Позже Басби не удержался, раззадорился и решил заполучить шлем. Наплел, что этим пером в малахитовом стержне госпожа Збарски писала, когда свободна для репетиций в мюзикле, тут ее окликнули, и за ручкой она не вернулась: только махнула издалека – подарок. Это и правда был подарок от Лидии – ручка была куплена во время их свидания в Гурзуфе, в маленькой лавочке писчих принадлежностей, куда они зашли укрыться от ветра.
Светало. Лидию – выкинуть из головы. Шлем – чудесен. Басби нежно положил его на подушку и рухнул в пуховые одеяла. Проснулся поздним утром – разбудил запах южных фруктов. Откуда ему взяться в комнате с мебелью, обитой белым атласом, на последнем этаже фешенебельного столичного отеля? Взгляд Басби упал на картонную коробку, скромно притулившуюся у входа. Он забыл о Златовласке! И о просьбе физика-теоретика. Да, эту голову точно пора носить в шлеме.
Утро, ласковое и теплое, подарило еще одну новость. Расплатившись за постой и отдав свою долю за вечернее пиршество (Масальский ловко водил по счету вверх-вниз пером, тем самым, в малахитовой оправе – выхватил у Чкалова и был в отместку едва не опрокинут на пол апперкотом, – закидывал голову, складывал, умножал, а потом произнес немалую цифру), Басби обнаружил, что его чековая книжка – уже не толстый роман, а тоненький фельетон в газетке. Пора было отправляться к Анатольеву.
Глава II Басби покоряет Москву
Новое здание Московского университета было выстроено за городом – на Воробьевых горах – и формой напоминало кремлевские башни, только раза в два больше. На макушке этого грандиозного сооружения торчал герб университета – заключенные в лавровый венок свиток, стило и колба, верхом на венке сидит двуглавый орел. Внутри университет был нашпигован новейшими чудо-приспособлениями для продвижения ученой мысли. Наверху – обсерватория с гигантским блином телескопа на крыше, ниже – библиотека, как говорили, самая большая в Европе, где книжки приезжали к читателям на электрических тележках, еще ниже – лаборатории со стеклянными стенами и, наконец, огромный театральный зал со сменными сценами – обычной, водной и ледяной. Перед главной башней среди клумб и розовых кустов в живописном беспорядке были рассыпаны разноцветные корпуса факультетов. По бокам, спрятанные в тени парковых деревьев, стояли домики, где студенты за символическую плату могли снять комнату. Позади же возвышались выстроенные в новом московском стиле – башенки, полукруглые балокончики, балюстрады – пышные сооружения, в которых квартиры по пол-этажа занимала профессура, а обычные, комнат в пять-шесть, – рядовые преподаватели. Два бассейна – летний, открытый, и зимний, крытый стеклянным колпаком, – являли собой отрадное зрелище, благодаря множеству загорелых девичьих рук, ног и спин, мелькающих в синих хлорированных водах. Часто здесь проводили городские соревнования по плаванию, а один раз даже чемпионат России. В аптекарском огороде и фруктовом саду скрещивались самым причудливым образом всевозможные виды растений. С маленького летного поля то и дело взмывали вверх вертолеты и авиетки. В воздухе распускались, подвластные ветру, цветы парашютов. По гаревым дорожкам огромного стадиона бежали будущие олимпийские рекордсмены. Имелись также конюшня, зоопарк, госпиталь и гостиница.
До Воробьевых гор Басби доехал подземкой – «Университетская» была пока единственной станцией Московского метро, выпрыгнувшей за пределы города и приземлившейся на краю обрыва, что сбегал к Москве-реке и был недавно огорожен гранитным парапетом. Сама станция была украшена мозаичными панно, изображающими сценки из жизни студиозусов разных стран и эпох. Такое же панно, обильно сдобренное позолотой, – поясной портрет Ломоносова в профессорской мантии, – целиком занимало одну из стен верхнего холла. Можно было и от наружного павильона ожидать подобной новомосковской помпезности, однако, отойдя на несколько шагов и оглянувшись, Басби поразился простоте, изяществу и остроумию, с которыми тот сделан. Павильон был выстроен в виде шапочки магистра, с плоской крыши-тульи которой свисала посеребренная кисточка, сплетенная из тонких металлических нитей.
Университетский городок утопал в зарослях жасмина и запоздалой тяжело цветущей сирени. Басби с коробкой Макса под мышкой блуждал по аллеям в поисках физического факультета, то выходя к журчащему фонтану, то натыкаясь на памятник какому-нибудь ученому мужу, то обнаруживая среди факультетских стен укромный дворик, обсаженный кустами боярышника и мощенный шероховатым серым камнем. Басби уже начал было волноваться, что опоздает на встречу со Златовлаской, как вышел на круглую площадь, в центре которой на невысоком постаменте стояла скульптура – юноша, склонившись, обнимал девушку, а та, привстав на цыпочки, тянула к нему запрокинутое лицо. Губы их соединялись. Памятник целующимся студентам – значилось на табличке. Басби усмехнулся, любуясь памятником, и тут заметил поодаль трехэтажное здание, выкрашенное в веселенький розовый цвет, – физический факультет. Он взглянул на часы – без пяти двенадцать – и уселся на скамейку у входа. В полдень – Женечка сказала ему вчера по телефону – у нее заканчивался семинар.
