– Ладно, отступать поздно, – тихо проговорил Ночка, снова взваливая на себя лидерство. – Мы с Горынычем займемся Василисой, а ты, Кощей, держи Жар-птицу.
– Серьезно, придурки, думали, я вас не узнаю?!
Придурок перед Жар-птицей стоял всего лишь один, и Мари грозно на него орала, с криком выплескивая вчерашние переживания. Рядом раздраженно пыхтел Феникс.
Утром Ночка специально караулил Мари недалеко от школы. Но с ней неожиданно явился брат. Обычно он приходил на работу во второй половине дня, а сегодня, значит, специально пришел пораньше, чтобы выяснить, что случилось с сестрой.
– Но ничего же не случилось… – слабо попытался защититься Ночка.
– Да потому что я Кощея укусила! – яростно выпалила Жар-птица. – И проучила Горыныча! Ну а ты сразу отошел в сторонку…
– Ты всегда была в играх за полицейского, – улыбнулся Ночка.
– Ах тебе, значит, смешно, – прорычала Мари.
– Горыныча давно нужно было проучить. Но не думал, что это ты его побьешь, – хмыкнул Ночка, стараясь не показывать, как тяжело ему сейчас стоять здесь и выслушивать выговор Жар-птицы.
– Да в чем дело-то? – недоуменно спросил Феникс. – Машка вечером ворвалась домой, вереща от гнева, как тысяча свинух, и все повторяла, что в Дружине одни подлецы. Я подлецом быть не согласен, поэтому рассказывай давай нормально, что у вас вчера было.
– Хотели немного проучить Василису Татьяновну, помнишь, ту крашеную, с сердцем на животе? Василису Блудливую? Ну, вспоминай! Так вот, хотели отрезать ей чуток волос… Знаю, тупая идея, – покаялся Ночка и спросил Жар-птицу: – А ты что вообще там делала? Как-то странно, что она твоя, хм, подруга. Она же младше тебя. И вообще…
Мари гневно сверкнула глазами, а потом вдруг покраснела и замямлила, ковыряя ботинком асфальт:
– Я на танцы хожу. На хип-хоп.
Ночка покосился на Феникса. Тот с суровым видом выдержал его взгляд и еще сильнее нахмурил брови.
– Э-э-э… не знал, что ты ходишь на танцы, – пробормотал Ночка.
– Решила попробовать что-то новое… В последнее время мне кажется, что я отдаляюсь от вас… от Дружины.
Ром не сдержался и приложил ладонь ко лбу, как будто у него разболелась голова. Это не Жар-птица отдалялась от них, а просто Дружина доживала свои последние дни. И виноват в том, что все разваливается, был он сам.
– Но у меня пока не очень получается с этими танцами, – продолжала изливать душу Мари, – поэтому я о них и молчала. А Танька тоже ходит. Ей кроссовки с «Али» крутые пришли, но оказались большеваты. Она предложила мне померить.
Ночка виновато сказал:
– Это все Горыныч придумал, с волосами. Из-за того что Василиса его бросила. – Он пристально посмотрел на Жар-птицу. – Зато теперь ты знакома с другой его стороной. Темной. Он хулиган. – Ночка задумался и добавил: – Из неблагополучной семьи. Он поломанный, и ему никогда не стать целым. Нормальным.
Жар-птица подняла голову и посмотрела на него. Глаза у нее были огромные, блестящие – и растерянные.
– Ром, ты что несешь? Ты сам-то нормальный? Вы же вместе там были! Что с тобой?
Тут уже и Феникс не сдержался.
– Да что за дичь-то творится! – вспылил он. – Какая разница, куда ходит Машка и что там на душе у Кольки! Вы девчонке хотели отрезать лохмы! С дуба, что ли, рухнули? День тоже не в курсе?
– Иди донеси на нас! Я не против, – огрызнулся Ночка. – Расскажи своей тетушке-завучу!
– Свихнулись вы уже с этим Горынычем, – раздраженно процедил Феникс и повернулся к сестре. – И ты тоже!
Жар-птица молча жевала нижнюю губу, а глаза ее были на мокром месте. Снова она плачет из-за Кольки… Да уж, ну у них и парочка! Он единственный, кто доводит ее до слез, а она единственная, кто может ему навалять.
– Ладно, звонок скоро, – напомнил Ночка. – Пойдем.
Они направились к крыльцу. Мари и Феликс, рыжие и лохматые от ветра, походили на два бенгальских огня. А Ночка был как бенгальский огонь, который уже сгорел.
В школе у гардероба околачивался Горыныч. Он уже повесил верхнюю одежду, но, видимо, кого-то ждал. На его виске и у носа запеклись корочки царапин, и Ночка снова отметил, что Жар-птица вчера неплохо отделала Кольку. Хорошо, что сам он сразу отпрянул от Василисы, когда Мари вырвалась (да Кощей, наверно, и не держал ее особо) и полетела спасать подругу.
– Чё торчишь тут, рожа крокодилья! – вдруг заорал Феникс, бросился на Горыныча и заехал тому по скуле. – Чтоб не подходил больше к моей сестре!
– Фел! Я сама разберусь! – взвизгнула Мари.
Из раздевалки выскочил Кощей. Откуда-то возник и День. Ночка тоже бросился к сцепившимся парням. День схватил Горыныча, но случайно едва не получил по уху от Феникса, а увернувшись, в свою очередь, заехал локтем в лицо Кощею. Тот взвыл, дал сдачи, а потом они все уже просто дрались, забыв про дружбу, про Дружину и не думая, кто за кого. Выливали накопившееся отчаяние и злость на тот мир, в котором им приходилось жить.
