено покоем.
И все вокруг работою живет —
И вышка нефтяная над тайгою,
И на пчелу похожий самолет.
Я не люблю столичные набеги,
когда, задорно сглатывая пыль,
приезжие толкуют про успехи,
а сами ищут: где она, Сибирь?
Когда Сибирь — сплошное глухоманье,
страна диковин, щедрости святой.
Леса и нефть. Большие расстоянья.
Модерн, посеребренный стариной.
Сибирь узорней, шире, многоцветней.
Она, как дом о тысячу дверей.
С налету, без тропинки заповедной,
в два счета можно заблудиться в ней.
Обманчива своею простотою,
она откроет сердце лишь тому,
кто испытал,
кто помнит, что такое
быть у любимой первый раз в дому…
С любых широт стремлюсь всегда
к Сибири,
в старинный город, вставший средь тайги.
Тебе, Сибирь,
себя мы посвятили.
Тебе — непосвященные стихи.
При свете дня
нет света у огня.
Но стоит одному померкнуть свету,
В два света загорается другой.
Он — память,
опаленная войной.
Он — образ всех, погибших за
Победу.
О сколько вечных
памятных огней
Горит сегодня на земле повсюду!
И замирают люди на минуту
Перед огнем истории своей.
Лежат цветы у вечного огня.
Всегда живые —
символ вечной жизни.
Сюда идут в любое время дня,
Чтоб поклониться
Матери-Отчизне.
Обиды, скопленные за день,
привычно к женщине несем.
А ей своих хватает ссадин.
И год за годом,
день за днем
Ее утроенная ноша
на плечи давит
все сильней.
Лицо становится все строже.
Глаза печальней
и мудрей.
Привыкли видеть их такими…
Но ради будущих путей
прощают женщины любимых,
прощают матери детей.
За что — еще не знают сами,
не понимают до поры.
Но как-то раз взойдут над нами
их незнакомые миры.
И, словно зрение к незрячим,
придет сознание того,
что мы без женщин мало значим.
Или не значим ничего.
Протягиваю руку птицам
С зерном.
Недвижимо стою.
Ну что им стоит опуститься
В ладонь открытую мою?
Ну что им стоит угоститься,
Со мной хоть миг вдвоем побыть…
Слетает чуткая синица
Ее не надо торопить.
Она осмотрится, обвыкнет,
Гостинец вежливо щипнет,
Вспорхнет, о чем-то тихо вскрикнет,
Кого-то в гости позовет.
Мгновенное рукопожатье
Иной природы и судьбы…
Мир зелени и птиц, мы — братья,
И ты нас строго не суди.
Ты не суди за то, что редко
К тебе наш трудный путь лежит…
Сидит на пальце, как на ветке,
Синичка — Доктор Айболит.
Василий Захарченко
Мне помнится шарманщик с попугаем.
— О чем он пел в наш просвещенный век?
— А ну, старик, давай-ка погадаем,
Что нам сулит истории разбег?
Мелодии твоей проста идейка:
— Что там судьба —
судьба-индейка…