суть сговора Сталина и Гитлера.
Напомним, что именно А. Н. Яковлев был автором знаменитой статьи „Против антиисторизма“, ставшей первым сигналом об опасности, которая очевидна всем здравомыслящим людям, — об опасности зарождения и наступления русского фашизма.
В кампании клеветы и травли, направленной не только против А. Н. Яковлева, проявляется памятный всем нам стиль коммунистов, закрепляющих свою победу на выборах в Государственную думу. Налицо явные попытки национал-большевистских сил организовать новую охоту на „врагов народа“ в духе 1937 года. Этими „врагами народа“ уже побывали многие из наших коллег…
Д. Гранин, Б. Васильев, А. Иванов, Т. Кузовлева, А. Нуйкин, Б. Окуджава, В. Оскоцкий, А. Приставкин, Л. Разгон, В. Савельев, Ю. Черниченко».
В ельцинский период национал-большевики, ободренные решением Конституционного суда, и бывшие работники спецслужб — ветераны террора, ушедшие от ответственности за беззакония, творимые в период Хрущева — Брежнева — Андропова, продолжают и в России свою деятельность по дискредитации демократии и людей, приверженных идее свободы человека.
Чекистские ветераны открыто признают, что их представители проникли во все уровни власти. На их деньги издается большое количество газет и журналов, которым в известной мере удалось повернуть общественное мнение от преступлений большевизма к ошибкам демократов. И снова политический маятник зачастил, подгоняя события то в одну, то в другую сторону.
Глава десятаяПоследний съезд КПСС
XXVIII съезд КПСС уже забыт общественностью, как и все остальные, кроме, пожалуй, Двадцатого, вернее, доклада на нем Хрущева. Я считаю, что XXVIII съезд занимает особое место в истории. Это был съезд агонизирующей партии.
Нет смысла докучать читателю рассказом о всех партийных форумах, в которых я участвовал, в том числе и в их подготовке. Они в принципе похожи друг на друга. Стоит, пожалуй, упомянуть вкратце только о XXVII съезде и XIX партконференции.
XXVII съезд первый после начала Перестройки. Он работал с 25 февраля по 6 марта 1986 года. Прошел почти год после того, как состоялся апрельский (1985 года) пленум ЦК КПСС, положивший начало Реформации страны, слому тоталитарно-репрессивного режима. Но когда сегодня читаешь стенограмму этого съезда, то складывается впечатление, что в стране ничего не произошло, что по земле гуляет лишь легкий ветерок надежд, что менять ничего и не надо. Этот упрек я отношу и к себе. Дело в том, что именно я возглавил рабочую группу по подготовке Отчетного доклада.
Но сейчас я хочу рассказать о другом. Михаил Сергеевич решил на этот раз отдохнуть зимой, в Пицунде. Часто звонил мне, спрашивая, как идут дела. Наконец меня и Болдина он пригласил к себе. Погода прохладная, а потому мы сидели в раздевалке на берегу моря, в домашних одеждах, укрытые пледами, и… спорили, без конца спорили. Участвовала в этих спорах и Раиса Максимовна. Обстановка была почти семейная. Я с улыбкой вспоминаю те уникальные дни. Хмурая погода, по небу куда-то торопятся облака, о берег бьются волны, ветер забегает и к нам.
И сидят в дощатой постройке четыре человека, и маются над каждым словом, каждой фразой, отстаивают свои предложения. Доходило дело и до мелких ссор. Но все сходились в одном — докладу предстоят сложные испытания, ведь это был первый после начала Перестройки съезд. Надо было умудриться пройти по тонкой проволочке времени, причем без страховки.
Не могу в связи с этим не вспомнить две заключительные строчки из стихотворения Высоцкого "Мой Гамлет":
…А мы все ставим каверзный ответ
И не находим нужного вопроса…
И вопрос, и ответ Перестройка нащупала в общечеловеческих ценностях, внеся огромный вклад в свое продолжение — Реформацию.
Свои короткие рассуждения о XXVII съезде я начну, пожалуй, с выступления Бориса Ельцина. Оно было похоже на все другие, но именно его я хочу процитировать, чтобы показать образ мышления, настроения верхушки власти, подходы номенклатуры к практическим делам, политические оценки того времени. Говорил человек, который через 2–3 года начал свою новую политическую карьеру на волнах демократического радикализма.
Борис Николаевич начал свою речь со следующих слов:
"На одном из съездов партии, где были откровенные доклады и острые обсуждения, а затем делегаты выразили поддержку единства, Владимир Ильич Ленин наперекор скептикам с воодушевлением воскликнул: "Вот это я понимаю! Это жизнь!" Много лет минуло с тех пор. И с удовлетворением можно отметить: на нашем съезде снова атмосфера того большевистского духа, ленинского оптимизма, призыва к борьбе со старым, отжившим во имя нового. (Аплодисменты.) Апрельский Пленум ЦК КПСС, подготовка к XXVII съезду, его работа идут как бы по ленинским конспектам, с опорой на лучшие традиции партии. Съезд очень взыскательно анализирует прошлое, честно намечает задачи на 15 лет и дает далекий, но ясный взгляд в будущее".