Глава 32Снова вместе
20–21 октября
Мертвое, серое, с провалами окон здание на окраине города напоминало пустое осиное гнездо.
Глафира приезжала сюда каждый день, один раз она даже привела Веру, которой все наконец-то объяснила. Но та не приняла правду. Она не видела в деревянной скульптуре очертания своей дочери. Или не хотела видеть.
– Потрогай ее, она теплая, живая, – уговаривала знахарка.
Вера развернулась и сбежала вниз, хрустя кирпичной крошкой и зелеными стразами бутылочных осколков.
На улице сильно похолодало, на днях обещали снег. Глафира собирала сухие доски по недостроенным отельным номерам и жгла костер. Потом доставала из сумки термос с теплым чайным квасом. В последнее время прихватывала еще и большой шприц без иголки. Наполняла его комбучей и вливала в вялый рот внучки, каждый раз боясь, что та подавится. Но Цвета послушно глотала.
Едва начинало смеркаться, знахарка, как и наставляла Бесена, покидала Цвету. Дни стояли короткие, а ночи длинные. Цвета продолжала умирать, но не охотилась на лярв.
Бесене ужасно хотелось накормить подменыша силком, но каждый раз она сдерживалась, позволяя древлянице решить все самой. В кармане толстовки снова мерцал крохотный клубочек из нити Ночкиной души. Пусть пока полежит на всякий случай. Он все равно слишком мал для того, чтобы свить гнездо, и годится разве что для поддержания жизни подменыша. А постоянно щипать души не для себя, а для духа Бесена была не согласна. Она и так ела слишком мало.
Но терпением бесы не отличаются. Бесена честно три дня подряд наблюдала за одеревеневшим телом, но наконец не выдержала, ворвалась в сердечный домик Цветы и кинула в нее мерцающим клубком:
– На, подавись!
Подменыш поймала летящий в нее подарок и растерянно захлопала глазами:
– Что мне с ним делать?
– Есть! – возопила рассерженная Бесена. – Но так и знай, это последняя подачка! Начинай уже заботиться о себе! Хватит страдать и превращаться в деревяшку!
– Это моя жизнь! – разозлилась Цвета. – Не хочешь – не помогай! Бесишь!
– Да, жизнь-то твоя, но есть те, кому ты небезразлична! – выпалила подселенка. – Так что это ты бесишь!
– Еще скажи, что я и тебе небезразлична! Что-то ты сюда зачастила… Проблемы с блондинчиком? – выпалила Цвета и осеклась.
Она хотела бы взять свои слова назад, ведь на самом деле ее радовали визиты Бесены и пугала мысль, что та однажды забудет о ней. Ну почему иногда чувствуешь одно, а говоришь совсем другое?
– Может, и проблемы, – огрызнулась Бесена. – И с подругой, кажется, тоже! Хотя это ты признавалась мне в дружбе, а не я тебе!
Она резко повернулась к выходу, яростно взмахнув пышной гривой светлых кудрей, выбросила вперед руки, и дверь вылетела и шлепнулась в омут. Черная вода шевелилась, вспухала пузырями, похожими на волдыри, которые медленно лопались, заляпывая стены сердечного домика блестящими, липкими, как мазут, каплями.
Перед тем как уйти, Бесена оглянулась.
Цвета осела на диванчике, словно тающее мороженое.
Но в руках у нее был клубок.
Поймав взгляд подселенки, она вскочила:
– Подожди!
– Ешь, – строго сказала Бесена. – Больше я ничем не могу тебе помочь.
И нырнула в омут.
Утром четверга подселенка поджидала Глафиру, сидя на одном из окон заброшки. Она собиралась вернуться в кошку, но сначала хотела поговорить со знахаркой.
Вскоре та появилась. Она тяжело шла по узкой тропинке среди прибитой дождями жухлой травы. Без машины сюда добираться было неудобно, но Глафира упрямо несла сумку с сухим одеялом и термосом.
Бесена спрыгнула и преградила знахарке путь.
– Что случилось? Всё? – испуганно спросила Глафира.
Подселенка отрицательно покачала головой.
– Нет. Не всё. Она еще жива. Но ты не приходи больше, и я тоже не стану прилетать. Мы ей чужие и только задерживаем тут. Из-за нас она не хочет покидать тело и охотиться. Учиться жить как дух.
Лицо Глафиры сморщилось, а губы задрожали:
– Она не умрет?
– Наоборот, это ее единственный шанс выжить.
Плечи Глафиры поникли, и сама она вся разом осела, опустела, будто вытряхнутый мешок. Кивнув, она хрипло сказала:
– Я подумаю.
Бесена сердито закатила глаза:
– Никто не хочет меня слушать!
А Глафира поправила на плече сумку и тихо проговорила:
– Я слишком много слушала других, и ничего хорошего из этого не вышло.
За драку Дружине не особо досталось от директора. Все пятеро в кабинете молчали, угрюмо изучая крапинки на линолеуме. Директор знал про Дружину, что это друзья не разлей вода, а как известно, милые бранятся – только тешатся. Поэтому он лишь отчитал их для приличия, даже Феникс отделался легким испугом, хотя уже думал, что потерял работу.
На следующий день на перемене к Демьяну подбежала Жар-птица.
– Ты тоже ничего не знал, как и мой брат? – с ходу выпалила она.