Великий адвокат не дожидается, пока я произнесу имя его клиента. Я узнаю, что Нордаль Лёланде получает в тюрьме много писем, но больше не отвечает на них. Я спрашиваю почему. Адвокат уходит от ответа: «По причинам, о которых мне не хотелось бы говорить». Впоследствии я понимаю, что Лёланде встретил женщину, ради которой, похоже, и прекратил всю остальную переписку. Ее застали врасплох на первом свидании через несколько недель после этого разговора – в разгар интимных отношений с Лёланде… А пока мы сосредоточимся на его единственном известном мне романе.
При содействии мэтра Якубовича я хочу попытаться определить личность загадочной Элизабет – или «госпожи Г.», как ее прозвала пресса. Я напоминаю ему, что в начале отношений с Нордалем Лёланде в единственном интервью, которое она дала[44], женщина изобразила довольно идиллический портрет заключенного. С ее слов, мужчина, которого она встретила, «был не таким, как говорили, [он] был невероятно покровительственным, галантным и пугающе умным…».
– Он, конечно, не дурак и не тупица, но ничего пугающе умного в нем точно нет! – немедленно отзывается адвокат с улыбкой. – Галантным его тоже не назвать. Скажем так, воспитанный мальчик, который соблюдает правила приличия и проявляет максимум уважения. Не будем забывать, что он солдат, а значит, привык полностью подчиняться властям. Даже в тюрьме охранник – это охранник, с иерархической точки зрения он стоит выше. Это так и не подлежит обсуждению.
Тогда я предлагаю начать с самого начала: с письма, полученного заключенным.
– Это первый рубеж, – объясняет адвокат. – Еще до вручения письма, когда речь идет о заключенном вроде Нордаля Лёланде, почта перед передачей ему просматривается. Полученное письмо необязательно требует ответа. К слову, есть женщины, которые пишут без обратного адреса, они могут указать свою фамилию, ник или имя, а адрес не указывать. А есть те, кто указывает имя и адрес. И тогда заключенный может захотеть ответить, не всегда у него есть какая-то цель. Ведь ему протягивают руку…
– Когда он отвечает – в этом уже есть какая-то манипуляция?
– Честно – нет, во всяком случае, в той схеме, которая нас интересует. Потому что на этом этапе он не знает, с кем имеет дело. Ничего не знает. Он знает только, что он один и ему скучно. И вот это письмо, новый контакт, который возникает в черноте его жизни в четырех стенах – одиночной камере чуть больше семи квадратных метров, – это настоящий луч света…
– Потому что кто-то вдруг говорит: «Я не считаю тебя чудовищем, я считаю тебя человеком…» Так?
– Именно! И начинается переписка. Они рассказывают друг другу о своей жизни, женщина пишет, кто она такая, неважно, правда это или нет, как у нее прошел день… Это возвращает заключенного в реальный мир, в повседневность.
Да, все очевидно. Мэтр Якубович прав, каждое письмо как открытая дверь. Как бы то ни было, я не могу перестать думать, что у некоторых заключенных – в частности, у его клиента – вполне может возникнуть желание манипулировать. Не стоит забывать, что Лёланде все-таки просил Элизабет передавать ему телефоны и наркотики! Но эти мысли я оставляю при себе. Сейчас не тот момент. Мы едва начали разговор, не хочу отклоняться.
Я продолжаю: спрашиваю, поощряет ли он такое общение лично, как адвокат. Он отвечает отрицательно, поскольку, по его мнению, это относится к частной жизни. Я настаиваю:
– Но ведь такие романы могут влиять на ход дела, разве не так?
– В любом случае, когда это произошло, Нордаль мне ничего не сообщил, – отвечает адвокат с серьезным и суровым видом.
– В смысле? Вы не знали?
– Конечно нет! – восклицает мэтр Якубович.
– Но почему? Он думал, что вы не одобрите?
– Нет, но я не его наперсник. Я сразу обозначил дистанцию. Я всегда веду себя так, я не из тех адвокатов, которые набиваются в закадычные друзья… У каждого свое место.
– Но как так! Роман все-таки продлился два с половиной года – и он с вами это не обсуждал?
– Я вообще ни о чем не знал. Мне сообщили уже постфактум. Если честно, я был рад за него, разве что не хотел, чтобы эта женщина вмешивалась в ход дела. Это было на слушании в Шамбери [первое заседание суда в связи с убийством капрала Нуайе], она хотела прийти и дать показания. Я сказал «нет». Я не хотел даже видеть ее в зале суда. Не хотел никакого вмешательства. Тем более в отношении родственников жертв…
– Да, действительно. Сложно выслушивать, как убийца вашего сына или дочери заводит роман за решеткой!
