– Тогда вы думали: «В конце концов, мы же хорошо ладим, сделаю ему приятное и навещу его в тюрьме», так?
– Именно. В общем, я подала заявку в начале сентября 2019 года. В декабре 2019-го мне отказали на основании того, что мы не родственники. У меня было право обжаловать решение, что я и сделала. Мне снова отказали в начале января 2020 года. Я оставила сообщение мэтру Якубовичу, я плакала, когда рассказывала ему, что мне отказали в посещении. Он сказал: «Пришлите мне по почте все документы, и я направлю запрос на ваше посещение напрямую судье. Я передам ему все документы». Это было в январе 2020 года. И наконец я получила разрешение на свидание 7 марта 2020 года. Если бы не мэтр Якубович, я бы его ни за что не получила.
– Итак, между августом 2019-го и мартом 2020 года, когда вы получили разрешение на посещение, вы продолжали переписываться. В тот период тон ваших писем изменился?
– Да. Он писал мне все более нежные письма, и мне действительно захотелось с ним увидеться. Вообще, если бы я не получила разрешение на посещение, не было бы ничего страшного. Но когда я его получила, мне захотелось увидеть его.
– Итак, на дворе март 2020 года. В каком вы душевном состоянии? Это уже романтические отношения или еще нет?
– Для меня это было нечто промежуточное. Не любовь, потому что нельзя влюбиться в человека, которого не знаешь, но в этих отношениях было много нежности. Во всяком случае, у меня к нему.
– А за этот год вас не посещали сомнения, вопросы наподобие: «Так, я же пишу человеку, который убил молодого парня и маленькую девочку, что я творю?»
– Я задумывалась об этом, но только когда прошла всю процедуру, чтобы встретиться с ним, я задалась вопросом, куда меня несет и что такое творю.
Этим вопросом я задаюсь с самого начала своего расследования. Как такие женщины, как Элизабет, решаются начать и поддерживать подобные отношения с мужчиной, у которого руки в крови? Как об этом можно забыть? Я пытаюсь понять.
– Такое ощущение, что до того первого посещения вы еще не вполне осознавали масштаб отношений и того, чем они могут обернуться для вас и ваших близких. Вы должны были понять, до какой степени этот заключенный отличается от других, потому что вы проходили строгую процедуру, чтобы встретиться с ним. Как все происходило? Расскажите о первом посещении.
– Это было 13 марта 2020 года, в 8:00. Вообще, обычно ты получаешь разрешение на выдачу пропуска для посещения, а потом надо позвонить в службу свиданий, чтобы записаться. Ближайший день, чтобы его увидеть, был в ту пятницу. Это фиксированный интервал. Всегда нужно быть на месте за полчаса. Я не собиралась выезжать из дома в 5:00, так что сняла номер в гостинице в Сен-Кантен-Фаллавье. Но ночью уснуть я не могла.
– Почему? Из-за тревоги, нетерпения, радости?
– Из-за всего понемногу. В какой-то момент я даже думала вернуться… Он знал, что у него будет свидание, но не знал с кем.
– А вы не сообщили ему в письме?
– Нет, не успела. А созваниваться тогда нам еще не разрешали. Что касается письма, оно не успело бы дойти. Я увиделась с ним через неделю после того, как получила разрешение.
Элизабет продолжает, сообщая мне, что не готовилась как-то по-особенному. Просто накрасилась, как обычно. Она уточняет, что для нее это не было романтическим свиданием, и рассказывает дальше:
– В общем, наступает «день истины». Я сажусь в бокс, там переговорное устройство и плексигласовая перегородка. Я слышу, как открывается дверь. Когда он входит, говорю: «Простите, вы, кажется, не тот заключенный, кого я жду…» А он отвечает: «Нет, это я, Нордаль!» Он тогда был очень толстым, отпустил бороду, его вообще многие не узнавали. Его правда невозможно было узнать. [Она смеется.] Я думала, что мы будем сидеть каждый по свою сторону стекла весь час, но минут через пятнадцать надзиратели привели его ко мне.
Я прошу объяснить, потому что ничего не знаю об этой системе.
– Там есть так называемые передвижения. Кто-то из заключенных идет на прогулку, кто-то в комнату для свиданий или в мастерскую. А что касается Нордаля, учитывая, что он должен был всегда находиться в сопровождении и никак не контактировать с другими заключенными, то должен был дождаться передвижения, чтобы пройти через все комнаты для свиданий и зайти в мой бокс, не встречаясь с другими посетителями.
