аршего поколения его опыт, выдержку, традиции, все, что годилось в современных условиях, сохранив традиции и преумножив их. Свидетельство тому — массовый героизм людей хотя бы Северного флота, их моральная стойкость при любых обстоятельствах. Трудно найти более суровые условия, чем в обширной, на тысячи миль морского Заполярья, операционной зоне, на просторах которой мы действовали все это время в штормах, туманах, снежных зарядах, среди ледяных полей, полярной ночью, при минной опасности. И вот в таких условиях Северный флот дал за войну свыше 80 Героев Советского Союза, в том числе двух дважды Героев Советского Союза — катерника Александра Шабалина и морского летчика Бориса Сафонова, свыше 40 000 орденоносцев». И особо подчеркивает: «Но не дал ни одного дезертира, ни одного перебежчика… Все показали себя настоящими советскими патриотами. Не знаю ни одного случая, чтобы матросы — масса людей — в минуту смертельной опасности покинули свой корабль или хотя бы ушли со своих боевых постов без приказа командира. Такое исполнение долга возможно лишь при высоком чувстве патриотизма».
В тот счастливый час, когда в Полярном гремели оркестры и в семьях моряков слышался звон бокалов, Головко, размышляя о будущем, писал: «Выстояв под страшным напором, одержав победу, которая уже сейчас признана исторической, мы обязаны помнить, что немецкий фашизм — всего лишь один из отрядов империализма. Бдительность и еще раз бдительность— вот закон нашего времени в непрекращающейся и только видоизменяющейся схватке двух миров».
Любимые музы
Арсений Григорьевич Головко, от природы жизнерадостный, общительный человек, среди людей и для людей. Это знают его товарищи по оружию — моряки, летчики, партийные и советские работники, историки, художники, кинорежиссеры. Они могут рассказать, как в 1927 году, в год десятилетия Октябрьской революции, курсант училища имени М. В. Фрунзе вступил в ряды партии и через всю жизнь высоко пронес звание коммуниста. Как не раз избирался в верховные органы страны и, будучи депутатом Верховного Совета РСФСР и СССР, принимал участие в решении государственных вопросов, как чутко реагировал на письма своих избирателей, помогал советом писателям, актерам.
Мне тоже довелось иметь дело с Головко, наблюдать его в разных ситуациях, ощутить его благотворное влияние на окружающих…
Помню, на Северный флот приехал писатель Вениамин Александрович Каверин. Он поселился у меня, и в первый же день мы пошли на прием к командующему.
Замечу, что Арсений Григорьевич всегда проявлял поразительную осведомленность в литературе. Мы удивлялись: когда он находит время читать? Но многие книги, выходившие в ту пору и еще пахнувшие типографской краской, стопочкой лежали у него на этажерке. Стоило об этих книгах заговорить, как можно было удостовериться в том, что они стоят тут не для украшения. Слово Головко о литературе всегда было мнением взыскательного читателя, обладавшего хорошим вкусом. Он был рад приезду Каверина, читал многие его произведения и с ходу задал ему вопрос:
— Кто выведен в вашем романе «Два капитана» под именем Саши Григорьева?
Каверин охотно рассказал о том, что был в Ленинграде летчик Клебанов, учился в осоавиахимовской летной школе, потом работал в гражданском воздушном флоте на дальних северных линиях. Он и послужил прообразом главного героя книги. Затем Вениамин Александрович сообщил, что здесь, в Полярном, он намерен закончить вторую книгу романа, чему Головко обрадовался:
— Прекрасно! Если потребуется какая-либо помощь, обращайтесь без всякого стеснения в любое время дня и ночи.
Вениамин Александрович, человек в высшей степени скромный и, больше того, застенчивый, старался не беспокоить Головко. Но все, что ему требовалось, он увидел и узнал. И завершил вторую часть романа «Два капитана». Саша Григорьев воюет на Северном флоте. Помните: «В паре с одним капитаном мне удалось потопить третий транспорт в конце августа 1942 года. «Малютка» знаменитого Ф. с моей помощью утопила четвертый. Об этом не стоило бы упоминать — я шел пустой и мог только сообщить координаты германского судна, но Ф. пригласил меня на «поросенка», и с этого «поросенка» начались события, о которых стоит рассказать». Не стану скрывать от читателей: под таинственной буквой «Ф.» скрывается подлинная личность знаменитого подводника И. И. Фисановича.
Велик был интерес командующего к искусству, будь то театр, музыка, живопись, скульптура. «Я люблю искусство, вероятно, потому, что природа не одарила меня такими талантами», — признавался Головко, не понимая того, что иметь душу художника — это не меньше, чем владеть художественным мастерством.
Арсений Григорьевич всегда и всячески поддерживал все виды творчества, не раз приглашал артистов из Москвы. Вот и в самый канун войны в Полярном оказался на гастролях Московский музыкальный театр имени К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко. 19 июня на спектакль «Перикола» пришло руководство флотом во главе с командующим. И многие зрители решили: опасность пронесло, обстановка разрядилась. А 22 грянул гром, и театр уехал в Москву, оставив декорации и реквизит. Но у Северного флота был свой театр, и все это хозяйство пригодилось. Главный режиссер театра, молодой, весьма одаренный Валентин Плучек, с успехом ставил пьесы из классического репертуара.
