Омут памяти — страница 15 из 133

Крестьянский банк получил возможность не только содействовать крестьянам в приобретении земли, но и выдавать ссуды для организации хозяйства под залог надельных земель. Трудолюбивая часть крестьян охотно пользовалась дешевыми кредитами, быстро богатела, укрепляла свой правовой и общественный статус, более активно участвовала в органах земского самоуправления, что позволяло постепенно устранять наиболее архаичные функции общины.

В условиях малоземелья Столыпин двинул крестьянство на Восток, как говорили в старину, «встречь солнцу». Богатство России, о чем мечтал еще Ломоносов, динамично стало «прирастать Сибирью». Алтай, вся южная Сибирь, Приморье покрылись тысячами зажиточных сел и деревень. Столыпин делал все возможное, чтобы, говоря его словами, «дать крестьянину свободу трудиться, богатеть, избавить его от кабалы отживающего общинного строя».

Впервые за всю свою тысячелетнюю историю Россия быстро становилась процветающей страной. Адекватно времени, разумеется. Промышленное производство увеличилось почти в два раза. Снижался импорт, рос экспорт, финансы находились в отличном состоянии. Началось строительство метро. Везде и всюду открывались школы, гимназии, реальные и профессионально-технические училища. Страна была завалена продуктами питания, товарами потребления. Лучшие в Европе магазины были не в Париже и Лондоне, а в Петербурге и Москве. Невиданными в мировой практике темпами прокладывались железные дороги, велось жилищное и культурно-бытовое строительство.

Надо сказать, что сколько-нибудь существенно подорвать значение общины в деревне не удалось. И все же она треснула. В сельском хозяйстве происходили глубокие структурные сдвиги. Заметно выросли объемы сельскохозяйственного производства, его товарность, увеличились урожайность, использование машин, искусственных удобрений. Вдвое выросли крестьянские накопления в государственных сберегательных кассах, почти в десять раз увеличилось число разного рода кооперативов. Значительно повысилось число владельцев, участвовавших в кредитной кооперации, что позволило вложить в хозяйство дополнительные средства.

Экономический курс столыпинского кабинета обострил противоречия как между правительством и обществом, вернее — с частью его, так и внутри правящей элиты. Реализация этого курса не устраивала помещичьи круги, поскольку реформы непосредственно задевали их интересы. Леворадикальные силы видели, что реформы суживали возможности революционной перспективы. Либералов не устраивала попытка совместить представительный строй с самодержавием, что вело, по их мнению, к сужению завоеванных демократических свобод. Как и всегда в России, все куда-то торопились, не очень понимая, куда и зачем.

Упорную борьбу против выходцев из общины вели сами общинники. Крестьянская борьба против выделенцев проявлялась и в давлении на них со стороны сельских сходок, и в прямых нападениях на хутора, и в их поджогах. Как и сегодня. Колхозы яростно уничтожают фермеров.

Ведущую роль в торможении земельной реформы играли тогда патриархально-общинные взгляды на землю как «на дар Божий», как на общее достояние, которое нельзя «закрепощать». Идея всеобщего передела помещичьих и монастырских земель не покидала крестьян, подогреваемых левыми партиями, шансы которых в годы войны резко возросли. Именно община в 1917 году поглотила не только помещичьи усадьбы и земли, но и основную массу хуторов и отрубов. Сталин легко сделал общинников колхозниками, а миллионы богатеющих крестьян, в основном выделенцев из общин, направил в лагеря.

Опыт разработки и реализации столыпинских реформ показывает, что самодержавие постоянно запаздывало с преобразованиями. Каждый шаг вперед, как правило, был вынужденным, диктовался чрезвычайными обстоятельствами и страхом перед дестабилизацией режима. Когда же прямая угроза революции отступала, правящие круги стремились побыстрее свернуть реформы. Особенно активно выступали против реформ местные власти.

Столыпину не суждено было увидеть плоды своего великого труда. В конце августа — начале сентября 1911 года в Киеве состоялись торжества по случаю открытия памятника Александру II — тоже земельному реформатору. Приехал туда и царь с семьей и свитой. Развязка наступила неожиданно: 1 сентября в киевской опере в присутствии императора Столыпин был смертельно ранен провокатором Богровым и 5 сентября скончался. Был ли убийца революционером или агентом охранки, о чем до сих пор спорят исследователи, не столь важно: политически Столыпин стал жертвой и «правых», и «левых».

Убили великого сына России. Он сумел понять, в какую сторону должна двигаться страна. Его, как и любого реформатора на Руси, ненавидели, ибо он замахнулся на интересы умирающих экономических и политических сил. В 1915 году, в разгар Первой мировой войны, крестьянская реформа был приостановлена. Община устояла в борьбе с частной собственностью. Временное правительство под натиском люмпенской демагогии снесло памятник Столыпину в Киеве, чем как бы поставило крест на его великих реформах.


