Басби прошелся по деревянному настилу – на балконе, как ни странно, кроме него, никого не было, только далеко, в углу, целовалась юная парочка, того и гляди готовая рухнуть в морские волны. Справа от главного холла, где клубилась толпа, оказался еще зальчик. Там стоял рояль, у которого сгрудились люди, но кто сидел за роялем и выделывал музыкальные номера, было не видно. Басби подошел к двери и приоткрыл ее. Очень недурной вокал. Несильное сопрано, но яркое, с точными драматическими акцентами. Ветер, влетевший с балкона, чуть не сбил вазу с цветами, Басби быстро прикрыл за собой дверь, и слова песенки полетели прямо в него.
На столе стоит чернило,
А в черниле два пера,
Прощай, папа, прощай, мама,
Я поеду на Кавказ.
Отчего, да почему,
По какому случаю,
Одного тебя люблю,
А десяток мучаю!
Юбку новую порвали
И разбили правый глаз,
Не ругай меня, мамаша,
Это было в первый раз.
Отчего, да почему,
По какому случаю,
Одного тебя люблю,
А десяток мучаю!
Совершенно немыслимые, хулиганские слова. На мгновение у Басби мелькнула мысль, что подобные куплеты могла петь только… Толпа на мгновение расступилась. Так и есть. За роялем сидела Златовласка. Вот так сюрприз! Ни капли не раскраснелась, в отличие от окружающих мужчин в смокингах, которые ловко подпевали, а кое-кто и комментировал песенку, переходя на речитатив. Какая-то дама дирижировала, размахивая внушительной толщины руками и чуть не задевая носы стоящих рядом людей, другая пританцовывала, отбивая ритм каблучками.
– Лев Константинович – дальше вы! Все ждут ваших джазовых импровизаций на тему танца маленьких лебедей! – Женечка решительно встала и усадила за рояль полного господина, уже отдувающегося, но одновременно явно предвкушающего фурор, который произведут его манипуляции с клавишами. – А! Вот именно вы-то мне и нужны, – Златовласка решительным шагом двинулась к Басби. А он все это время думал, какими будут его первые слова. – Прелестно, что вы сюда заглянули. Слышали речитатив, исполненный Ландау? Вот ведь гений во всем – от циферок до кончиков букв! – Она болтала, болтала, болтала, слова разлетались вокруг, как брызги. Платье – словно ворох цветов, и листьев, и золотых солнечных зайчиков; все перемешано и всего, в сущности, немного. Басби обратил внимание, что платье – почти прозрачное. Под тканью просвечивает белье – что-то вроде купального лифа густого бордового цвета. Он отвернулся. Однако это слишком для его податливой плоти. Он кликнул официанта – тот кивнул, но нырнул с подносом в другую сторону.
– Да что с вами? – рука Златовласки легла ему на плечо. – Тьма-тьмущая дел? Ну, тогда можно быстренько. Вы уже изучили архитектуру этого сооружения? Я была тут как-то. («Уж не на празднике ли Нептуна?» – мелькнуло в голове у Басби.) Здесь есть необыкновенный чулан-труба, – она увлекала его за собой, ловко протискиваясь между гостями. Боже, как этой девчонке удается перевирать все смыслы: «быстренько, потому что тьма-тьмущая дел!» Да как же ее урезонить! «А ты, Басби, рассуждаешь, как старый папаша!» – сказал ему внутренний голос.
Ступеньки узкой лестницы. И они оказались в круглой маленькой комнатке с круговым – вдоль стены – узким диванчиком. Златовласка сгребла с диванчика подушки и разбросала по полу.
Эта бестия всегда была впереди него на несколько тактов. И не ждала. И как бы – не оглядывалась. Он еще только рассматривал завитки у нее на шее и едва дотронулся до цветистой ткани («Это шифон, представляете? Химики придумали! В лаборатории фон Шнейдерса!») – как она уже целовала его. Откровенно. Ужасно бойко. Будто они недавно расстались и специально договорились встретиться через час именно для поцелуя. Он прижал к себе легкое тело. Она на мгновенье отстранилась – и быстрым движением скинула платье. Брови ее поднялись в вопросе: догадается или нет? Она насмешливо и в упор смотрела на Басби. Всемогущий Клоун, этот лиф цвета запекшейся крови, оказывается, рисунок!
– Да! – воскликнула победительница. – Здорово? Интригует? Это, конечно, не татуировка, это живопись по телу, – Златовласка болтала, а онемевший Басби смотрел на маленькую грудь, густо закрашенную гуашью. – Да, Визг, это теперь самый писк моды. Вы слышали имя Максимилиана Фактора, голливудского гримера? Это он придумал. А ведь когда-то пользовал августейшую фамилию.
При ближайшем рассмотрении оказалось, что на худеньком, но очень гладком и холеном теле застыли две бабочки – верхние крылья уходили под мышки, а нижние сходились в мягкой ложбинке. Перепонки с тонким узором двигались, когда Златовласка вдыхала и выдыхала. Они так и остались стоять у окна – Басби поддержал свою покачивающуюся легкую добычу, Женечка откинула голову, и фиалковые глаза ее чуть потускнели, покрывшись пеленой. За толстым стеклом, изготовленным из новомодного материала, не пропускающего звук, вздрагивали белые бурунчики волн, взлетали – как его Златовласка, – и рассыпались в солнечную пыль – как ее дух. Было странно, что не слышно сине-черного многоголосого, многотрубного чудовища, обычно оглушающего своим ревом или ласкающего шепотом. За прозрачной стеной море казалось искусственным театральным задником.