– Да, это неуместно. В любом случае ее показания мало что значили бы в прениях…
– Мне бы хотелось вернуться к началу этой истории. Расскажите, что вы знаете об этой женщине лет пятидесяти, которую пресса называла Элизабет. Не знаю, вымышленное ли это имя. Говорят, она работает в социальной сфере. В том пресловутом интервью изданию Dauphiné libéré она объясняет, что впервые обратила внимание на Нордаля Лёланде, когда увидела следственный эксперимент с воссозданием сцены убийства капрала Нуайе, услышала, как толпа вопит «Повесить его!» – и сочла это чудовищным…
– Повторяю, я в их тайну не посвящен. Но в любом случае с этого момента началась переписка, которая постепенно привела к просьбе о свидании. Поскольку посещения ему были разрешены, не было причин отказывать этой женщине – но справки, конечно, мы о ней навели. С этого момента события развивались стремительно. Она передала ему кучу подарков – на день рождения, на праздники – то, что разрешено тюремной администрацией, потому что пропускают, конечно, не всё, например, мобильные телефоны нельзя, но впоследствии она их проносила…
– Она упоминает даже наркотики…
– Да. И кто за это в ответе? У них очевидная разница в возрасте и в культуре. Он как раз очень пассивен. Она говорит, что ею манипулировали, но как он может манипулировать, если полностью зависим?!
Кто сейчас говорит? Адвокат или человек? Он действительно верит, что его клиент пассивен? С его слов, Элизабет – «проактивная» женщина. Так на самом деле она все затеяла? Это кажется мне удивительным: для отношений нужны двое, а Лёланде не совсем обычный мужчина, мягко говоря. Это убийца, который был «манипулятором» в достаточной степени, чтобы заманить жертв в ловушку. Я пытаюсь пояснить:
– Она говорит, что он имел над ней власть. Он много о чем просил ее, а она была безумно влюблена и согласилась передавать телефоны и наркотики.
– Это она-то безумно влюблена? – возражает Якубович. – Ну, я имею в виду, что он не станет… То есть, откровенно говоря, он скорее молчун…
– Это человек, которого вы видите… Возможно, с ней он не такой…
– Возможно, – соглашается адвокат. – В любом случае она видит его в этом окружении, которое лично мне хорошо знакомо, его строго ограничивают и постоянно контролируют…
– Несомненно, но при всем при этом удалось же им заняться любовью на свидании!
– Да, только уже ближе к концу у них было то, что обычно называют «семейным свиданием», оно действительно позволяет близость, личное пространство. И я вам больше скажу: когда я про это узнал, то не поверил! Я не знал, что у него есть такое разрешение. Моего мнения не спрашивали, да, впрочем, и не должны были. Сам он мог бы мне рассказать, но не стал…
Адвокат Якубович ненадолго замолкает. Я чувствую, что он хочет продолжить. Не стоит его торопить. Он колеблется. И наконец заявляет:
– Откровенно говоря, возникает вопрос, не она ли им пользовалась…
Я в замешательстве. С его слов, его клиент, несомненно, извлек из подвернувшегося случая свою выгоду, но в остальном за все ответственна именно она, возможно, она даже воспользовалась им! Но как? Как можно воспользоваться заключенным?
Я подытоживаю:
– Мэтр, если я правильно понимаю ваши слова, здесь есть некий дисбаланс. Выходит, он брал то, что предлагают, но в принципе это была именно ее потребность? То есть в отношениях с этой женщиной Лёланде проявлял своего рода прагматизм. Он знал, что не выйдет из тюрьмы, а эта женщина для него – окно наружу. Но если бы на ее месте была другая, все было бы так же?
– Абсолютно, – спокойно подтверждает адвокат. – Я знаю это из литературы, не из его признаний мне. Но да: она ему пишет, она его луч света, она звонит ему, потому что у них есть разрешение на разговоры, у них завязывается общение…
– Не знала, что в тюрьме разрешено звонить…
– Есть имена людей, которым можно звонить, определенный список. Например, если я ему звоню, то попадаю на коммутатор. Набираю номер, и автоответчик просит меня ввести код, у меня такой есть, и я оставляю ему сообщение. У него в камере есть телефон, на который могут звонить только трое: его мать, его сестра и эта женщина, которая носит ему подарки, дает возможность пользоваться тюремным ларьком[45], улучшать свою жизнь, а в один прекрасный день, так сказать, еще и дарит ему свое тело… Как он отреагирует? Скажет «Нет, я не заслуживаю»?
– То есть, по вашему мнению, именно она чрезмерно вложилась в эту историю, пусть даже он не говорил ей напрямую: «Ты или другая – все равно», а просто вел себя галантно?
– Ну, это все-таки «профсоюзный минимум».
Определенно, эти интервью обескураживают. Я пришла с готовым представлением, выстроенным на основе прочитанного, сочинила себе историю о женщине, движимой состраданием, которая протягивает руку, подвергается манипуляциям и насилию, и вот адвокат того самого мужчины ставит все под сомнение. Он выглядит таким уверенным в себе. И все же мне кажется, что описанный в прессе роман был более близким и равноправным, чем он утверждает. Я напоминаю себе, что мэтр Якубович, каким бы искренним он ни выглядел, остается адвокатом. Адвокатом, защищающим своего клиента. И вдруг я вспоминаю один аргумент, который могу выдвинуть против него:
– А похороны? Она ведь отправилась на похороны отца Нордаля Лёланде. Это не такая уж мелочь!