– Тут она повела себя откровенно неприлично. – Он мрачнеет. – Позировала, делала фото, которые потом отдала Paris Match. Потому что то фото, где он заснят в детстве с братом и сестрой, передала она. Это украденное фото, оно стояло в доме его матери. Входишь и сразу же натыкаешься на нее, в прихожей. А она пересняла это фото и слила журналистам! И не только это…
– Но ведь он сам попросил ее туда пойти – или нет?
– Конечно нет! По моей просьбе – я думал, ее отклонят – суд согласился, чтобы он пошел на похороны отца. И она там была, но ее никто не звал. И в такой момент она делает с ним селфи, а потом передает их в Paris Match! Те еще манеры, прямо скажем!
Он выдерживает небольшую паузу и выносит вердикт Элизабет:
– Она даже говорила, что они женаты. Об этой женщине есть целый сюжет…
«О ней и обо всех остальных!» – хочу ответить я. Не в этом ли смысл моего присутствия в его кабинете, смысл моего исследования? Не это ли источник моего желания написать об этом книгу, раскрыть тайну Элизабет и ей подобных, чье сердце и разум однажды пали ниц перед убийцей?
Мэтр Якубович переходит к единственному интервью «госпожи Г.» прессе. Тому, где она рассказывает об истории любви, закончившейся плохо из-за манипулятора Нордаля Лёланде, с которым она якобы была в зависимых отношениях[46]. Она описывает мужчину макиавеллиевского типа, коварного, жестокого, с «пугающей» сексуальностью.
– Не хочу возлагать на нее всю вину, – объясняет адвокат, – но мне показалось совершенно некорректным и просто отвратительным, что она дала это интервью до начала процесса. Это никому ничего хорошего не принесло. Кстати, ее вызывали на заседание суда, но туда она даже не явилась…
– Месть отвергнутой женщины?
Адвокат выглядит искренне удрученным:
– Думаю, она действительно сочинила себе историю. Чистосердечно или нет, я, конечно, не знаю, но она ее сочинила. А он – ну что ж, у него тоже своя специфика… – Это самое мягкое, что можно сказать о его клиенте!
Но я чувствую, что он полностью откровенен. И у меня возникает такая мысль: если Нордаль Лёланде – хищник, которым его все представляют, значит, эта искренняя женщина, пришедшая к нему, потому что он был одинок, и влюбившаяся в него, стала жертвой манипуляции… Адвокат резко выпрямляется и жестикулирует своими длинными руками, словно в эффектной речи в зале суда:
– Нордаль Лёланде не хищник! Ничто в его деле не позволяет так считать! Он совершил чудовищное деяние, признал его и был за это осужден на самое суровое наказание, какое только есть, кроме преступлений против государственной безопасности, но все это было юридически обосновано. Я очень зол на журналистов за то, как они представили отношения Нордаля с женщинами. Объективно ложная картина! Ни одна из женщин, с которыми у него были отношения, ни одна, за единственным исключением, НИ – ОД – НА [он повышает голос и чеканит слоги] не упрекает его ни в чем, разве что в ветрености и лжи! Да если мы будем сажать всех ветреных или лживых мужчин, нам тюрем не хватит! Повторяю, ни одна не говорит о насилии, ни одна!
– А как насчет власти, той самой моральной власти, о которой говорит Элизабет?
– Ну что вы от него хотите? Он безработный, сидит на кокаине[47], без гроша в кармане… Когда знакомился с девушками в соцсетях, он просил их оплатить бензин, потому что не мог себе этого позволить. Так что не знаю, какое у него там могло быть влияние. Разве что, пожалуй, симпатичная мордашка и накачанное тело… Повторяю, ни у одной из них не возникало чувства, что они в опасности. Они почувствовали себя в опасности позже, когда стали слышать по телевизору про «хищника», про «серийного убийцу»… Однако, я признаю, что он не очень по-джентльменски повел себя с некоторыми из них, когда снимал их и выкладывал фото на разные сайты, тут на него определенно есть за что злиться, но не более того. Так что насчет власти над этой женщиной – нет. Ну и потом, если на свободе он еще мог оказывать какое-то там влияние, то здесь я не очень понимаю, какое у него влияние за решеткой.
Мэтр Якубович весьма категоричен. Он искренне улыбается, и это склоняет меня на его сторону, но в то же время я не могу не думать о том, что его клиента обвиняли и в сексуальном насилии – в домогательствах к двум малолетним двоюродным сестрам – им было тогда четыре года и шесть лет, он трогал их, когда они спали. Так что адвокат на данный момент всячески заинтересован в том, чтобы как можно меньше важности придать словам госпожи Г. Я в замешательстве, все-таки он чертовски убедителен… Я спрашиваю, говорил ли он с этой женщиной, и если да, то когда.
– Да, перед первым процессом, по делу об убийстве капрала Нуайе. Я хотел убедить ее не приходить.
– В качестве кого она фигурирует в материалах дела?
– Точно уже не помню, но там были какие-то письма. Я понимал, что тут что-то не чисто. Но он их много получал…
– Много – это сколько?