Предельное напряжение и постоянная занятость боевыми делами не мешали Головко бывать на спектаклях. Находил он время и поговорить с артистами.
— Хорошо бы написать пьесу на флотском материале, — однажды сказал он, — хотя бы о подводниках. Ведь есть у нас опытный драматург. Вся боевая жизнь проходит у него на глазах. Не можете ли вы взять на себя это дело?
— Попробуем, — ответил Плучек.
И через несколько месяцев репертуар театра пополнился пьесой Исидора Штока «В далекой гавани». Герои ее сидели в зале и узнавали самих себя — Колышкин, Лунин, Фисанович…
Далекое Заполярье… Даже прожить там не просто, а нужно еще и воевать.
Вот это понимал командующий флотом и, считая, что не единым хлебом жив человек, всячески стремился привлечь на флот работников культуры. Писатели Ю. Герман, А. Зонин, Б. Лавренев, Н. Панов, Н. Флеров повестями и стихами, написанными по следам боевых событий и печатавшимися в газете «Краснофлотец», радовали бойцов; многие напевали песни композиторов Б. Терентьева и Е. Жарковского, особенно «Прощайте, скалистые горы» на слова поэта-фронтовика Н. Букина; художники А. Кольцов, А. Меркулов создавали полотна на тему боевой жизни североморцев. И никто из этих тружеников культуры не был обойден личным вниманием командующего. Подчеркиваю, личным, ибо каждого он знал и не раз с ним беседовал.
В канун нового, 1943 года своеобразной сенсацией в Полярном стало появление у Дома флота гигантских фигур матросов в бушлатах, бескозырках, с автоматами наперевес и гранатами, взметнувшимися над головой. Во всем их облике, стремительных позах, суровых лицах — порыв, одержимость, жажда боя. И тут же были изображены гитлеровские вояки: один пустился наутек, другой еще отстреливается, третий распластался.
Но самое поразительное, что все это было выполнено из снега и для крепости облито водой. Головко одним из первых появился здесь. Долго рассматривал композицию, удивляясь, как динамичны фигуры моряков. Внезапно появившиеся в первые часы 1943 года снежные богатыри словно пророчили победу.
Подошел Торик и, улыбаясь, спросил:
— Ну что, Арсений Григорьевич, хорош новогодний сюрприз?
— Скажите, а чья это работа?
— Кербеля, военного художника политуправления.
— Неужели он один смог такое сотворить?
— Нашлись помощники — матросы из флотского ансамбля. Но главная-то сила — он. Талант, товарищ адмирал.
— Вижу, Николай Антонович. Где же автор этой скульптуры? Познакомьте меня с ним.
Но автор — студент дипломник Суриковского института, без пяти минут скульптор Лев Кербель — находился в море. Эсминец «Гремящий» провожал очередной конвой.
Когда «Гремящий» появился в Екатерининской гавани, на корабле приняли семафор: «Художнику Кербелю немедленно прибыть к командующему флотом».
Худенький, длиннолицый паренек в матросской форме по дороге сделал «заход» к Дому флота — хотелось поглядеть на свое снежное детище. Увы, даже следа не осталось. За время похода в Полярном потеплело, и все произведение… растаяло. Теперь в штаб!
Головко поднялся из-за стола, вышел навстречу и, крепко пожав Кербелю руку, сказал:
— Спасибо за вашу скульптуру! Получилось очень впечатляющее зрелище. На фронтах развернулось наступление, и вы сумели эту наиважнейшую тему раскрыть своими средствами. До сих пор плохо у нас с монументальной пропагандой, хотя есть художники. Да вот и скульптор объявился. Теперь мы за это дело вместе с вами возьмемся.
— Растаяла моя композиция, товарищ вице-адмирал, — грустно сообщил Кербель.
— Да, капризы природы. Ничего не поделаешь. Но как вы вообще сумели это сделать? Матросы у вас словно живые, — заметил Головко. — Притом типичные североморцы, будто сошли с корабля на сухопутье и бросились в атаку. Чувствуется, повидали вы моряков в деле.
Да, моряков он уже повидал. Кербелю и самому довелось тралить вместе с ними, ломом и киркой обрубать лед на обмерзающем корабле. На полярном ветру люди тоже обрастали льдом и походили на тех, кого он изобразил у Дома флота. А дуэль североморцев с береговыми батареями противника, когда снаряды рвутся совсем близко и на палубу залетают осколки? Долгие дни и ночи конвоирования транспортов, борьба с подводными лодками противника…
Головко попросил подать чай, они сидели рядом — вице-адмирал и матрос, чаевничали и продолжали разговор.
— Идет большая, жестокая война, каждый день мы теряем драгоценных людей, — говорил командующий. — Мы пишем о них в газетах, выпускаем листовки. Но пройдут годы, подшивки начнут пылиться в библиотеках, листовки и вовсе не сохранятся. И многое будет утрачено для потомков. Надо увековечить героев на полотне, в с