Как обычно, ночью тихо подошли катера к вражескому берегу, высадили разведчиков, и пошли они по совершенно пустынной тундре, где нет ни дорог, ни населенных пунктов. Двое суток шли, ориентируясь по компасу и небесным светилам. На третьи вышли к мысу Крестовому, и тут завязался бой. Гитлеровцы, быстро спохватившись, подбросили подкрепление. Десант оказался в трудном положении. Его окружали. Боеприпасы и продовольствие подходили к концу. По приказу Головко им сбросили на парашютах все необходимое. Разведчики, пожалуй, впервые попали в такую переделку, и, как ни трудно было отбиваться от наступавших со всех сторон гитлеровцев, они все же вырвались из кольца и в конечном счете сумели обезвредить батарею на мысе Крестовом.
Как только адмирал Головко получил от них донесение, он позвонил Кузьмину:
— Батарея на Крестовом в наших руках. Входные батареи тоже будут подавлены. Готовьтесь сегодня ночью проводить операцию. Все остальное уточним при встрече.
К вечеру командующий флотом приехал на КП Кузьмина, они вместе поспешили на пирс, к непосредственным исполнителям смелого замысла. Адмирал проверил подготовку, дал указания катерникам, поговорил с Александром Шабалиным, который должен был раньше всех прорваться в порт и высадить первый бросок десанта.
— Имейте в виду, — сказал ему Головко, — в этом деле есть известный риск. Но все меры к тому, чтобы обеспечить прорыв, уже приняты. Поэтому я уверен в успехе операции и хочу, чтобы вы тоже не сомневались.
…Сгущались сумерки. Головко с Кузьминым вернулись к себе. Уже не чувствовалось такого напряжения, как накануне. Лишь офицер оперативного отдела громко разговаривал по телефону с командиром отряда торпедных катеров, отдавал последние указания.
Головко снял с себя меховую куртку, какие носили катерники, присел к столу, взял в руки схему огня, просмотрел лист ватмана, испещренный большими и малыми стрелами, нацеленными на береговые батареи и огневые точки противника на подступах к порту Лиинахамари, которые были известны и не раз прощупывались нашей разведкой.
Кузьмин взглянул на часы и обратился к командующему:
— Разрешите начать движение.
— Добро, — ответил Головко, поднимаясь из-за стола.
Они поспешили к полукруглой ячейке, где стояли дальномер, стереотруба. За время наступления войска 14-й армии ушли далеко от перешейка, и сейчас было до того тихо кругом, что даже все находившиеся на командно-наблюдательном пункте говорили между собой вполголоса. Только громкий голос оператора совсем неожиданно ворвался в эту тишину:
— Товарищ командующий, разрешите доложить: катера вышли.
Вскоре издалека донесся гул моторов. На берегу залива Мааттивуоно вспыхнули прожекторы противника, они лихорадочно шарили в небе, очевидно ожидая нашу авиацию. Но, убедившись, что опасность приближается со стороны моря, лучи прожекторов заскользили по воде.
Молчала вражеская артиллерия, молчали и наши батареи.
Шабалин и на этот раз остался верен своей тактике и прошел в залив тихо, без единого выстрела, только густое облако дыма выросло следом за ним. И тогда ожила вся артиллерия противника, в воздухе блеснули осветительные ракеты, в небе образовалось кружево огня. Открыли огонь и наши батареи. Через несколько минут на КП донесся по радио голос Шабалина: «Десант высажен, задача выполнена».
Головко, услышйв это, посмотрел в сияющие глаза Николаева, и его рука протянулась вперед и встретилась с большой крепкой ладонью члена Военного совета, человека, с которым Головко прошел годы войны.
Если Шабалину, как всегда, «посчастливилось» скрытно пройти узким коридором, незаметно высадить первый бросок десанта, то остальные катера попали под кинжальный огонь дотов, дзотов и пулеметных расчетов, причем в узком заливе, да еще в густых облаках дыма маневрирование могло привести к столкновению. Поэтому, несмотря на жестокий огонь со всех сторон, катера двигались прямолинейно на самых малых ходах.
В гавани Лиинахамари от осветительных снарядов и ракет стало светло как днем. Это даже помогало лучше ориентироваться морякам и десантникам. К берегу подходили все новые и новые катера: Ре-шетько, Макарова, Павлова, Киреева… Матросы, стоя по пояс в ледяной воде, поддерживали трапы, ятобы десантники не намокли.
И действительно, бойцы десантных отрядов в полном порядке, сухие высаживались на берег.
С каждым часом продолжал расширяться отвоеванный плацдарм.
Из глубины обороны противника подтягивались новые силы, и гитлеровцы не раз переходили в контратаки.
Каждая лишняя минута задержки в гавани была смертельно опасной для катеров, находившихся под сосредоточенным огнем противника. Катер Бориса Павлова с ходу врезался в противоторпедную сеть, и со всех сторон к нему протянулись огненные трассы. В корпусе образовались пробоины. На борту находились раненые и убитые. И все же экипаж катера высадил десант и своим ходом вернулся в базу. А на другом катере осколком снаряда перебило рулевое управление. Старшина группы мотористов Г. Курбатов обеспечил ход катера, пользуясь лишь мотором. Поблизости взорвался еще снаряд, и Курбатову раздробило пальцы левой руки. Потемнело в глазах. Но все равно он не оставил боевого поста.
