Через какое-то время Викулову все-таки пришлось уйти из редакции. Но, к сожалению, нормального, уравновешенного, авторитетного человека туда назначить не удалось. Бондарев специально посетил Горбачева и настоял на назначении редактором «Нашего современника» Станислава Куняева, человека нетерпимого, превратившего журнал в один из антиперестроечных рупоров.
Другой пример. По какому-то поводу Горбачев проводил очередное заседание. Даже не помню, где это было (но не в Кремле). Я не участвовал в нем. Вдруг телефонный звонок в автомашину, велено прибыть к Горбачеву. Приехал. Собрание уже закончилось. Разъезжались. Горбачев ждал меня на крылечке. Пригласил в свою машину — там была и Раиса Максимовна.
— Тебе звонил Илья Глазунов?
— Звонил.
— Ты почему не разрешил продлить его выставку в Манеже?
— Во-первых, она идет уже месяц, как и запланировано, а во-вторых, продлевать или не продлевать — дело не мое, а Министерства культуры. Причина простая — там на очереди выставка другого художника, не менее известного и уважаемого.
— Глазунов — крупный художник, — продолжал Михаил Сергеевич. — Я знаю его лично. Народ его любит. Выставку надо продлить. А ты поправь свое поведение, иначе мы не сможем дальше понимать друг друга.
Это была единственная угроза за все время нашей совместной работы. Думаю, что он потом и сам пожалел о ней, ибо несколько дней был со мной подчеркнуто ласков, ежедневно звонил, чаше всего даже без всякого повода.
Достаточно плотно занимался я в это время и церковью. Будет справедливым сказать, что в Политбюро возникло как бы молчаливое согласие в том, что дальнейшая борьба с религией и преследование священнослужителей противоречат принципам демократической Реформации. Публично признавать варварство большевиков никто, конечно, не хотел, но и желающих защищать его не оказалось. Только КГБ со скрипом шел на некоторое ослабление прямого руководства этой сферой, начатого еще при Дзержинском.
Я горжусь тем, что, занимаясь в Политбюро культурой, информацией и наукой, принимал в начавшемся оздоровительном процессе активное участие, в том числе и в сфере религиозной деятельности. Сам себя к активным верующим не отношу, но крещен. Равно как дети и внуки, причем не сегодня, а тогда, когда родились. Мать ходила в церковь до конца своих дней. До сих пор в родительском доме висят иконы, они никогда не снимались. Так уж получилось, что за всю свою жизнь я не прочитал ни одной атеистической лекции или доклада, не провел ни одного совещания по атеистической пропаганде. И мне неприятно видеть некоторых партийных «обновленцев», тех, кто еще вчера активно разоблачал «религиозное мракобесие», а сегодня неистово крестится, особенно тогда, когда телекамеры направлены на них, нововерующих. Может быть, каются? Впрочем, Бог с ними, это их дело.
Меня всегда приводили в смятение разрушенные церкви, склады и овчарни в храмах. По дороге из Москвы в Ярославль, по которой я проезжал сотни раз, стояли десятки порушенных памятников прошлого как немые свидетели преступлений режима. Однажды, году, наверное, в 1975-м, будучи в отпуске (работал в это время в Канаде), я поднял этот вопрос перед Андроповым. Он внимательно выслушал меня, согласившись, что подобные пейзажи производят плохое впечатление на иностранцев, ему уже докладывали об этом. В моем присутствии Андропов дал кому-то указание по телефону изучить вопрос, но все на этом и закончилось. Его интересовала не суть дела, а иностранные туристы.
В годы, когда я занимался идеологией, различным конфессиям было передано около четырех тысяч храмов, мечетей, синагог, молельных домов. Естественно, что особенно памятны мне случаи, в которых я принимал непосредственное участие. Никогда не забуду, как мы с женой ездили в Оптину Пустынь (Калужская область) и в Толгский монастырь (Ярославская область).
Оптина Пустынь — святое место для России — предстала перед нами в полном смысле слова грудой камней. Всюду битый кирпич, ободранные стены, выбитые окна, полное запустение. Внутри храмов — инициативные сортиры атеистов.
Сегодня это изумительный по красоте храм, величаво возвышающийся над речной долиной. Все собираюсь снова съездить туда, но заедает мирская суета.
В Толгском монастыре, что под Ярославлем, была колония для детей. Набрел я на этот монастырь случайно. Искал подходящее помещение для организации школы реставраторов памятников старины. Мой выбор пал на родную мне Ярославщину. Здесь предложили посмотреть несколько зданий, в том числе и этот монастырь. Там была детская колония.
Когда я приехал туда, то понял, что будет кощунством создавать там учебное заведение. Надо было срочно передать здания монастыря церкви. Министр внутренних дел СССР Александр Власов, в ведении которого находился монастырь, отнесся к этому проекту внимательно, в течение полугода расселил детей по другим колониям и освободил монастырские здания.
