— Мы сообщники.
— Вы все время держите меня под холодным душем. Пресекаете все добрые порывы…
— У вас есть добрые порывы?
— …да еще и обижаете.
— Вот это лишнее. Обижаться мы не имеем права. Это может повредить делу.
— Вы правы. Ох, уж это дело!
— Чем оно вам не нравится?
— Своей необходимостью.
— Ну отойдите от него!
— Не могу. Я жертва собственного бескорыстия.
— Да, сегодня вы склонны шутить.
— И не думаю. Я беден, Софи. В это трудно верится, но это неоспоримый факт.
— Однако у вас было время позаботиться о своем будущем.
— Было. Но я из тех охотников, для которых сама охота дороже ее трофеев. И я беден. Может быть, только и натяну, что на эту жалкую булочную. Иначе, зачем мне ваша пещера Лихтвейса? Я люблю свободу, чистый воздух, а вы заставляете меня ползти на четвереньках по подземелью. Чтобы обеспечить жалкую старость.
— Сколько вам лет?
— Не так много по документам. Но гораздо больше на самом деле. Я старею, как портрет Дориана Грея. Я слишком много плачу за прожитое. А дураки думают, что я много беру.
— Вы тронули меня. Я помогу вам обеспечить старость. Вы будете греться на солнышке на скамеечке в Люксембургском саду.
— Вы там были?
— Увы, родина предков известна мне только по книгам.
— Я там тоже не был. Послушайте, а что, если этот сад так же запущен, как эта роща?..
— Где вы бывали с девушкой…
— Далась вам эта девушка! Если бы не она, может быть, я стал бы красным инженером, претворял в жизнь план ГОЭЛРО.
— Поверьте, наш план реальнее. Но расскажите все-таки о роковой встрече с девушкой.
Она просила напрасно. Иногда Техник рассказывал о себе сам, но никогда — по просьбе.
— Никакой роковой встречи. Она упала — и все. А я не люблю, когда люди падают. Это неэстетично. Мой принцип — не падать!
— Кажется, вы еще и не совсем трезвы, — заметила Софи.
— Да. Пришлось. В интересах дела.
— Нашего?
— Других у меня сейчас нет.
— С кем же вы пили? С начальником охраны банка?
— Я пью только с друзьями. Соратниками по оружию.
— В роще?
— Да. Там состоялся некий совет, гофкригсрат, по-немецки. Присутствовали только важные лица.
— Бессмертный и другие? Вы с ума сошли! Неужели вы решили их привлечь?
— Я не идиот, Софи. А вот вы?
— Я произвожу впечатление идиотки?
— О, нет! Потому я и спрашиваю. Я веду игру честно. А вы? Кто такой Бессмертный, я знаю хорошо. И других тоже. А кто с вами? Или за вашей спиной? Или вообще играет вами, как куклой? Кто? Кто вы?!
Он перешел в эту внезапную атаку не потому, что был пьян, и не потому, что ему надоело пустословие о сентиментальности и бедности. Просто он всегда чувствовал в ней угрозу.
По-своему Техник был очень неглуп, но тут он не понимал главного: сама горячность напора показывала, что правда ему неизвестна, и это уже успокаивало Софи. И она ответила вполне спокойно:
— Кто я? Когда? Сейчас, в прошлом, завтра?.
— Всегда!
— Сегодня я вас не подведу. Завтра собираюсь стать богатой, ну, а вчера уже прошло.
— Вы и в чека будете так держаться?
— Всегда.
— Черт вас возьми! Я боюсь вас. Ну, докажите мне как-нибудь, что нас действительно что-то связывает, что мы не враги!
— Как это доказать?
— Ну, хотя бы нарушьте вместе со мной чистоту этой беленькой кроватки.
Софи рассмеялась:
— Вот до чего доводит сентиментальность!..
— Не смейтесь, или я вас изнасилую!
— Господи, до чего мужчины примитивны. Всю жизнь твердят о женской хитрости и не видят очевидного. Да если бы я обманывала вас, я бы давно уложила вас в эту кроватку.
— Не обманывайтесь сами. Соблазнить меня не так просто, а тем более водить на этой веревочке.
— Ах, простите. Вы же однолюб. Вы не можете забыть девушку в роще. А может быть, у вас такой половой комплекс… Я забыла. Французы, кажется, называют это «женщина на один раз».
— Вы проницательны.
Он встал со стула и подошел к окну. Оттуда еще жарко било низкое солнце.
— Успокоились? — спросила Софи. — Вы сами виноваты. Чувства нам только мешают. Мы сообщники — и только. Так лучше.
Он обернулся.
— Расскажите о гофкригсрате.
— Военный совет в Филях принял решение не отступать. Напротив, объявить войну Советской власти.
— А как же осторожный Кутузов?
— Вы мне льстите. Я поддержал это решение скрепя сердце.
— Но это опасно.
— Конечно. Их просто убьют.
— А вас?
— Разве Кутузов размахивал шашкой, как Багратион?
— Вы рассчитываете отсидеться в ставке?
— Нет, в нашей уютной булочной.
— А не…
— Не задавайте так много вопросов. Вы читали Жюля Верна — «Таинственный остров»? Чтобы добраться до нашего острова, нужно выбросить весь балласт.
— Это мудро.
— Вы сказали комплимент самой себе. Именно вы натолкнули меня на мудрые мысли.