Басби отвлекся лишь на секунду – может быть, оттого, что в комнате стояла оглушительная тишина, а весь день, с самого утра его мучила какофония звуков, круживших вокруг головы, как стая шмелей. Так раньше бывало перед тем, как начинались инфлюэнца или лихорадка. Наверное, он предвкушал лихорадку из-за этого. Сейчас же переживал острейшее возбуждение. Их тела безукоризненно ладили друг с другом, но вряд ли он поверил бы в то, что Златовласка чувствует дрожь его восхищения. Ее совершенная податливость в неуловимые мгновенья оборачивалась абсолютным равнодушием к тому, кто рядом с ней, кто заставляет ее дрожать и вскрикивать неожиданно хриплым чужим голосом. Но само «действо» завораживало ее – бесспорно! – однако не с тем ли хрустальным, рассыпающимся в смехе азартом, с каким она катается на лыжах или играет в теннис? Спортсмэнская бестия!
Вдруг Женечка остановилась, вынырнула из его рук и как ни в чем не бывало уселась голыми ягодицами на край тумбы.
– Я вас чем-то напугал? – встрепенулся Басби.
– О, нет, – она изогнулась и порылась в сумочке, брошенной тут же, в ворохе платья, наконец нашла что-то и спрятала кулак с зажатой находкой за спину. – Какие хотите: «Премьер» или «Перфект»? Настоящие американские! И не старомодные резинки, а латексные! – Она достала из-за спины руку, разжала ладонь: на ней лежали два блестящих конвертика. – Вы знаете, что точно такую эмульсию, которую химики используют при изготовлении латекса, выделяют одуванчики? Разве не здорово?
Басби сгреб ее со стола и поднял над собой – расписную свою распространительницу презервативов. Откуда она такая взялась? С какой такой ученой планеты?
– Мадемуазель нанята распространять продукцию известных заокеанских компаний? – он понес ее к креслу, где валялась его одежда. – А хотите, попробуем роскошный, как утверждает купец – и как вам, судя по всему, известно, – товар из рыбьего пузыря отборного сорта семги? – Басби усадил Женечку к себе на колени и развернул перед ней извлеченный из кармана брюк серебристый пакетик. – Вы опять меня опередили! Кстати, если удастся заманить вас вечером на небольшую экскурсию, я покажу редчайший экземпляр этого рода из кожи… Не скажу кого – узнаете, если захотите. И, заметьте, в надежном рабочем состоянии.
Златовласка смеялась и тянулась к его губам. Они снова припали друг к другу, и, кажется, сейчас она была чуть ближе, а летучая ее душа – чуть доступнее. Или ему показалось? Сладкая дрожь охватила их одновременно. Нега и напряжение оставляли его медленно. Он не желал выпускать ее буратинье тело из рук, хотел гладить шелковистую кожу, перебирать кудри и холить дивную тень наслаждения, постепенно таявшую. Но куда там! Уже вспорхнула, уже накинула платье и перевязала ленточки туфель.
– О, месье столь предусмотрителен! Дверь, оказывается, заперта, – бросила она, отпирая замок. – Сегодня, простите, не смогу поехать на вашу экскурсию. Как-нибудь в другой раз, ладно? Он совершенно лишен почтения к старшим. Не правда ли, прекрасное качество? – Это о Ландау, с которым у нее, оказывается, назначен разговор о магнитной теории электрона. – Давайте скорей, Визг. Что вы копаетесь? Пора возвращаться к обществу.
Она бежала вверх по лестнице. Мелькали розовые пятки. Покачивались на указательном пальце серебряные босоножки, подхваченные за перемычки. Целовал колени шифон. Поворот лестницы. Еще один. Исчезла. Растаяла. Испарилась.
Через минуту Женечка легко внедрилась в спор о куда-то спешащих частицах атомного ядра, который вели внизу шикарный Лев Ландау и несколько загорелых юношей.
Когда Басби вошел в холл, толпа уже поредела. Златовласка снова сидела у фортепьяно и наигрывала одной рукой высокие бесцветные ноты – рядом стоял пожилой господин с бородкой, пытавшийся что-то напеть, но сбивавшийся на сип. Женечка радостно подбадривала его:
– У вас еще три попытки! Вы говорите, ваша мелодия из Римского-Корсакова? Ну, дайте какой-нибудь ключ! Хотя бы – из какой пьесы.
Басби взял с барной стойки бокал с коньяком и остановился в центре опустевшего зала: выйти на террасу к морю? Море вечером пахнет острее, будто в нем прибавляется водорослей, соли, да кто-то досыпает еще и перца. Или подойти к роялю? Златовласка обернулась, лицо ее брызнуло в улыбке, и она пробежалась правой рукой по басовым аккордам – возникли нотки из модной в этом месяце песенки. Кажется, «Рыбка под золотистым дождем». Басби махнул своей тающей любовнице рукой. Она кивнула и снова стала что-то объяснять старичку.
Пора было уходить. А кудрявую вертихвостку надо пригласить на главную роль в мюзикле, который он будет фильмировать. Если будет… Но подходящим ли окажется сачок для ловли этой бабочки? Вот вопрос.
Итак, это случилось вчера. Мысли о Златовласке мучили его всю ночь. Он вставал, курил, распахивал окно, но воздух был влажен и вязок. Он закрывал створки, ложился, однако через полчаса все повторялось снова. Поднялся в самом дурном настроении. Вместо того чтобы идти в театр, весь день шатался без дела, пока не осел в таверне у старого грека. Небесное признание Чкалова в любви к Лидии изменило направление его мыслей. Светящиеся буквы таяли, оставляя в вышине дымные белесые хвосты. А Басби думал о своей бывшей возлюбленной. Что-то ушло из его жизни вместе с ней. Не то чтобы он в ней нуждался. Или нуждался, сам того не понимая? Или просто закончился фокус? Только вместо престижа – того самого магического и таинственного эффекта, который оказывает на публику трюк, – все завершилось пшиком.