Но возникли какие-то трудности в правительстве, там затягивали решение вопроса. Выручил случай. Как раз в те дни Михаил Сергеевич должен был принять членов Синода. Он попросил меня подготовить справку для беседы. Среди других я упомянул и Толгский монастырь как уже переданный церкви. Речь генсека опубликовали. Трудности отпали.
Я бываю иногда в Толгской обители. Ремонт там закончен. Монашки работают на огородах. Игуменья Варвара всегда приветлива, гостеприимна. Особенно великолепно это сказочное архитектурное сооружение, если любоваться им снизу, с Волги.
Я высоко ценю орден Сергия Радонежского, которым наградил меня Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II. И совсем недавно настоятель храма в Крестах (Ярославль) подарил мне старинную икону за спасение этого храма. Я уже забыл об этом, но батюшка напомнил о тех временах, когда над церковью нависла реальная опасность разрушения. Обком партии аргументировал свою позицию тем, что церковь портит общую панораму въезда в Ярославль, ибо заслоняет «красоты» многоэтажных новостроек. Я выступил против сноса храма, настоял на том, чтобы он продолжал действовать. Это было еще в начале 70-х годов. Церковь красуется до сих пор, облагораживая въезд в этот старинный русский город.
Я напомнил об этих фактах для того, чтобы понятнее стали мой нынешние соображения на этот счет. Передачу конфессиональной собственности религиозным властям я считал не только своеобразным покаянием общества, но и связывал с этим надежду на возрождение нравственности, верил, что возвышенная духовность будет лечить прилипчивое материальное головокружение, сдерживать жадность и зависть.
Не скажу, что полностью, но многие мои надежды, к сожалению, дали трещину. Немало священников на местах оказались просто жуликами, разворовывающими церковное имущество. Так произошло, например, с моей церковью в селе Веденском, где я окончил начальную школу и где могилы моих предков.
Недавно я был там в качестве «крестного отца». На крестины поставили в очередь более десяти младенцев. Батюшка был хмур. Заявил, что крестить станет только тех младенцев, крестные матери и отцы которых знают «Отче наш» наизусть. Подошла и наша очередь. Он спросил крестную мать, знает ли она «Отче наш». «Нет», — ответила она. «Передай ребенка матери!» Потом прочитал грубую нотацию, сказав о том, что не знающие «Отче наш» наизусть не имеют права переступать порог храма.
Ко мне подошли несколько старых знакомых. «Ноги моей больше не будет в этом храме», — сказала пожилая женщина. Одним словом — большевик, напоминающий своими действиями члена достопамятного Союза безбожников.
К сожалению, некоторые церковные иерархи ни с того ни с сего начали прижиматься к власти, пробавляться ее милостью, без меры суетиться, исполнять непотребные обязанности государственного придатка. Нельзя не видеть, что с верующими говорят очень часто люди малограмотные, не знающие священных книг и христовых заповедей, грешащие непотребными деяниями. Но самое главное, многие иерархи не готовы к реформе церкви, хотя нужда в ней колоколами гремит над землей России.
Особенно грязными и циничными являются клятвы нынешних лидеров компартии в верности христианским заветам. Разрушив тысячи храмов и уничтожив сотни тысяч священнослужителей, большевики сегодня преподносят себя носителями духовности.
Почему почтенные и высокочтимые иерархи нынешней церкви не предадут анафеме антипатриотическую и антихристианскую партию, разрушившую церковь, объявившую религию злом, подлежащим искоренению?
Общество ждет от религии проповеди, исцеляющей и возвышающей, сердобольной и правдивой, особенно желанной сегодня после тяжелых десятилетий безверия и безбожия.
Я хорошо понимаю, что многих пастырей еще тяготит груз прошлого, того прошлого, когда всю религиозную деятельность контролировали спецслужбы. Они подбирали людей для учебы в религиозных учебных заведениях, вербовали их на службу в разведке и контрразведке. Многих двойников я знаю, знаю даже их клички, но обещаю эти знания унести с собой.
Итак, со времени прихода к власти Михаила Горбачева началась поступательная, эволюционная и ненасильственная Реформация Советского Союза, определяющую роль в которой играла Россия. В процессе поиска исторической альтернативы было предложено несколько обобщающих определений, которые отражали бы интересы разных социальных групп. Среди них: совершенствование социализма, его обновление, эволюция в революции, перестройка. В конечном счете в мировом политическом лексиконе утвердилось определение «Перестройка», как наиболее точно отражающее суть Реформации. Движущей силой этого общественного поворота выступила гласность, то есть свобода слова, свобода информации, свобода творчества.
Глава восьмаяЧужие дураки — смех, свои дураки — стыд
В партийно-государственной элите всегда существовало своего рода центристское направление в его сугубо советском варианте. Ее адептам нравились идеи нэпа, «некоторые» соображения Бухарина по экономическим проблемам. Они выступали за ослабление централизованного планирования, за развитие частного предпринимательства при государственном регулировании. Такую точку зрения поддерживали и многие экономисты. В новых условиях подобные подходы развивал и Горбачев, обосновывая концепцию «совершенствования социализма», очищения его от сталинизма.