е Цветочком. Цветаной.
Но пирог все же приготовила, хоть и не любила печь. Она тоже решила испытать все методы, даже сказочные.
Одну часть закваски Вера отдала коллеге, одну – подруге, а третью – соседке Ольге.
Пирог больше походил на кекс и по вкусу был приторносладким, но Вера его добросовестно съела – специально не завтракала, чтобы хорошенько проголодаться. Семечко проскочило незаметно, она даже не почувствовала его.
Вера допила чай и прислушалась к ощущениям. Как и следовало ожидать, ничего не изменилось, и она горько усмехнулась:
– Ну, я хотя бы попробовала.
И вдруг ее скрутила боль в животе, резкая, острая, словно она наелась гвоздей, а не выпечки. Вера заскулила, напугав пуделя, и бросилась к унитазу, но приступ прекратился так же неожиданно, как пришел.
Вера сполоснула лицо, налила воды в стаканчик для полоскания и выпила залпом. Сидя на коврике между ванной и унитазом, она решила, что никогда больше не будет печь сомнительные пироги и вмешиваться в судьбу колдовством. Потом позвонила матери и сообщила, что все исполнила, а заодно поведала и о реакции.
– Если старуха попросит еще что-то съесть, то давайте уже без меня, – закончила свой рассказ Вера.
Глафире и самой задумка с семечком нравилась все меньше, ей не хотелось опять ехать к знахарке, но они с дочерью уже так далеко зашли, так много сделали, что было бы обидно останавливаться.
И через неделю Глафира отправилась в деревню.
Знахарка снова лежала под горой одеял, она пряталась там с головой, а в избе было так холодно, что даже бревна покрылись хрупким инеем, как вынутая из морозилки хурма.
– Эй! – опасливо окликнула старуху Глафира, не зная, жива ли та, ведь в первый ее приход бабка-шептунья как раз рассуждала о смерти.
Одеяла зашевелились.
– Глаша? – слабо отозвалась старуха.
– Это я. Сейчас, подождите!
Глафира бросила помойное ведро, которое занесла с улицы – оно так и простояло всю неделю у калитки, – и побежала за дровами. Обследовала растерянно пустой дровяник, заглянула в сарай и схватила старую ручную пилу. Осмотревшись, она решительно принялась ломать и пилить дряхлый штакетник забора.
Старуха рассердится, конечно. Но после. А сейчас пусть отогреется, все равно Глафира больше к ней не придет. Надо бы выяснить, куда позвонить, чтобы бабку забрали или хотя бы присмотрели за ней. В какие-то соцслужбы. Пропадет ведь.
Вскоре Глафира затопила печь.
– Я окорочок принесла, лапшички. Сейчас бульончик сварю.
– Иди сюда, – позвала вдруг старуха.
Глафира подскочила.
– Семечко Вера съела, – сообщила она. – Пирог испекла. Части закваски раздала добрым людям, все сделала, как в бумажке было написано.
– Вот, на, – прохрипела бабка-шептунья.
Вытянув из-под грязных одеял костлявую руку, старуха протянула Глафире еще один скомканный листок бумаги.
Глафира приняла комочек. Пальцы знахарки разжались.
И она умерла. Кожа на ее лице вмиг истончилась, высохла, обтянув череп, и казалась теперь хрупкой, как выгоревшая на солнце старая газета. Глаза запали, а челюсть, наоборот, обнажилась, выперла.
Глафира в ужасе отпрянула, а потом, сдернув с вешалки куртку и одеваясь на бегу, вылетела из дома. Она бросилась к остановке. Тут и автобус подошел. Как удачно! Глафира мигом вскочила в него.
А после она узнала, что дом ведьмы сгорел. Про топившуюся печку-то забыла!
Записку Глафира развернула еще в автобусе. Там снова оказалась инструкция, на этот раз по уходу за чайным грибом. Глафира растерялась – зачем это ей, ведь про чайный гриб старуха ничего не говорила, не просила его забрать. Может, просто не успела сказать? А Вере пить его надо? Говорят, что чайный квас, который делает этот гриб, полезен – кладезь витаминов. Но не возвращаться же за ним к мертвой старухе… Наверняка у кого-то из знакомых есть такой, надо будет поспрашивать. Но согласится ли Вера его пить? Вон как с семечком обернулось…
Уже в сумерках Глафира вернулась домой, плеснула кипятка на заварку – с дороги нестерпимо хотелось крепкого сладкого чая. Она переоделась в домашний халат, созвонилась с Верой, а когда наконец снова вошла на кухню за согревающей чашкой, то увидела вдруг, что в стеклянном прозрачном чайнике что-то плавает.
Какой-то комочек.
Глафира открыла крышку и обнаружила маленький чайный гриб.
Ровно через девять месяцев у Веры родилась девочка.
Назвали Цветаной.
Глава 13Дружина. Горыныч
Жар-птица никогда не плакала. Девочка-сорванец, дружинник и боевой товарищ. Ночка не мог припомнить такое диво дивное – рыдающую Мари. Даже когда День ей случайно заехал по лицу веткой, она только зло сплюнула кровь, но не пролила ни слезинки. Мари ведь такая: все детство с парнями, разбитые коленки, руки в цыпках. Она даже собиралась отрезать свой шикарный рыжий хвост – неудобно ей, видите ли, с волосьями, мыть долго, сушить, на ветру в рот лезут. Хотела короткий ежик, как у брата. Но тут уже дружинники воспротивились: какая же Жар-птица без хвоста?
