Через несколько минут слезы Лидии Збарски орошали льняной пиджак, руки и шелковый платок главы крымского Холливуда. Она рыдала у Ожогина на плече, она плакала, сидя в кресле – склонив к нему копну сверкающих темно-каштановых волос. Низким шепотом, доверительно, она говорила о том, что откроется только ему, что женская доля ее непроста, брак – на волоске, а одиночества она не перенесет. Странно, как многое в ее словах было правдой. «Только вы меня поймете, Александр Федорович, вы как никто чувствуете…» – она вжалась в спинку кресла, закрыла глаза рукой и зашептала что-то про объектив кинокамеры, который стал ее пугать, про линзы, что своенравно используют отражения, а ведь должны просто фиксировать его. Этим своим словам Лидия удивилась, вздохнула и продолжала:
– Страх! Вы не можете знать, каков страх, когда он клубится в неосвещенных щелях декораций и подбирается все ближе, ближе. Да, свет юпитеров иной раз отпугивает его, но тогда он прячется вдоль линии, разделяющей свет и темноту. Он душит меня. Сколько было сил, я терпела – играла на площадке с невидимыми тенями и спасала от них партнеров. Но это непросто, это так непросто. Некоторые режиссеры, возможно, подозревали неладное. Хотя… Вы знаете режиссеров – они слишком прямолинейны! – бормотала Лидия, вцепившись в руки Ожогина. Голос ее то летел вверх, то падал до едва различимых стонов.
Александр Федорович беспомощно оглянулся – позвать домашних?
Лидия удивлялась самой себе: она безбожно лгала и одновременно говорила совершенную правду. Ей вдруг стало хорошо – она видела себя и Ожогина со стороны и понимала, что переиграла всех и вся. Ожогин не станет больше ее уговаривать. Он поймет, сколько она отдала синема – в конце концов, собственный рассудок. Она еще несколько раз всхлипнула, вытерла лицо тыльной стороной ладони – платки были насквозь мокрые, – нащупала на столике очки и надела. Темные овальные стекла закрыли пол-лица.
– Вы – непревзойденная, – проговорил Ожогин, стараясь казаться спокойным. Он хотел было спросить, закончит ли она фильмы, в которых начала сниматься. Но промолчал. Задал другой вопрос: «Позволите устроить прощальный вечер в студийном концертном зале?»
Лидия сделала неопределенный жест. Уходя, Ожогин думал о том, что скорей всего не будет драться с адвокатом Збарски по поводу издержек. Что, если этот срыв – не случайность? Если она нездорова? Тяжба с больной женщиной представилась ему делом недостойным. А в двух начатых ею картинах надо переписать фабулы: в одной героиня пусть исчезает, в другой – погибает за кадром.
Толпа погудела, двинулась в сторону центральных кварталов и там разошлась. На Ялту опустилась тяжелая вязкая жара. Збышек не пошел на службу. Весь день увивался вокруг жены, пока не завел наконец витиеватый разговор.
– Душа моя, а может быть, все идет к тому, что у нашей Марыси появится сестрица-Аленушка? Или братец-Иванушка? Отсюда и маскарады, золотце, и настроения. Смотри, мой друг, какие синяки у тебя под глазами.
Лидия не сразу взяла в толк, о чем он толкует. Збышек, Збышек… В каком волшебном плюшевом мире он живет!..
А на следующее утро жители Ялты стали свидетелями «дождя имени Лидии Збарски», как впоследствии окрестили событие газеты. А также «карнавала летающих кадров»: над морем, над набережной, над улицами с розовыми домами кружила серебристая авиетка, выделывала в воздухе вензеля и разбрасывала черно-белые квадратики фотографий с углами, тисненными золотой краской. Сколько таких фотографий с изысканной строчкой, скользящей по краю: «госпожа Лидия Збарски в роли…» – было распродано по всей империи за последние десять лет! Толпа на набережной задирала головы и тянула к небу руки, чтобы поймать кружащиеся кусочки картона, и казалось, что она молится неведомому божеству. «Знаменитый имперский летчик Валерий Чкалов устроил вчера воздушное представление, забросав город фотографическими портретами Лидии Збарски, верным поклонником которой он является, – писал на следующий день «Ялтинский листок». – Однако за штурвалом аэролета был не Чкалов, а один из его друзей по ялтинскому авиаклубу. Сам он не смог вылететь в Ялту. Говорят, героя буквально заперли в ангаре, так как на следующий день предполагался старт межатлантического перелета «Санкт-Петербург – Нью-Йорк».
На закате, когда авиетка опять поднялась в воздух, сверкающие огоньки фейерверка сложились в заветное имя божественной дивы. Ожогин, который в этот момент вышел на балкон с вечерним бокалом коньяка, застал все великолепие небесной картины. Он был один в теплой полутьме и не стал звать домашних. В глазах у него стояли слезы: он вспомнил старые времена. Свою первую деревянную кинокамеру, первые съемки, похожие более на неумелую клоунаду. И свою первую жену – почти забытую теперь кинодиву Лару Рай, ставшую жертвой электрических опытов и покончившую с собой. Минуло восемь лет с тех пор, как огонь позарился на ее лицо, которое на экране синема казалось символом вечности.
Лидия тоже вышла в сад, но увидела лишь таянье светящихся букв.