Всю ночь прибывали катера с новыми и новыми группами десанта. Скоро перестрелка продолжалась уже в горах.
13 октября порт Лиинахамари, военный городок и все господствующие высоты были в наших руках.
14-я армия тем временем освободила издревле принадлежавший русским порт Печенга (Петсамо).
Стремительность удара не позволила гитлеровцам взорвать склады и служебные помещения, командный пункт, хотя к нему был уже протянут бикфордов шнур. Оставалось немного — поджечь его.
Утром в окрестностях Петсамо еще не затих бой, а в порт вошел торпедный катер, и среди бойцов в зеленых на меху куртках моряки узнали плотную фигуру адмирала Головко. Лицо его было усталым, но озарено радостью. Он вступил на только что освобожденную землю вместе с катерниками, не торопясь, обошел всю гавань, то и дело останавливаясь, рассматривал торчавшие из воды носовые и кормовые части потопленных фашистских кораблей, разбитые пирсы, брошенную впопыхах вражескую военную технику.
Он подошел к белому зданию гостиницы, где всю войну помещался штаб военно-морской базы, и было совсем необычно в этом чужом доме под сводами просторного вестибюля увидеть советского дежурного офицера, услышать четкий рапорт, каждое слово которого дышало сейчас какой-то особой торжественностью.
В эти часы прибывала все новая и новая информация. Торик докладывал командующему о стремительных действиях Шабалина, и о поразительной выдержке раненого моториста Георгия Курбатова, и о многих других воинах, чье боевое мастерство во многом содействовало успеху операции.
— Шабалина вызвать ко мне. Узнать и сообщить, в каком госпитале находится Курбатов, — коротко приказал Головко и добавил: — Подготовить все документы. Курбатов достоин звания Героя Советского Союза, а Шабалин заслужил еще одну Золотую Звезду…
Вечером, когда были решены все неотложные дела, Арсений Григорьевич приказал соединить его с членом Военного совета, рассказал ему свои впечатления и попросил навестить раненого Курбатова. Потом командующий говорил по телефону с полковником Крыловым, который командовал бойцами, высадившимися в тыл врага.
Адмирал терпеливо слушал его подробный доклад, одобрительно кивал головой. И только к концу разговора вспомнил о Звонкове.
Крылов не сразу понял, о ком идет речь.
— А-а-а… тот старший лейтенант, которому вы еще приказали явиться, — догадался Крылов и подавленным голосом добавил: — Не придет, товарищ адмирал. Он первым выскочил на берег, нарвался на огневую точку и погиб.
Лицо Головко помрачнело, брови еще больше насупились. Он молча положил трубку. Сколько смертей пришлось ему видеть начиная с Испании! Он слышал сквозь стоны, как умирающие прощались с близкими и родными. Он видел смерть людей, только минуту назад стоявших рядом с ним. Навсегда запечатлелись в его памяти как-то сразу каменеющие, пожелтевшие лица. Даже на войне к этому нельзя привыкнуть. Но сейчас при воспоминании о старшем лейтенанте Звонкове адмиралу стало особенно тяжело.
В кабинет вбежал адъютант, сообщая на ходу:
— Товарищ адмирал, приказ из Москвы! — А сам бросился включать радиоприемник. Из шумов и хрипов донесся знакомый голос диктора:
«…Генералу армии Мерецкову, адмиралу Головко. Войска Карельского фронта прорвали сильно укрепленную оборону немцев северо-западнее Мурманска и сегодня, 15 октября, при содействии кораблей и десантных частей Северного флота овладели городом Петсамо (Печенга) — важной военно-морской базой и мощным опорным пунктом обороны немцев на Крайнем Севере… Сегодня, 15 октября, в 21 час столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам Карельского фронта, кораблям и частям Северного флота, овладевшим Петсамо, двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий».
Вскоре позвонил нарком Военно-Морского Флота СССР Н. Г. Кузнецов. Сначала Головко, затем Мерецкова поздравил с победой.
— Салуд, камарадо! — отозвался Кирилл Афанасьевич, вместе с Кузнецовым участвовавший в испанской войне. — Тебе большое спасибо за моряков. Молодцы! Действовали выше всяких похвал.
Головко после телефонного разговора вышел из штаба. Он долго стоял один, всматриваясь в густую темноту, сквозь которую едва пробивались сполохи северного сияния, думая о том, что сегодня в ночь вместе с армией моряки пойдут дальше, на Киркенес…
И вот завершилась долгая, многострадальная война. Праздничное настроение царило в Полярном. Как и в Москве, небо Заполярья расцвело огнями праздничных фейерверков.
В первый день мира А. Г. Головко оглядывается на путь, пройденный флотом, с чувством удовлетворения отмечает в своем дневнике, что победители — это поколение людей, «подготовленное комсомолом, воспитанное партией на большевистских принципах, на верности всеобъемлющим идеям ленинизма, в повседневной борьбе с трудностями, сопровождающими строительство социализма, наше поколение оказалось наиболее многочисленным среди участников Великой Отечественной войны. И оно заняло уготованное ему место в этом историческом периоде, заняло по праву, переняв у ст