Потом еще более длительный переход во Фриско и бесконечные мили рельсов, до которых рукой можно дотянуться из ящика под пульмановским вагоном. И вот самый большой в мире город, ревущие над головой поезда, эмигрантские ночлежки, россыпи бриллиантов в витринах магазинов на Пятой авеню.
И всюду люди, новые люди. Он старался понять их язык и обычаи, научиться полезному, побольше узнать. В Европу вернулся в костюме с галстуком, читал газеты на английском, а потом и на немецком языках, рвался на родину, но колючая фронтовая проволока отрезала его от России еще на три года. Именно тогда сблизился он с большевиками-эмигрантами и сделал свой окончательный и сознательный выбор — только одна партия может изменить мир.
В октябре семнадцатого года он участвовал в аресте министров Временного правительства, а в декабре в Смольном его встретил знакомый еще по Сибири Дзержинский, взял за локоть и увлек в одну из пустующих нетопленых комнат.
— Послушайте, Третьяков. Вместо Военно-Революционного комитета организуется Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией. Вы нужны нам.
Он принял это предложение.
На суровой работе он был суров, исполнителен, инициативен и стоек. Его ценили. Когда возник ложный слух о его гибели, из Совнаркома встревоженно телеграфировали в Реввоенсовет Кавфронта:
«Верен ли слух об убийстве Третьякова деникинцами?»
Но Третьяков был жив и продолжал выполнять революционный долг. А в душе он мечтал о мире. Когда стало ясно, что белые разгромлены, он говорил радостно на одном из митингов:
— Шаг за шагом, мы приближаемся к моменту, когда можно будет сложить оружие, в том числе оружие насилия…
Но путь оказался дольше, чем он полагал…
Потому сейчас и сидел в огромном кабинете с лепным потолком, в городе, где когда-то взбегал по сходням, перенося с берега на борт гнущие к земле мешки, и слушал Андрея Шумова.
Шумов рассказывал о себе:
— Я здешний. Учился в гимназии. Отец пропал без вести в пятнадцатом. Мать — революционерка, член РКП(б), умерла от тифа в девятнадцатом в Саратове. Сестру расстреляли семеновцы под Читой. При Деникине был в подполье вместе с товарищами Наумом и Пряхиным. По решению ревкома был отправлен в зафронтовое бюро связным. Оставили там. Сейчас направили сюда в ваше распоряжение.
— Задачу свою представляешь?
— Да.
— Кто же ты?
— Бывший гимназист, от мобилизации уклонялся, сохранил кое-какие средства, которые намерен вложить во что-нибудь прибыльное. А пока человек без определенных занятий. Не гнушаюсь и сомнительными делишками.
— Техника знал?
— Очень мало. Но надеюсь на «репутацию», чтобы войти в контакт.
— А деньги откуда?
— Немного по наследству, но в целом распространяться, думаю, не стоит. Шальные деньги у темного человека.
— Да, это, пожалуй, достовернее. А вот как с подпольем? Кто об этом знает?
— Только Максим и Миндлин. И вы…
— Как к Пряхину относишься?
Шумов подумал.
— Пряхину верю.
— Ну, смотри. Он, конечно, поймет, кто ты. Советую встретиться с ним и поговорить… начистоту. Не о задании, понятно, а принципиально. Чтобы понять его позицию без ошибки. Ошибиться тут, брат, — ой-ё-ёй!
— Он человек открытый.
— А ты? Конспиратор хороший?
— Важность работы понимаю.
— Работа у нас чистая. А нырять в грязь придется. С подонками дело иметь, с бандитами, да и поопаснее найдутся… Знаешь, куда потянуться может? Далеко. Готовься, что противник и поопытнее тебя окажется. Ко всему готовься. Но надежда на тебя большая. Трудно тут, на юге.
— Понимаю.
— И заруби на носу: мы тебя не в драку посылаем, а в разведку, никаких фокусов! Сближайся, ищи, слушай, входи в доверие, узнавай. Никаких мелочей не упускай. Сегодня они мелочь, а завтра совсем наоборот. Короче, очень ты ценный человек будешь, если важные сведения принесешь. Желаю тебе…
Третьяков поднялся, крепко сжал руку Шумову.
Шумов вышел.
— Справится? — спросил Третьяков у Миндлина.
— Очень на него надеюсь.
— Щеки больно розовые.
— Поработает — побледнеют.
— Возможно. Крови ему попортить придется. Смычка контрреволюции с бандитизмом — это, брат, серьезно.
В то, что ценности существуют и Софи знает, как их взять из банка, Техник поверил сразу. Правда, работает ли она на себя или на дядю, для которого ему придется вытащить из огня каштаны, еще предстояло выяснить. А пока, не полагаясь на воспоминания и впечатления многолетней давности, он узнал все, что смог, о самой Софи.
Собранные сведения его удовлетворили: добросовестная сестра в клинике, одинока, в любовных связях не замечена. Последнее ему особенно понравилось. Техник мало интересовался женщинами и не только не стыдился этого и не испытывал чувства неполноценности, но, напротив, считал достоинством. Увлекающиеся люди представлялись ему пустыми и опасными рабами низменных страстей. Не имея понятия о подлинных причинах одиночества Софи, Техник предположил в ней родственную душу, такую же холодную, корыстную и беспощадную, как и он сам.