Солнце стекало за воротник рубашки, просачивалось сквозь легкую полотняную ткань, горячими каплями обжигало спину и шею. Басби блаженно щурился – тепло было его стихией. Закрыв глаза, он развалился на скамейке и начал засыпать, но тут мимо прошелестели одни шаги, другие, третьи. Он встрепенулся. Из дверей факультета выходили студенты, разбегались в разные стороны, жевали бутерброды, листали на ходу учебники, смеялись, болтали, кто-то плюхнулся рядом с ним на скамейку, кто-то на бегу споткнулся о его больную ногу, которую он по привычке вытянул вперед. Перерыв. И он чуть было не проспал Златовласку.
Она так стремительно выбежала из здания факультета и пронеслась мимо Басби, что он едва успел ее окликнуть. Она остановилась и оглянулась со странным выражением лица – как будто несколько мгновений не могла сосредоточиться. У Басби возникло неприятное чувство, что она забыла об их встрече и теперь с трудом вспоминает о ней. Нечто похожее он испытал накануне, когда телефонировал ей, – было ощущение, что она не сразу поняла, кто звонит, а когда поняла, довольно равнодушно сказала:
– А, малыш Визг. Ну, как же, Макс телеграфировал, что вы в Москве. Встретиться? Если хотите, подъезжайте к университету. Завтра в полдень. У меня будет перерыв.
Сейчас он смотрел, как она, улыбаясь, идет к нему – белая, почти мужская рубашка с открытым воротом, короткая полотняная юбка, загорелые ноги без чулок по-мальчишески пинают камушек. В вырезе легких сандалий ее пальцы с розовыми отполированными ноготками были чуть припорошены пылью.
– Ну, здравствуйте, Визг. Рада видеть. А это что? – Басби протянул ей коробку. – От Макса? – Она открыла коробку и расхохоталась. – Он сошел с ума! Посмотрите, что он прислал! – И Женечка сунула коробку Басби под нос. На него дохнуло сладким, слегка гниловатым ароматом. В коробке лежали первые крымские груши – некогда розовые, теперь же ставшие густо-коричневыми. – Если не съесть их прямо сейчас, придется выбросить. Хотите? – Женечка протянула ему грушу, но Басби покачал головой. – Как хотите. – Она надкусила круглый бок. Басби смотрел, как капля сладкого сока потекла у нее по подбородку. Тыльной стороной загорелой ладошки она вытерла сок и, причмокивая, принялась с удовольствием есть.
Мимо, смеясь и болтая, проходила компания молодых людей. Женечка обернулась на их голоса.
– Сергей! Андрюша! Яна! Посмотрите, как отличился мой братец! Расхватывайте!
Компания сгрудилась вокруг Женечки, потеснив Басби, и он вынужден был отступить на шаг. Руки тянулись к коробке, рты жевали, быстро произносили слова, губы улыбались. Женечка оживленно вертела головой из стороны в сторону. И Басби вдруг почувствовал собственную неуместность на этой залитой солнцем аллее, среди этих молодых людей в мятых льняных штанах – таких естественных, безыскусных и почему-то непонятных. Они были другими. И она была другой. А он – чужим. Басби как бы со стороны увидел мизансцену и показался самому себе нелепым со своим провинциальным шиком, тщательно прочерченными стрелками на брюках цвета «вырви глаз» и напомаженными усиками. «Надо бы сбрить», – подумал он, пощипывая усы. Даже в «Метрополе» среди холеной незнакомой артистической братии он больше чувствовал себя в своей тарелке.
Коробка с грушами опустела. Компания, галдя, отправилась дальше. Женечка повернулась к Басби.
– Ну, я пошла? – полувопросительно-полуутвердительно сказала она и сделала шаг в сторону.
– Подождите! – крикнул он поспешно, испугавшись, что она сейчас исчезнет. – Хотите пойти сегодня к Мейерхольду на «Ревизора»?
– Да бросьте, – она остановилась. – К нему не попасть.
– У меня есть контрамарки. Сам Мастер дал, – не удержался и похвастался Басби.
Неожиданно для Басби Мастер пришел на прогон «Сбежавшей куклы».
Поезд с декорациями, реквизитом и труппой прибыл в Москву через день после приезда Басби. Тут же начали осваивать сцену театра оперетты – спешно монтировали декорации, одновременно репетировали большими кусками. Басби двое суток не выходил из театра. Накануне премьеры был назначен прогон – гнали набело, без антракта. Почти сразу после начала кто-то вошел в зал. Басби оглянулся в темноту – директор театра, с ним двое. И тут же забыл о пришедших. Репетировали хорошо – девчонки лихо отбивали стэп, бегущие дорожки двигались без запинок, зеркала вертелись, подъемники, точно огромная грудь, ходили вверх-вниз, – оперетточная сцена оказалась весьма удобной для механистического гигантоманского мюзикла. Басби, расслабившись, откинулся на спинку режиссерского кресла. Когда прозвучали последние аккорды, легкие ножки проделали последние па, в зал дали свет, крикнув: «Спасибо, мои дорогие! Отдыхайте! До завтра!» – Басби увидел, как трое из зала двинулись к нему. Впереди шел директор. За ним… Пронзительные синие глаза. Мефистофельский профиль. Узкие губы. Глубокие залысины. Рядом – округлое лицо. Прямой короткий нос. Темные стриженые волосы. Женская фигура, полная чувственности. Мастер и Муза.