В этом очерке о Столыпине нет открытий. Факты известны. Я хотел лишь подчеркнуть, что Россия имела практический шанс уберечься от разрушительной смуты октября 1917 года, закрепиться на пути правового и богатого государства. Столыпин страстно этого хотел и видел реальные пути преобразования страны.

Но закостенелость самого строя, убогость дворянского мышления, патриархальная твердолобость общинного крестьянства, демагогическая сердобольность интеллигенции, никогда не умевшей заглянуть за горизонт, — все это, вместе взятое, и определило неудачу столыпинских реформ и, как следствие, привело к войне, революции и контрреволюции, к государственному террору, разрушивших Россию.

Конечно, шанс повторить столыпинский поворот история дала и Горбачеву, и Ельцину. Но они не смогли преодолеть самих себя и цепкую хватку прошлого. Не хватило здравого радикализма, таланта управления эволюционным процессом. Если Горбачев еще тяготел к эволюционизму, хотя и постоянно опаздывал со своими решениями, что порождало ощущение эклектики в реформах, то Ельцин предпочитал революционные решения. Они выглядели привлекательно, но оказались бессмысленными. Шанс повернуть Россию к труду и частной собственности есть и у Путина.

Итак, Столыпин оставил нам много незавершенных дел. Правда, не по своей вине. Эта незавершенность во многом и определила катастрофический ход дальнейших событий в России. Как я уже писал, Петр Аркадьевич больше всего боялся войны и революции. Но традиционное российское сознание да еще неискоренимое стремление к нескончаемой драке привели и к войне, и к Февральской революции, и к последующей контрреволюции в октябре 1917 года.

Однако оценки этих событий по своему качественному срезу не укладываются в один ряд. Если Первая мировая война и большевистский контрреволюционный мятеж определили трагический характер развития России на все XX столетие, то Февральская революция была попыткой изменить самодержавную парадигму развития России и поставить ее на рельсы демократии. Этой революции Столыпин тоже не хотел, но предвидел ее неизбежность, если задуманные им реформы будут загублены.

Истоки, характер и последствия Февральской демократической революции еще долго будут проверять нас на способность учиться, отличать проницательность от авантюризма, государственную ответственность от ложной претенциозности, реальный успех от пьянящего головокружения, истинное мужество от показной бравады, неброскую взвешенность от сверкающих, но пустых импровизаций.

Нас и сегодня продолжает жестоко преследовать нетерпимость, погубившая февральские завоевания. Она же да еще некомпетентность, разгильдяйство и леность погубят нас, если вовремя не проснемся, не спохватимся, не начнем осмысленно работать и не придем к общенациональному согласию на основе свободы личности и построения гражданского общества.

За четыре года до февральских событий было отпраздновано 300-летие династии Романовых. Империя и трон казались могучими и незыблемыми, но вскорости здание самодержавия рухнуло в одночасье. Нечто похожее произошло и в 80-х годах, но теперь потерпело крах большевистское самодержавие.

Ошарашенные современники Февраля не могли понять, что стряслось. Но звучное, завораживающее слово «свобода» затмевало все остальное. Попытки реалистического анализа случившегося и его возможных последствий, призывы к разуму, осторожности, взвешенности объявлялись трусостью и предательством. Все говорили без умолку, и никто не хотел слушать. Столица заболела восторгом от Лозунга «Долой самодержавие!».

У всех революций и контрреволюций немало схожих черт, но каждая из них неповторима, имеет свою судьбу, свои последствия и уроки, свои взлеты и падения, свою гордость и свой стыд. У любой претензии на историческую правду, за которой стоят конкретные интересы, всегда много противников, исказителей, недоброжелателей, если хотите, завистников. Одних она не устраивает экономически, других — мировоззренчески, для третьих служит всего лишь средством спекулятивного самоутверждения.

Так было и с Февральской революцией, которую растоптали октябрьские контрреволюционеры. Исторические события 1985–1991 годов возродили исключительный шанс укоренить Перестройку в контексте общего демократического движения. Возвращение к идеологии демократической республики Февраля давало возможность значительно укрепить нравственные основы реформаторства. Но Перестройка не выдержала проверку Февральской революцией, не смогла вовремя опереться на ее идеи и ценности.

Конечно, крупный общественно-политический маневр нельзя было совершить в самые первые годы Перестройки, поскольку во властных структурах продолжал господствовать политический и экономический обскурантизм. Да и реформаторы еще не были готовы к крутому повороту. Когда в СССР утвердилась президентская власть, появилась полная возможность перейти с октябрьской на февральскую почву. Но этого не случилось.

Понятно, что Февральская революция случилась не враз. Строй мучительно распадался. Дворянство вырождалось. Поднимающиеся промышленники не знали удержу в жадности, демонстрируя историческую безответственность. Попытки Столыпина, как я уже писал, изменить вектор движения не были доведены до конца. Да и сам Столыпин со своими реформами как бы выскочил из времени.