ю мелодию.
Я знал, что и в моей наружности не было ничего, что могло бы обезоружить насмешницу; по правде говоря, трудно было в таких обстоятельствах сохранить хоть сколько-нибудь героический вид. И все же я испытывал большую досаду при мысли, что и до меня дойдет очередь подвергнуться осмеянию со стороны этой озорной чертовки, хотя она и была всего лишь островитянкой. Скажу по секрету, некоторое отношение к такого рода переживаниям имела ее красота; пригвожденный к бревну, одетый весьма неподходящим образом, я тем не менее становился сентиментальным.
Прежде чем ее взгляд упал на меня, я бессознательно принял самую грациозную позу, какую только мог, подпер голову рукой и напустил на себя задумчивый вид. Хотя я отвернулся, но вскоре почувствовал, что у меня начинают гореть щеки, и понял, что она смотрит на меня; щеки мои горели все сильней, а смеха не слышалось.
Восхитительная мысль! В ней пробудилось сочувствие. Больше я не мог выдержать и поднял взор. И что же! Вот она; ее огромные карие глаза, точно две звездочки, все округлялись и округлялись, тело дрожало от смеха, а на губах играла улыбка, которая могла убить наповал всякое чувство.
Через мгновение она быстро повернулась и, заливаясь смехом, выбежала из Калабусы. На мое счастье, она больше никогда не возвращалась.
Глава 34Жизнь в Калабусе
Прошло несколько дней, и, наконец, наше послушание было вознаграждено кое-какими поблажками со стороны капитана Боба.
Он разрешил всей компании разгуливать целый день на свободе, но велел держаться поблизости, чтобы нас можно было в случае чего окликнуть. Подобное послабление, само собой разумеется, находилось в полном противоречии с распоряжениями Уилсона, а потому он ничего не должен был об этом знать. Вряд ли приходилось опасаться, что туземцы ему расскажут, но иностранцы, проезжавшие по Ракитовой дороге, могли рассказать. Предосторожности ради вдоль дороги были расставлены дозорные. При виде белого человека они поднимали тревогу; тогда мы все устремлялись к своим колодкам (их намеренно оставляли открытыми), затем брус опускался, и мы снова становились узниками. Как только путник исчезал из виду, нас, конечно, освобождали.
Капитан Боб и его приятели ежедневно снабжали нас едой, но ее было очень мало, и мы часто испытывали нестерпимый голод. Мы не могли упрекать их в том, что они не приносили нам больше; как мы вскоре убедились, им приходилось себя урезать, чтобы снабжать нас и этим немногим; к тому же, за свою доброту они ничего не получали, кроме бадьи сухарей каждый день.
У такого народа, как таитяне, «тяжелые времена» в нашем понимании проявляются лишь в недостатке съестного; и все же среди простолюдинов столько нуждающихся, что это наиболее бедственное последствие цивилизации для них, можно сказать, постоянный бич. Правда, туземцы, живущие около Калабусы, имеют в изобилии лимоны и апельсины; но какой от них прок, если они лишь еще сильней возбуждают аппетит, удовлетворить который нечем? В те периоды года, когда созревают плоды хлебного дерева, островитяне питаются лучше; но в остальное время спрос, предъявляемый экипажами торговых судов, истощает природные ресурсы острова. И так как земля принадлежит главным образом вождям, таитяне низких сословий страдают от их алчности. Если бы простой народ лишили рыболовных сетей, многие умерли бы с голоду.
Капитан Боб постепенно ослаблял свою бдительность, мы стали уходить все дальше и дальше от Калабусы и умудрялись до некоторой степени восполнять недостаток продовольствия, систематически устраивая фуражировки по всей округе. К счастью, хижины более зажиточных туземцев были открыты для нас так же, как и хижины самых обездоленных; и в тех и в других мы встречали одинаково радушный прием.
Иногда мы попадали к вождю, когда у него во дворе закалывали свинью; пронзительные звуки, которые она издавала, слышны были издалека. В таких случаях собирались все соседи, и устраивалось что-то вроде пира, на котором чужестранец был всегда желанным гостем. Поэтому громкий визг звучал в наших ушах музыкой. Он указывал, что где-то по соседству происходит небезынтересное событие.
Неожиданно нагрянув с обычным для нас шумом, мы всегда производили на присутствующих большое впечатление. Иной раз мы приходили, когда свинья была еще жива и сопротивлялась; тогда о ней при нашем приближении и думать забывали. На такой несчастный случай Жулик Джек имел обыкновение являться к месту действия с большим ножом в зубах и с дубинкой в руке. Другие матросы наперебой старались принять участие в опаливании щетины и потрошении. Только мы с доктором Долговязым Духом никогда не вмешивались в приготовления, а приходили к самому пиршеству с нерастраченными силами.
Как и все высокие и тощие люди, мой долговязый приятель обладал исключительным аппетитом. Другие, случалось, мешкали, выбирая, что бы им съесть, но он не терял даром ни секунды.
