Речушки каждой
серебро,
И реактивный гул
над пашнею,
И лебединое
перо,
В ночи
над городом упавшее.
И да хранят
твое тепло
И поле,
выстрела не знавшее,
И полем
ставшее село.
Тебя,
единственно заветную,
С необъяснимою
судьбой,
Ревную,
славлю,
исповедую.
Живу тобой.
В реке не волжская вода,
Пхеньян — такой нерусский город.
Но вот внезапно: холм, звезда,
И в ней — родные серп и молот.
Тяжел обветренный гранит
Солдатской горькою судьбою.
И сердце русское болит
У этих плит особой болью.
Листвой деревья шелестят
И вековые, и подростки,
Но не найдет вокруг твой взгляд
Здесь ни одной родной березки.
Течет задумчиво река,
Струится в очи неба просинь,
Плывут в Россию облака
Вдоль параллели тридцать восемь.
Труба гремела и вела
Солдат в огонь на край планеты.
Для них до Брянска, до Орла
Навек такие километры!..
Родимый край в такой дали
Для них, не вышедших из боя.
И жжет ладонь мне горсть земли
Из белой рощи Подмосковья.
И думы горестной вдвойне,
И перед этой жгучей скорбью
Все остается в стороне.
Лишь боль и Родина с тобою.
Человек, рожденный заново,
Размотав последний бинт,
На хирурга Илизарова
Как на господа глядит.
Он еще живет, как в мареве
Нерассеянном, густом.
Он, подсеченный аварией,
Десять лет лежал пластом.
Десять лет прошли, как прочерки,
Как провалы по судьбе.
Нерв, зажатый в позвоночнике, —
Это как бы вещь в себе.
И ни грязями, ни водами
Не пробить в недуге брешь.
Руки-ноги были мертвыми,
Как чужие, хоть отрежь.
И — возможно, не возможно ли —
Но встает он. Шаг, другой…
Ноги — держат, руки — ожили,
Каждый палец снова — свой!
Вот он — на ноги поставленный,
Как живой среди живых.
И глядит хирург прославленный
На творенье рук своих.
На свое глядит прозрение —
Долгий взгляд, усталый взгляд.
Так художники, наверное,
На шедевр на свой глядят.
Не ликуя, не расстроенно,
Сердце мудростью скрепя.
Вспомнив вдруг, чего им стоило
Так вот выразить себя.
Ночь уже зарей разорвана,
Свет бушует, тьму круша,
А душа исполосована,
Вся в рубцах горит душа.
Как дождаться трудно зарева,
Если темень, как беда.
У хирурга Илизарова
В сердце ясная звезда.
Человечеству служение,
Если истинно оно —
Это, как самосожжение.
И другого не дано.
Поезд шел, дребезжал и названивал,
Все навстречу посадки неслись.
Промелькнул полустанок с названием
Потрясающим — «Светлая жизнь».
И с волнением мягко лирическим
Ты сказала негромко: — Ну вот,
Проскочили. Да как символически!
В светлой жизни никто не сойдет. —
Это было не гласом пророчества,
Это боль была давняя вслух.
Потому что так долго нам хочется
Больше света увидеть вокруг.
Сквозь тревожные чувства и грустные
Продираясь всем бедам назло,
Люди даже места захолустные
Называют особо светло.
Все мы тянемся к свету старательно
И в столицах, и в самой глуши.
Где осознанно, где подсознательно,
Но всегда по веленью души.
Пашем, сеем ли, пишем ли повести,
По космической бродим пыли —
Все мы мчимся в стремительном поезде
Удивительной нашей земли.
И друзья есть у жизни, и вороги.
Лишь не верить, не верить страшись,
Что конечная станция все-таки
Будет именно — светлая жизнь.
Ким Макаров
Я живу на хорошей земле:
Рано утром проснусь — за окошком
Петухи голосят, а в тепле
На печи умывается кошка.
А в саду золотые плоды,
На березовых пряслах — жар-птицы,
Я напьюсь из колодца воды,
Самой вкусной в России водицы.
Я живу на счастливой земле:
Завтра в школу — готовлю тетради,
Книги стопкой лежат на столе
И они тоже этому рады…
Наступают нелегкие дни,
Но светлеет сентябрьский воздух —
Я увижу глаза ребятни,
По-гагарински синие звезды.
Я живу на родимой земле:
Речка тихая, берегом кочки,
И дома на юру… и во мгле
Каждый вечер звенит колокольчик.
Возвращается стадо с полей,
Затихает в округе природа…
Я живу на сибирской земле
При веселом и добром народе.
Вон там! Где озера изгиб,
Где бор стоит чернее тучи —
В гражданскую мой дед погиб,
Колчаковцами был замучен.
Его покойная душа
Меня и ныне беспокоит:
Она во мне ночами стонет,
Землею пахотной дыша.
Не потому ль в весенний срок
На поле черное потянет…
Как будто в этом свой зарок —
Живет в крови крестьянской память.
Она переживет меня —
Прольются гены в поколенья,
Тоской неведомой маня,
К землице бархатной, весенней.
Не я — так внуки — все равно
Вернутся к сути изначально:
Пахать поля, растить зерно…
И быть счастливым не случайно.
Лес начинает зеленеть,
И с каждым днем в душе светлее.
Все выше жаворонку петь,
Все звонче песня и смелее.
Все шире дали. Все ясней
Мне видится простор Отчизны.
И с каждым взлетом все сильней
Тоска и радость новой жизни.
Владимир Матвеев
Болеет за успехи вроде,
На вид товарищ деловой,
Он за почин, который в моде:
Одобрено — и с плеч долой!
Я, граждане, вовсе не против труда
И жертвою спроса являюсь отчасти:
Сюда на работу зовут и туда,
Попробуй-ка тут
Разорваться на части.
Живем
не без вниманья чуткого,
не видно новшествам конца:
то вдруг автобус
без кондуктора,
то магазин
без продавца.
На месте не стоят искания,
взгляни вокруг — заметишь ты:
гуляш без мяса,
стих без содержания,
плиту без газа,
баню без воды.
Бывает,
против всяких правил
обратный действует отсчет:
двадцатый —
новоселье справил,
а первый —
ждет
двадцатый год.
Лицо пестрело
ссадинами мелкими,
был глаз подбит,
слегка расквашен нос —
с Летающими встретился
тарелками,
когда жене
зарплату не принес.
Что это — причуды рока?
Какие контрасты однако! —
Когда-то был стиль
барокко,
теперь в моде стиль
барака.
Еж со Змеей
вступили в брак,
у них в семье
ни дня без драк.
Молодожен, колюч и зол,
так объясняет корень зла:
— Я, братцы, в жизнь ее
вошел,
а вот она в мою —
вползла.
Героиню Толстого
сердечно люблю,
весь роман-эпопея
на образах зиждется,
никогда не забыть,
как на первом балу
танцевала
Наташа Ростова
со Штирлицем.
Огорошены.
Ошарашены.
Огорожены.
Огаражены.
Два волка встретились:
— Как поживаем, лапочка?
— Да так, приятель,
не тужу:
люблю овец
и Красных Шапочек…
А ты?
— Царевну
на спине вожу.
Геннадий Морозов
В Тамани