городах выбрасывалась на свалки. В то же время зерно закупалось за золото в США, Канаде, Европе. В своей речи в Целинограде еще в 1985 году Горбачев хотел поставить вопрос о повышении цен на хлеб. Мы с Болдиным подготовили аргументацию, выкладки, сослались на письма людей. Все звучало достаточно убедительно.
Но наутро он передумал. Кто-то внушил ему, что делать этого нельзя, ибо в памяти людей останется факт, что именно при нем были повышены цены на хлеб. Помню свое разочарование, когда не услышал этого предложения в речи Горбачева. Я лично видел в повышении цен как бы сигнал к реформе ценообразования. Вот так и шло — смелость в словах и бессмысленная осторожность на деле. Крупные намерения и мелкие решения шагали вместе, часто даже в обнимку.
Политике реформ нужны были интеллектуальное мужество, целеустремленность, умение маневрировать и проявлять тактическую гибкость, но ни на секунду не выпуская из поля зрения стратегические ориентиры, связанные с переходом общества в новое качество. Такими способностями Михаил Сергеевич обладал, но пользоваться ими в практике работы остерегался.
Он, бесспорно, человек эмоционально одаренный, во многом артистичный. У него своеобразное обаяние, особенно во время бесед в узком кругу. Эту черту отмечали многие, и не только из лести. Умел, когда хотел, заинтересованно слушать собеседника. В спокойном состоянии духа подчеркнуто благожелателен. Но одновременно культивировал дурную привычку перебивать людей, причем бесцеремонно, а также обращаться к своим коллегам и даже к полузнакомым людям, в том числе и старше себя по возрасту, на "ты". Многих ошарашивало подобное "тыканье", они воспринимали его как выражение бескультурья, а вовсе не товарищеской близости. Лично я видел в этом не барское высокомерие, как считали некоторые мои друзья, а скорее выражение неосознаваемой плебейской ущербности, как бы протестующей против собственной неполноценности.
Как я уже отмечал выше, ему присущи в принципе способность учиться, накапливать опыт, его можно было бы, по крайней мере в начале генсековской деятельности, назвать человеком житейски рассудительным. Способен без особых усилий поставить себя на место собеседника и даже, пожалуй, принять (по крайней мере, на время разговора) его точку зрения. Мог достаточно легко убеждать собеседников. Но это продолжалось лишь до тех пор, пока не появились склонность к бесконечному словоизвержению, а также глухота к собеседникам, а особенно к их советам.
Об этой опасности говорит и то, с каким легкомыслием он отнесся к моей информации о возможности авантюры со стороны экстремистов-большевиков. Об этом я предупреждал его неоднократно. В апреле 1991 года, будучи в Японии в составе делегации, которую он возглавлял, написал ему специальную записку, отдал ее Анатолию Черняеву в аэропорту при отлете делегации в Корею. Длинный разговор по общей обстановке, в том числе и по этому вопросу, состоялся у меня с Михаилом Сергеевичем в конце июля 1991 года, когда я подал заявление об отставке. И этот острый демарш не насторожил Горбачева.
Возможно, такая невосприимчивость к моим сигналам объяснялась тем, что к этому времени Крючкову, начавшему мостить дорогу к захвату власти, удалось своими доносами насторожить Горбачева в отношении меня. Я был для заговорщиков опасен, и они это понимали. Наиболее смехотворной являлась сплетня, что Яковлев является "Папой" демократического заговора интеллигенции Москвы и Ленинграда против Горбачева.
Я допускаю, что Михаил Сергеевич не верил крючковской блевотине, но тем не менее мои телефонные разговоры стали прослушиваться. Было установлено наружное наблюдение. Мою встречу с генералом Калугиным в августе 1991 года (перед мятежом) "обслуживало", как установила по документам КГБ Евгения Альбац, более 70 сотрудников контрразведки. Кстати, Олег сразу же увидел слежку и сказал мне об этом. Даже я заметил суету вокруг нас. Впрочем, это и немудрено. Топтуны вели себя демонстративно открыто.
Чем глубже мы погружались в реформы, тем больше я укреплялся в мысли, что человек с характером и психологическими особенностями Михаила Сергеевича нуждался (ради его же собственного блага) в чьей-то достаточно твердой опеке. Одаренность человека сродни образованности: чем больше у человека позитивных качеств, тем резче обозначается фронт соприкосновения с их антиподами. Хорошо тому, у кого в мозгу, что называется, одна извилина — прет, как бульдозер, твердо уверенный в своей непогрешимости, пока какая-нибудь более мощная сила не остановит его. Тот же, кто видит жизнь не только в черно-белых красках, начинает на крутых поворотах нервничать из-за недостатка информации, тянет время с принятием решений, старается выслушать разные мнения, хочет еще и еще раз все обдумать. Его обуревают сомнения, он впадает в самокопание. В таком состоянии я видел Горбачева не один раз.
Кажется, что психологические и поведенческие слабости такого человека идут от врожденного или приобретенного порока в его характере, создающего впечатление "интеллигентской мягкотелости" или какой-то трусоватости, а на самом деле они появляются именно из-за разносторонности человека и заложенных в нем возможностей, от трудности собрать все образующие факторы воедино и подчинить одной долговременной цели.