Он с большой изобретательностью выходил из затруднения, которое мы все по временам испытывали. Островитяне редко солят свою пищу; поэтому он попросил Каболку принести ему с судна немного соли, а если можно, то и перцу. Его просьба была выполнена. Он всыпал все в маленький кожаный мешочек — «обезьянью котомку» (как его называют матросы), который обычно носят на шее, как кошелек.
— По моему скромному разумению, — сказал Долговязый Дух, пряча мешочек, — иностранцу на Таити следует держать нож наготове и солонку на весу.
Глава 35Нас навещает старый знакомый
Мы прожили на берегу всего несколько дней, когда нам донесли, что по Ракитовой дороге движется доктор Джонсон.
Мы и раньше слышали о замышляемом визите и догадывались о его цели. Так как мы находились в ведении консула, то все расходы по нашему содержанию, конечно, оплачивались им из казенных сумм; поэтому его приятель портовый врач, уверенный в хорошем заработке, надумал дать нам возможность пользоваться его услугами. Правда, было несколько неудобно предлагать нам лекарства, в которых на судне, по его утверждениям, мы совершенно не нуждались. И все же он решил отбросить всякое стеснение и навестить нас.
О его приближении нас предупредил один из дозорных. Кто-то предложил дать ему войти, а затем засадить в колодки. Но Долговязый Дух придумал лучшую шутку. В чем она заключалась, мы вскоре увидели.
Доктор Джонсон подошел с самым вежливым и дружелюбным видом и, положив свою трость на колодки, стал переводить взгляд о одной лежавшей перед ним фигуры на другую.
— Ну, ребятки, — начал он, — как вы сегодня себя чувствуете?
Напустив на себя полную серьезность, моряки что-то ответили, и он продолжал:
— А те бедняги, которых я на днях смотрел… я имею в виду больных… как они? — и он принялся испытующе оглядывать всю компанию.
Наконец, он остановил взор на одном матросе, придавшем своему лицу самое страдальческое выражение, и сказал, что у того чрезвычайно больной вид.
— Да, — грустно произнес матрос, — боюсь, доктор, скоро я отдам концы! (морское выражение, означающее расставание со здешней жизнью) — Он закрыл глаза и застонал.
— Что он говорит? — спросил Джонсон, с живостью обернувшись.
— Ну, — воскликнул Жулик Джек, взявший на себя обязанности переводчика, — он хочет сказать, что скоро загнется (умрет).
— Загнется! А что это значит в применении к больному?
— О, понимаю, — сказал он, когда ему объяснили значение этого слова; и, переступив через колодки, он пощупал у матроса пульс.
— Как его фамилия? — спросил врач, обернувшись на этот раз к старому Адмиралтейскому Бобу.
— Мы называем его Звонарь Джо, — ответила эта почтенная личность.
— Так вот, ребята, вы должны как следует заботиться о бедном Джозефе, а я пришлю ему порошки с указанием, как их принимать. Кто-нибудь из вас, полагаю, умеет читать?
— Вот тот малец умеет, — ответил Боб, махнув рукой в мою сторону, словно указывал на парус в открытом море.
Осмотрев остальных (некоторые были действительно больны, но уже поправлялись, другие только притворялись, будто страдают различными недугами), Джонсон вернулся на прежнее место и обратился к нам со следующими словами:
— Ребята, — сказал он, — если еще кто-нибудь из вас заболеет, дайте мне знать. По распоряжению консула я буду навещать вас каждый день; вообще, если кто расхворается, моя обязанность прописать лекарство. Резкое изменение питания после высадки на берег для вас, моряков, чертовски опасно, а потому будьте осторожны при употреблении в пищу фруктов. До свидания! Завтра утром я первым делом пришлю вам лекарства.
Как я склонен подозревать, Джонсон, хотя и не отличавшийся особой сообразительностью, все же смутно догадывался, что мы над ним издеваемся. Однако он решил не обращать внимания на наше поведение, коль скоро оно соответствовало его планам; итак, если он и видел своих пациентов насквозь, то не показывал этого.
В назначенное время действительно появился подросток туземец с маленькой, сплетенной из пальмовых листьев корзинкой, наполненной порошками, коробочками с пилюлями и пузырьками; к каждому лекарству была прикреплена бумажка с фамилией и указанием способа употребления, написанными крупным круглым почерком. Матросы, почему-то решившие, что в некоторых бутылочках содержатся настойки на спирту, сразу набросились на корзинку. Однако доктор Долговязый Дух настаивал на своем праве в качестве врача первым прочесть этикетки, и в конце концов корзина с общего согласия оказалась у него в руках.
Прежде всего была извлечена большая бутылка с наклейкой: «Для Уильяма — хорошенько втирать».
От бутылки определенно пахло спиртным; передавая ее больному, доктор наскоро проверил, годится ли ее содержимое для употребления внутрь, и был ошеломлен результатом.
Тут все страшно взволновались. Порошок и пилюли единодушно признали неходким товаром, а обладателей пузырьков объявили счастливцами. Должно быть, Джонсон достаточно знал матросов, и некоторые лекарства приготовил по их вкусу — так во всяком случае предполагал Долговязый Дух.