– Очень много. Не только от нее. Она, кстати, по этому поводу ревнует. Хотя, если и есть женщины, которым незачем ревновать, это как раз те, чей возлюбленный или любовник сидит в тюрьме…
– Что она рассказывала вам об их отношениях, когда вы встречались здесь?
– Для нее это было чем-то серьезным. Она совершенно точно считает себя находящейся в романтических отношениях. Я прекрасно знаю, что это не так, но не мне ей об этом говорить. Я не хочу показаться сексистом, мачо или грубияном, но, на мой взгляд, она даже не в его вкусе. И, если позволить себе еще одно не очень корректное высказывание, я бы сказал, что у него не было особого выбора. Брал что дают.
– И возможно, именно это объясняет ее чувства, когда она говорит, что он ее использовал?
– Я думаю, что эта женщина не нечестна, а несчастна. Не знаю, насколько можно доверять этой информации, но вроде бы она и с мужем познакомилась при подобных обстоятельствах… Тот мужчина отбыл срок, и она вышла за него, а потом развелась. Значит ли это, что ее интересуют только мужчины, находящиеся за решеткой? Не знаю. Даже не хочу проверить.
Адвокат, сам того не подозревая, только что сообщил мне новые вводные: выходит, у этой женщины уже были отношения с заключенным. Он то ругает ее, то одобряет. Влюбленная женщина, не то чтобы неискренняя, но с досадной склонностью увлекаться преступниками, которая затем, будучи отвергнутой, жалуется на манипуляцию. Так где истина?
Я продолжаю:
– С ваших слов получается, что ей просто хотелось оказаться в свете софитов, став «женой такого-то». Когда вы отказали ей в таком внимании, запретив приходить на первый процесс, как она отреагировала?
– Она это приняла. А что ей оставалось. Да это и неважно, ведь у нас нет близких отношений, и я их не хочу. Я не хочу иметь никаких связей с этой женщиной, потому что знаю, что на самом деле для Нордаля это было несерьезно. В любом случае на этой стадии не бывает ничего серьезного. Он не знал, что его ждет.
– И все же она передавала ему телефоны…
– Это действительно было уже в конце…
– Да. И тут стало известно, что он также поддерживает связь с другими молодыми женщинами, в том числе через соцсети – одна из них Камилла, совсем юная девушка, и это тоже вызывает у меня вопросы. Когда тебе 17, 18 или 20 лет, с чего ты станешь писать мужчинам, подобным Нордалю Лёланде?
– Это обсуждали во время прений сторон, говорили, что это доказательство того, что он педофил! Вовсе нет: она совершеннолетняя. Да, с ней ведется переписка, ничего более. Но это правда, есть молодые женщины, которые ему пишут.
Я спрашиваю, видит ли он что-то общее во всех этих женщинах. Он отвечает молниеносно и безапелляционно:
– Альтруизм. Младшая из них была очень благополучной девочкой, никаких отклонений.
Я гну свою линию:
– А есть ли в этом, рискну сказать, религиозная составляющая, что-то вроде искупления: «Я верну его на путь истинный»?
– Бывает у некоторых, этакие благотворительницы, что бесит большинство заключенных: они-то хотят совершенно другого. Я видел у Нордаля рубашку Lacoste, брендовые вещи… Он говорил, что их подарила ему Элизабет. В какой-то момент он захотел ознакомиться с материалами дела, а это было очень сложно устроить, потому что он находился в одиночном заключении, значит, ему нужен был компьютер, который отслеживала бы администрация. А оплатить все это должна была она, и она это сделала…
– Прессе она говорила, что суммарно отдала ему 10 000 евро.
– Да, действительно, она очень ему помогала. Был бы я злоязыким, сказал бы, что она пыталась его купить. Я искренне верю в щедрость, в христианское милосердие, но, честно, учитывая все, что произошло впоследствии, думаю, здесь дело было не только в этом. Он был полностью зависим, не мог закупаться в ларьке, мать присылала ему сущие гроши, и то если могла. Так что Элизабет определенно стала для него манной небесной. Что касается телефона – я вообще не верю, что он его просил, он же знал, что за ним следят…
Не начинает ли мэтр Якубович перегибать? Я спрашиваю, думает ли он, что она совершила все это по собственному желанию.
– Да. Для нее это был способ сохранять близость с ним, привязать его к себе. Думаю, что они, вероятно, обменивались фотографиями, всякими личными и интимными моментами, а иначе было никак нельзя. Так вот, возвращаясь к истории с телефоном, не могу представить, чтобы он его у нее попросил…
– А почему, по вашему мнению, она вдруг заговорила через два с половиной года, ведь об их отношениях широкая публика не знала? Она понимала, что на нее будут показывать пальцем…
– Думаю, в этом плане ее раздирали противоречия. Именно он порвал с ней, а не она с ним, у нас есть письма, я их предоставил…
– А почему он с ней порвал?
– Потому что больше так не мог. Потому что она имела над ним власть…
– Даже так? – Я удивленно приподнимаю бровь. – То есть все вообще не так, как все думают? Это она держала его в своей власти, под каблуком, не он ее?