Вот так если не думала, то говорила партийная элита. Полный отрыв от жизни. На самом-то деле за истекший год произошло уже многое, и прежде всего в настроениях людей. Не легкий ветерок, а мощный вал надежд катился по стране. Люди менялись на глазах. Все бурлило. Но слова-то в партийном обиходе остались старые, постановления и резолюции — тоже, методы работы как бы закостенели. Меня и самого охватило недоумение, когда я прочитал через 14 лет после съезда стенограмму речей. Почувствовал даже разочарование — ведь я-то считал этот съезд прогрессивным. Такая аберрация, видимо, объяснима: жизнь потянулась к прогрессу, а инерционное сознание продолжало тащиться по наезженной колее.
Это противоречие очевидным образом отразилось и на докладе Михаила Горбачева. Он явно не хотел пугать собравшуюся номенклатуру и в то же время не мог не сказать о проблемах, которые нуждались в незамедлительных решениях. Доклад отражал реальные противоречия не только в самой жизни, но и в верхних эшелонах власти. Анализ и оценки обстановки — верные или предвзятые — я отношу в значительной мере и к себе.
Предварительные материалы готовили все отделы ЦК. Подписывали их соответствующие секретари, курирующие тот или иной отдел. Спорить было трудно, авторы держались за каждое слово. В целом к подготовке доклада было привлечено более 100 человек. Затем осталась узкая группа людей — 4–5 человек во главе с Горбачевым — для чтения и редактирования. После этого проект шел членам Политбюро и секретарям ЦК. И снова работа.
Для меня, совсем недавно вернувшегося к активной политической деятельности, весьма занятным было наблюдать за поведением работников ЦК и правительства. За десять лет пребывания вне страны я малость отвык от конкретной политической практики, которая определяла психологию номенклатуры. На дачу в Волынское мы вызывали людей буквально пачками. И каждый хотел поговорить со мной лично, надеясь заручиться поддержкой в будущем. Они прекрасно понимали, что раз заведующего отделом, а не секретаря ЦК назначили руководить подготовкой проекта Политического доклада, то предстоит мое повышение по должности.
Может быть, впервые в жизни я пожалел, что не обладаю даром литературного сочинительства, ибо психологического материала для произведений любого жанра — драмы, комедии, трагедии — было более чем достаточно.
Только мои друзья да академики — Леонид Абалкин, Абел Аганбегян, Георгий Арбатов, Евгений Велихов, Евгений Примаков, впрочем, тоже давние друзья — держались достойно и охотно брались за подготовку тех или иных материалов. Все они высказывались за конкретные реформы и были в этом весьма убедительны. Кстати, Горбачев слушал их в то время весьма внимательно. Итак, уже в самом начале доклада было сказано:
"Пройденный страной путь, ее экономические, социальные и культурные достижения — убедительное подтверждение жизненности марксистско-ленинского учения, огромного потенциала, заложенного в социализме, воплощенного в прогрессе советского общества. Мы вправе гордиться всем свершенным за эти годы — годы напряженного труда и борьбы! (Аплодисменты.)"
Аплодисменты! И каждый раз, когда звучала хвала партии и социализму, звучали дружные аплодисменты пяти тысяч человек — десять тысяч ладоней. В докладе много общей болтовни, без которой тогда было не обойтись. Может быть, я снова делаю тривиальную ошибку, вырывая слова и события из контекста времен.
Но в этом же докладе звучали фразы об инертности, застылости форм и методов управления, нарастании бюрократизма, о догматизме и начетничестве. Какие-то новые положения подтверждались ссылками на Маркса и Ленина. А у них, как известно, можно найти обширные цитаты на все случаи жизни.
Прозвучали стандартные слова об империализме, его угрозах, о том, что основное содержание эпохи — это переход от капитализма к социализму и коммунизму, об общем кризисе капитализма. Но замечу, что эти глупости были не только данью партийной инерции, но произносились ради одной ключевой фразы. Она звучит так: "Трудно, в известной мере как бы на ощупь складывается противоречивый, но взаимозависимый, во многом целостный мир".
И вот, когда я пишу о лукавстве того времени как образе поведения перестройщиков, я имею в виду именно такие приемы, один из которых я только что продемонстрировал. Сладкую риторику проглотили с удовольствием, а вот значение слов о целостном и взаимозависимом мире поняли гораздо позднее. А как раз они-то и носили принципиальный характер, означавший радикальный отход от марксизма, его установок на классовую борьбу и мировую революцию.
В экономической области упор был сделан на концепции ускорения социально-экономического развития. Механизм этого ускорения так и остался тайной. Мелькали старые-престарые штампы: поднять, углубить, повысить, забота о старшем поколении, создание условий для труда и быта, охрана здоровья и много других общих слов и ничего конкретного. Мелькали стереотипы об авангардной роли рабочего класса, совершенствовании социально-классовых отношений, о социалистическом самоуправлении, борьбе с религиозными предрассудками, нетрудовыми доходами и прочие, уже набившие оскомину положения.