По убеждению Техника, сама жизнь в процессе естественного отбора формирует и сближает таких людей, хотя бы во временных, обоюдовыгодных интересах, против тех, кто, защищая на словах интересы общества, на самом деле — а в этом он не сомневался — отстаивает ту же собственную корыстную выгоду, только под фальшивой и лицемерной личиной.
И он вполне допускал, что «родственная душа», Софи, способна предложить ему союз в деле, с которым в одиночку не справится. А дело выглядело не только заманчиво. Оно было необходимо.
Техник был совсем не глуп, он хорошо понимал, что разбойничий успех не может сопутствовать ему вечно, особенно теперь, когда власть на глазах стабилизируется и укрепляется. И разум, и инстинкт подсказывали ему, что пришло время стушеваться, подумать о гарантированной безопасности. Но уйти нужно было — так требовал его характер, — поставив не расслабленное многоточие, а твердую, запоминающуюся точку.
И, кажется, такой случай представился.
Техник решился.
Они снова встретились в чайной днем, когда мир кажется добрым, — двое молодых людей за чашкой чая.
— Надеюсь, я услышу речь не мальчика, но мужа, господин налет?
— Я готов обсудить реальные предложения.
— Я так и знала.
— Это лестно для меня? Или напротив?
— Это серьезно. Вот что главное.
— Пожалуй. Итак, мы создаем нечто вроде…
— Общества.
— Не благотворительное ли?
— Да уж нет. Не опасайтесь.
— Вы меня успокоили.
— Успокаиваться рано. Наше деловое предприятие требует мужества и ума.
— Пусть это будет моим вкладом.
— Не только. Я говорила еще о деньгах.
— Я помню. Это проза.
— Будет и романтика.
И она развернула перед ним лист бумаги, ка который были нанесены две схемы: одна изображала какое-то внутреннее помещение, другая — участок улицы.
— На глаз тут мало что понятно, — сказал он, просмотрев чертеж.
— Это же не прокламация, которую клеют на стенку для каждого дурака.
— Спасибо, что не считаете меня дураком. Однако надеюсь на пояснения.
— Имеющий уши да слышит.
— Мои уши в вашем распоряжении.
— Перед вами план подвалов банка.
— Это я понял.
— Ценности — вот здесь.
— Очень интересно.
— А это улица, как видите.
— Вижу.
— С одной стороны банк, с другой — дом.
— Дом, который слева от банка?
— Совершенно верно.
— Там, кажется, булочная?
— Была.
— А что же сейчас?
— Булочная закрыта, а в остальной части дома живет бывшая владелица, вернее, вдова хозяина, недавно скончавшегося.
— Одна.
— В этом и дело. Она стара, одинока, дом ей просто в тягость.
Техник уже все понял, но спросил:
— Вы хотите, чтобы я женился на ней?
— Слава! Мне нравится ваше чувство юмора, но, увы, я ревнива.
— Виноват, я поступил бестактно. Но что же я должен сделать? Стать дворецким, домоуправителем, мажордомом, что по-русски означает…
— Я знаю, что это означает. Вам не придется стоять у подъезда в ливрее. Вы, просто купите этот дом.
— О!
— Дом прекрасный, просторный, с подвалом и погребом во дворе. А главное, от дома до банка ровно двадцать семь метров.
— Это не так уж мало.
— Хорошо. Пусть будет пятнадцать саженей. Но фактически гораздо меньше. Посмотрите сюда.
И Софи со знанием дела принялась излагать технические подробности своего плана.
— Ну, теперь вы понимаете, что сделаете выгодную покупку?
— Цыплят, как говорится, по осени считают.
— Значит, вы не оценили мою идею?
— Идею, я оценил вполне, но она требует воплощения в жизнь, а жизнь, как известно…
Техник замолчал, прервавшись на полуслове.
— Вы колеблетесь?
— Я думаю, — ответил он, на этот раз очень серьезно.! — Как говорится по-латыни, когито, эрго сум.
— Что ж, подумайте. А я попью чаю.
Она положила сахар и стала не спеша размешивать его ложечкой.
— Вдвоем нам не справиться.
— Я думала об этом.
— И что же?
«Если она предложит своих людей, это ловушка», — решил Техник.
— Потому я и обратилась к вам. У вас должны быть подходящие люди.
— Люди найдутся, — заверил он с облегчением.
— Только не ваши бандиты. Это обойдется слишком дорого.
— Согласен. В той новой жизни, которую вы предложили мне, они, пожалуй, ни к чему.
— Кто же тогда?
— Я найду. Но и с ними придется делиться.
— К сожалению.
— Кстати, как вы мыслите этот приятный процесс?
— Давайте договоримся сразу. Дело открыла я, и мне полагается приз.
— Согласен. Это справедливо. Сколько?
— Сколько нас будет?
— Думаю, двоих еще хватит.
— Вы забыли человека из банка.
— Значит, пятеро.
— Делим все на десять частей. Трое получают по одной, вы — две, и я — три.
— Остается еще две.
— Если вы поведете себя мужественно, они могут стать нашим общим призом.