Глава IX Басби ищет и находит
Тем же вечером сидя на открытой веранде таверны, которую держал старый усатый грек, как говорили, бывший контрабандист, Басби потягивал густое сладкое вино и глядел в небо. Разноцветные огоньки фейерверка прыгали на темном заднике небес, складываясь в причудливые фигуры. Басби только успел подумать, что хорошо бы во время антрактов в театре устроить танец мигающих лампочек, закрепив их на занавесе, как раздался новый взрыв. Гроздья огней взмыли вверх, рассыпались сверкающими осколками, и те неожиданно сложились в два слова: ЛИДИЯ ЗБАРСКИ. Басби присвистнул. Кто же это чудит? Не иначе как кожаный полковник, небесный скороход Чкалов. Только он способен так объясняться в любви. Крепко же его зацепила сумрачная Лидия!
Лидия… Басби почти и не вспоминал о ней с тех пор, как вернулся из Москвы. Впрочем, прошла всего неделя, да и дел невпроворот. Два дня он пас Ожогина. В театре, пока он гастролировал в Первопрестольной, все посыпалось – играют из рук вон плохо, два солиста ушли, а заменить толком некем, пять девиц из кордебалета беременны, декорации пора ремонтировать… И Златовласка…
Он пытался ей телефонировать, посылал голубые листочки телеграмм – но, полноте, эту девчонку можно поймать только сачком. «Одно преимущество – она не истает, как бабочка, за несколько дней», – подумал Басби в дурную минуту. Значит, с сачком можно долго гоняться по улицам Ялты, по склонам Крымских гор, по хребтам морских волн, по сливочным облакам. Вот такая досталась непоседа! На научной станции застать ее было практически невозможно, и даже если удавалось выведать у вечно обиженного Бумблиса, какие такие важнейшие исследования красотка проводит в данный момент и, главное, где, то на месте ее никогда не оказывалось. «Вы едва ее не застали! – говорил в усы какой-нибудь пройдоха-портье. – Умчалась в библиотеку Академических дач». «Она здесь. Слышите ее голос? Не слышите? Значит, у меня до сих пор звенит в ушах, а мадемуазель Ландо собиралась быть на барже», – говорил другой. Как и было сказано: летуча.
Накануне фейерверка имени Лидии Збарски, то бишь вчера, он случайно застал Златовласку на ярмарке книг, устроенной местным библиографическим обществом в новом стеклянном павильоне возле набережной – творение архитектора Мельникова, похожее на корабль. Опоясанный со всех сторон балконами-палубами, дом острым стеклянным носом зарывался в море, а тупой кормой утопал в изножии огромного утеса. Крыши не было. Вместо нее была устроена верхняя палуба с шезлонгами, парусиновыми зонтиками и бассейном в виде гигантской фасолины с теплой морской водой. Назначение сооружения оставалось неизвестным. Иногда в нем устраивались приемы. Весной прошел фестиваль примул. Летом несколько санаторий одновременно праздновали день Нептуна, и тогда с носовой палубы в море то и дело летели обнаженные тела находящихся на излечении господ и дам, а близлежащая акватория была оцеплена спасательными катерами. Газеты назвали праздник «гнусной вакханалией нудизма».
На ярмарку Басби забрел от нечего делать в дурном расположении духа: вместо того чтобы заниматься делами театра, целый день вылавливал Златовласку в разных концах Ялты, да так и не выловил. После очередного: «Только что была тут. Странно, что вы не столкнулись» – с досадой сунул в рот сигарету, нащупал в кармане коробок спичек, а вместе с ним кусочек картона. Тисненные золотом буковки сообщали г-ну Визгу, что он приглашен на открытие первой ялтинской книжной выставки-ярмарки как почетный гость. Книги Басби не очень интересовали. Он сунул приглашение в карман и забыл о нем. Однако сейчас оно оказалось кстати – пустой вечер пугал его. Впрочем, быть может, он слишком размечтался, представляя, как проведет его со Златовлаской.
Официальная часть, к счастью, закончилась, когда Басби вошел в зал, и гости переместились в ресторацию, где подавались коктейли и легкие закуски. Кто-то из знакомых хлопнул Басби по плечу и подвел к веселой компании, сгрудившейся вокруг двух молодых людей. Молодые люди были почему-то в одинаковых твидовых кепках и, очевидно, рассказывали что-то очень смешное, так как толпа вокруг них повизгивала и всхлипывала от хохота.
– Гении новой формации, – шепнул приятель на ухо Басби. – Представляют здесь свой первый роман. Не похоже ни на что… н-да… ни на что вообще. Не помню фамилий, но все зовут их Илюша и Петруша.
Басби прислушался. Все, что попадалось на глаза, молодые люди вышучивали, доводя до абсурда и превращая в словесные гэги. Остроумия и изобретательности им было не занимать, и поначалу Басби охотно хохотал вместе со всеми. Потом слегка надоело. Потом надоело еще больше. И когда ребята, приняв по три порции портвейна, раскраснелись и понесли полную околесицу, Басби церемонно распрощался и вышел на балкон, выходивший на море. Там гулял сильный ветер, и он смотрел на происходящее внутри, за стеклянными стенами. Зрелище было довольно интригующим: никаких звуков, кроме рева бунтующих волн, а за прозрачной стеной – толпа кривляющихся, спорящих людей, все в состоянии ажитации, свидетельствующей о предпоследней стадии вечеринки.