Так что, кажется, Горыныч был единственным парнем, который довел Мари до слез.
И благодаря этому попал в Дружину.
Присоединился к компании Колька относительно недавно – в конце прошлого учебного года. Ночка только-только узнал о намечающемся переезде. Князев-отец сообщил, что на следующий год Ром пойдет уже в другую школу. Но переезд задержался, застопорился, и Ночка остался в родном классе еще на целую четверть. Хотя тайно надеялся в душе, что в последний момент у отца все сорвется и никакого переезда не будет до самого выпускного.
А той весной он ходил, оглушенный неожиданной вестью, и смотрел на школу так, словно видел ее в первый раз. Друзья не понимали, чем он мучается, ведь Ночка не хотел рассказывать заранее, словно фраза «Я уезжаю» на самом деле заклинание. Пока он не говорил о переезде, в него можно было не верить.
После уроков Ночка слонялся по гулким коридорам, заглядывал в пустые классы. Дню и Кощею он сказал, что родители наняли ему репетитора по русскому языку, мол, хотят, чтобы он окончил школу с золотой медалью. Поэтому ребята уходили домой, не подозревая, что Ночка просто отделывался от них. А он бродил призраком по опустевшему зданию, обиженный на друзей за то, что они-то останутся тут все вместе, и ненавидящий себя за это чувство к ним.
Князева-мать, его Маленькая мама, закатывала глаза и вздыхала:
– Не понимаю тебя, Ром, все и так разъедутся после одиннадцатого, что за трагедия?
Все разъедутся, да. А он отколется. Как объяснить маме, что год – это много и за это время легко стать чужим? Отрезанным ломтем. Все его одноклассники потом будут вспоминать выпускной, а у него этих воспоминаний не будет. Разве он сможет быстро найти друзей на новом месте? А таких, как дружинники, точно не будет уже никогда.
Для себя Ночка облюбовал тихий уголок возле дверей кладовки со спортинвентарем. Там он играл в телефон и почти неосознанно следил, как волна голосов утихает, ученики расходятся, а школа приобретает особое гулкое очарование пустых широких коридоров, где редкие шаги напоминают перекатывание последних конфет в жестяной банке.
В тот раз Ночка снова соврал о репетиторе, и День с Кощеем, пожелав удачно поботанить, направились к гардеробу. Ночка же отправился в свой закуток. Лишь бы не домой – он все еще демонстрировал родителям, как сильно на них обижен.
Но угол оказался занят.
Ром услышал всхлипы еще на подходе. Он хотел было раздосадованно уйти – вот еще, утешать девчонку! Однако любопытство победило, и Ночка решил по-быстрому взглянуть на плаксу.
Он поднялся по лестнице – и опешил.
На подоконнике примостилась Жар-птица и не стесняясь рыдала, чисто по-девичьи размазывая по лицу слезы.
Растерявшись, Ночка первым делом подумал о Фениксе. С ним что-то случилось? Давно он не встречал его, кстати. Версию, что кто-то обидел саму Мари, Ром даже не рассматривал. Жар-птица не нуждалась в защите – она сама могла выцарапать глаза противнику и пару раз реально дралась с девчонками. И с мальчишками, кажется, тоже. Но победами не хвасталась, зато Феникс, если до него доходили слухи, гордо пересказывал их Дружине, добавляя, словно это он учил ее боевым искусствам: «Молодец сеструха! Так и надо!» – хотя сам сроду и мухи не обидел.
– Мари? – не своим голосом окликнул Ночка подругу.
Жар-птица прерывисто вздохнула, глянула на Рома и прохныкала:
– Стекло в классе разбила.
Ночка облегченно выдохнул.
– Ну ты даешь! – выпалил он в сердцах. – Разве можно так пугать! Дурында!
Жар-птица упорно наматывала сопли на кулак, и Ночка добавил уже спокойнее:
– Ладно, с кем не бывает…
Но Мари больше не смотрела на него, отводила взгляд в сторону. Она была некрасивой в слезах, даже отталкивающей, и Ночка совсем смутился.
Семья у Долгополовых была нормальной – поймут и простят. Да и тетка – завуч, наверняка замнет происшествие. Хотя, может, у Мари стряслась еще какая-то беда, а стекло просто оказалось последней каплей? Да, давно все-таки Ром не видел Феникса. Тот пока только учился совмещать техникум и работу в школе, и свободного времени у него не оставалось, но, может, он пропал из виду по другой причине?
Словно прочитав мысли друга, Жар-птица прохлюпала:
– Только брату не говори.
Ночка нахмурился. Странно все это. Но перед ним плакала его дружинница. Разве можно было это так просто оставить? Хотя чем помочь, он тоже не знал.
– Тебе денег на стекло надо? – неуверенно предложил он и хотел добавить, что подумает, как это треклятое стекло вставить, но Жар-птица уже улыбалась, будто только и ждала, когда он предложит помочь рублем. Ночку ее счастливая улыбка неприятно покоробила. Да, деньги у Рома водились, родители щедро снабжали его карманными, а тратил он их разумно. Но Жар-птицу Ночка считал своим другом, а в Дружине добивался равенства с остальными, желая, чтобы его любили просто так, а не из-за корысти. – Только стёкла я вставлять не умею. Кто этим займется? – спросил Ночка уже суше.