— И как вы себе все это представляете?
— Дикси. Что значит «я сказал все». Моя покойная мама учила меня сдержанности.
— Благодарю. А чему учил вас папа?
— Это не совсем эстетично. То, что он говорил. Спросите сами, когда мы будем в Париже. Он там. Его очень шокировала моя репутация Робин Гуда, бандита, по-нашему.
Техник отошел от окна и снова сел на стул.
— Ну а теперь главное. Вы заметили, что наша беседа постоянно возвращается к проблемам отношений мужчины и женщины? Это не случайно.
— Может быть, на сегодня хватит… половой проблематики?
— Я говорю только от отношениях. Не обязательно половых, но официальных.
— Что это еще?
— Дорогая Софи! Я уважаю ваше целомудрие и непорочность, вашу лилейную чистоту и так далее, но вам придется выйти замуж.
— Я всегда думала, что брак мое личное дело.
— И ошибались. Глубоко заблуждались. Брак, если хотите, всегда был прежде всего делом общественным. Об этом говорили еще римляне…
— Пожалуйста, без цитат.
— С удовольствием. Тем более что я забыл соответствующую цитату.
— Спасибо. Но я все-таки плохо представляю, какое общество заинтересовано в моем браке?
— Конечно же наше. Акционерное. Или товарищество на паях, как вам угодно. Не могу же я приобрести булочную на свое имя? Вы сами однажды справедливо заметили, что это небезопасно. У славы, простите каламбур, есть свои издержки. Не можете этого сделать и вы одна. Если я слишком известен, то вы слишком скромны для такого начинания. Это тоже привлечет внимание. Вы понимаете мою мысль?
— Кажется, да. Значит, руку и сердце вы предлагаете мне не свои?
— Увы! Не жалейте об этом, — произнес он с небеззлобной иронией, — зачем вам мужчина на один раз? Или как там… Истинный брак заключается на небесах, навсегда…
— Я никогда не буду венчаться в церкви! — воскликнула она гневно. — Это кощунство!
— Я так и думал. Обойдемся гражданской регистрацией. Но уж этого не избежать.
— Хорошо. Вы и жениха подобрали?
— Я налет, а не сваха. Вам никто не понравился из тех двоих молодых людей?
— Только не нэпман.
— Жаль. По своему положению он более подходящая фигура. Значит, Юрий?
— У него невеста. Она может не понять…
— Понять должен он. А невеста может вообще ничего не знать.
— И все-таки мне нужно подумать.
«Нужно посоветоваться с Барановским!»
— Время не ждет.
— Я понимаю.
Техник поднялся. На этот раз, чтобы уйти. Но задержался у столика, на котором лежала Библия.
— Вы находите утешение в этой книге?
Она смолчала, потому что не могла говорить с ним о сокровенном.
— А я нахожу. Вот послушайте.
Он откинул переплет, перелистал несколько первых страниц и прочитал:
— «Всех же дней Мафусаила было девятьсот шестьдесят девять лет, и он умер». Каково, Софи? Все-таки умер! Разве это не утешительно?
— А сколько рассчитываете прожить вы?
— Кто знает… Кто знает… Господь милостив к преступникам.
— Вы так думаете?
— Ну, еще бы! Вспомните судьбу Каина. Правда, сначала господь возмутился: «Голос крови брата твоего вопиет ко мне от земли!» И не удивительно. Ведь это случилось задолго до гражданской войны, люди еще не привыкли, чтобы брат шел на брата. Однако господь не хватается за наган и не тащит Каина в гараж, чтобы вывести в расход под шум первого автомобиля. Нет, он говорит ему: «Ты будешь изгнанником и скитальцем на земле». По-моему, туманно. Но Каин — трус. Он еще не набил руку на убийствах и дрожит. Он боится, что его самого может убить всякий, кто встретится. И тут, Софи, главные для нас строки! Надежда и опора наша. Слушайте! «И сделал господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его»! — Техник захлопнул Библию. — Так станем же богатыми скитальцами и изгнанниками. С нами бог!
— Я не уверена, что эти строки имеют отношение ко мне.
— В каких же вы тогда ищите свое утешение?
— В писании сказано: «Не мечите бисер перед свиньями!»
Это сорвалось, потому что он был отвратителен ей, и, видя, как белеют его щеки, она тут же поправилась:
— Это значит, что я ищу утешение в себе самой.
— Ах, вот как… А я было обиделся. Меня, знаете ли, давно не оскорбляли. Отвык. Всего хорошего!
Проходя под старой, с темно-красным стволом, давно не приносящей плодов вишней, Техник произнес почти вслух:
— Она мне заплатит! Она заплатит…
Наум пересказывал Третьякову сведения, поступившие от Шумова. Третьяков слушал внимательно, но вдруг прервал:
— Черт!..
Наум остановился, ожидая пояснений.
— Да не вовремя этот Пряхин забузил! Он бы нам сейчас вот так полезен был!..
Третьяков провел по горлу ребром ладони.
— Теперь уже лишь бы не опасен. С его-то мутью в голове, — заметил Миндлин.
— Ладно. Значит, у него есть сестра, бывшая гимназистка. У той — жених, бывший офицер. И приятель Техника.
— Даже почитатель.
— Но пока не в банде?
— Вот именно — пока.