Читатель, если обратил внимание на мои слова о том, что Горбачеву нужен был некий "направленец", возможно, мог подумать, а не претендовал ли Яковлев на подобную роль. Решительно заявляю: нет. И по многим причинам.
Во-первых, те психологические черты, о которых я пишу, в значительной мере присущи и мне самому. Критику Горбачева я как бы пропускаю через себя, через собственные заблуждения. Я знаю, что и сам я скроен из сплошных и бесконечных, иногда надоедливых сомнений. Порой меня упрекают в излишней осторожности, но я-то знаю, что за осторожностью нередко устраивается, и довольно удобно, моя же нерешительность.
Во-вторых, когда я работал с Михаилом Сергеевичем, мне не приходила в голову идея о каком-то "дядьке" для Горбачева. Я активно поддерживал его. Моя лояльность к нему не имела благоразумных рамок. Великие цели, которые стояли перед нами, ослабляли мое зрение. Что-то порой тревожило меня, но я гнал от себя всякие сварливые мысли.
В-третьих, Михаил Сергеевич — человек, как я уже писал, обидчивый. И без того газеты писали, что он лишь озвучивает то, о чем говорит ему Яковлев. Досадно, конечно, читать такое. В конце концов он настолько обиделся, что все реже и реже стал привлекать меня к подготовке его речей и докладов. Обойдусь, мол, и без тебя. Так что в "дядьке" он нуждался, но никогда не допустил бы к себе человека с подобной функцией.
В-четвертых, он подозрителен по характеру. У меня и моих друзей вызывало недоумение то обстоятельство, что Горбачев ни разу не оставил меня вместо себя, когда был в разъездах, ни разу не поручил вести Секретариат, ни разу не назначил официальным докладчиком на ленинских или ноябрьских собраниях. В подобных ролях побывали почти все, кроме меня, хотя я и ведал идеологией. Даже на двух всесоюзных совещаниях по общественным наукам и проблемам просвещения доклады делал Егор Лигачев.
То ли Горбачев постоянно "ставил меня на место", поскольку ему внушали, что "Яковлев начал собственную игру", то ли боялся, что я наговорю в докладах чего-то лишнего. Не знаю. Мне иногда хотелось напрямую спросить Горбачева, в чем тут дело. Но я стеснялся поставить его в "неловкое положение".
Сегодня все это звучит смешно, даже вспоминать неудобно, а тогда было очень неприятно. Скажу честно, в то время я каждый раз переживал, и достаточно глубоко, воспринимая эти решения Горбачева как недоверие ко мне. Впрочем, так оно и было. Я знал, что Валерий Болдин не один раз, когда подходило время торжественных собраний, вносил меня в список возможных докладчиков, но Горбачев, как сообщал мне Болдин, всегда предпочитал других. Очень больно я воспринимал вопросы и моих друзей, и моих недругов: "Ты же учитель, а доклад по народному образованию делает инженер". Или: "Ты же член Академии наук СССР, а доклад по общественным наукам делает снова инженер. Что у вас там происходит?"
Эти вопросы для меня были как плевки.
Стоит рассказать, пожалуй, об одном эпизоде, о котором сегодня я читаю с улыбкой. Однажды у кого-то возникла идея попытаться примирить Горбачева с демократами. Собрались в этих целях шесть человек (трое — от президента, трое — от демократов). Я узнал об этом через несколько недель. А теперь ко мне попала записка, которая, видимо, и была результатом переговоров. Приведу отрывок из нее.
"Но, пожалуй, самое неприятное в нынешней ситуации то. что обостренная полемика вокруг перехода к рынку сегодня подвела общественное мнение почти к единодушному негативному отношению к правительству. Практически не встретишь человека, который верил бы в то, что оно способно не то что создать эффективный рынок, но просто уберечь страну от голода. Настрой людей таков, что, даже если бы завтра правительство представило абсолютно идеальный план действий, его встретит разгромная критика. Это печально, но факт.
Конечно, могут быть найдены какие-то оправдания. Но, Михаил Сергеевич, нельзя, мне кажется, не видеть, что правительство действительно уже не в состоянии восстановить доверие парламента и страны. В этих условиях единственно правильным, по существу спасительным решением была бы его отставка и формирование в короткий срок нового правительства, возможно с какими-то особыми полномочиями (переходное, чрезвычайное, на период стабилизации и т. д.).
Такая замена будет иметь смысл, как мне кажется, только в том случае, если будет решительно обновлен весь состав нынешнего Совета Министров с резким его омоложением. И самое главное — чтобы во главе его встал Ваш надежный соратник, способный получить кредит доверия в различных слоях общества, особенно в тех, которые сейчас наиболее активны политически.
Думаю, что таким человеком может быть Александр Николаевич Яковлев. В пользу его кандидатуры ряд очевидных аргументов. В широких политических кругах, особенно после XXVIII съезда КПСС, его воспринимают как Вашу правую руку. У него достаточно прочный авторитет во всем леводемократическом лагере, и с этой стороны ему явно будет оказана поддержка. А это означает, по крайней мере, смягчение конфликтных ситуаций с Верховным Советом России, Советами Москвы, Ленинграда и т. д. Думаю, положительно воспримет это и основная масса интеллигенции, включая прессу. Немаловажно и то, что приход такого правительства позволит использовать более широко наметившиеся благоприятные возможности для притока иностранного капитала.