– Значит, через четверть часа он приходит к вам в бокс…
– Да, и там берет меня за руку, просит присесть и пододвигает мне стул. А я стою и смотрю на него. Я была будто загипнотизирована, но это потому, что его не узнавала! Сначала он вел себя немного робко. Говорил мало и не отпускал мою руку. Избегал смотреть в глаза. Но в какой-то момент он посмотрел на меня, широко улыбнулся и сказал: «Ох и долго же я тебя ждал. Ты рада меня видеть?» Я говорю: «Да, а ты?» – «Я не мог об этом написать, потому что нас читают, и потом, боялся, что это раструбят в прессе, – сказал он, – но я в тебя влюблен. Хочу, чтобы мы были вместе, чтобы мы поженились».
Побиты все рекорды: первое свидание – первое предложение. А этот Нордаль не промах! Я спрашиваю у Элизабет, не подводит ли ее память. Нет, она непоколебима:
– Но это правда, да, вот так в лоб услышать такое от человека, которого я не знала, хотя и писала ему целый год!.. Конечно, меня это потрясло. Такое вот признание в любви через четверть часа ошарашивает!
– Вы сказали, что с августа начали писать друг другу нежности в письмах. Выказанные им чувства все-таки не должны были стать сюрпризом, разве не так?
– Да, но от этого и до заявления человеку, которого встретил впервые: «Я тебя люблю, мы поженимся»… И, кроме того, он поцеловал и обнял меня.
– И что вы почувствовали в тот момент?
– У меня в голове все перемешалось, и радость, что я вижу его, и то, что все это очень поспешно…
Я и сама понимаю, что в голове у Элизабет все пошло кувырком, словно она не вполне осознавала, что делает тут, с мужчиной, которого сначала даже не узнала. Я пытаюсь разложить по полочкам то, что она рассказывает мне, немного навести во всем этом порядок. Нам это определенно необходимо!
– Итак, вот уже год вы переписываетесь, откровенничаете друг с другом, но в то же время это не кажется чем-то реальным. Но становится таковым, когда вы внезапно оказываетесь с ним лицом к лицу. И что вы чувствуете, когда он говорит с вами как с давней любовью, заявляя «Я люблю тебя»?
– Когда что-то смущает меня, заставляет чувствовать себя неловко, я смеюсь, и тогда тоже смеялась, прямо до слез! Он сказал: «Да ты надо мной издеваешься!» А я ответила: «Нет-нет-нет, я просто не знаю, что сказать».
– Его реакция вас не напугала?
– Еще как, и я подумала: «Это все-таки он». Потом у меня в голове все очень быстро прокрутилось, и я подумала: «А если я откажу, как он на это отреагирует?»
Опять эта загадочная фраза. «Это все-таки он». Что это значит? Он – убийца, он – звезда или он – мужчина, к которому я начинаю испытывать чувства и с которым переписываюсь уже год? Когда я спрашиваю ее об этом, в ответ она говорит что-то невразумительное и недоговаривает. Большего я так и не узна́ю. Затем интересуюсь: обсуждали ли они еще что-то во время этой встречи.
– В основном это, – отвечает Элизабет. – Практически только это. У меня не сохранилось больше никаких воспоминаний, только то, что я засмеялась, когда увидела его, потому что не узнала.
Я пытаюсь подобрать слово: неожиданно? Непостижимо? Абсурдно? Эта женщина – сплошная загадка. Вот она проводит час с заключенным, которого знает лишь по переписке, состоящей из дюжины писем в год, час с тем самым мужчиной, которого она не узнаёт, час, в течение которого этот почти что незнакомец целует ее, ласкает, говорит «Я люблю тебя» и предлагает выйти за него замуж, час с мужчиной, у которого руки в крови, – и вот ее беспощадный и окончательный вердикт: «У меня не сохранилось каких-либо воспоминаний»!
Я пытаюсь расспросить ее про этот эпизод, побудить ее выразиться точнее, но раз за разом повторяются те же самые слова, словно других у нее просто-напросто нет в запасе, потому что она полностью растворилась в своих чувствах: неловко, неожиданно, слишком быстро…
Я делюсь с ней своим удивлением от подобных откровений:
– Когда я вас слушаю, у меня складывается впечатление, что тогда вы не осознавали, что делаете, – реальность ситуации, несмотря на год переписки и откровений, поразила вас, только когда вы приехали в тюрьму…
– Да, именно так. Потому что все материализовалось. Очертилось что-то конкретное. И тут я сказала себе: «Ну вот, по факту ты уже в игре». Кроме того, это был не фантом, он был частью моей жизни, хотя отсутствовал в ней фактически. До того как я его увидела, он был в моей жизни, но не входил в нее. А с этой встречи он действительно вошел в мою жизнь.
– А когда вышли из комнаты для свиданий около 9:00, как вы себя чувствовали? Вы были ошарашены? Счастливы? Вот прошел час, вы уже не с ним наедине, вы можете пойти выпить кофе, собраться с мыслями и задаться вопросом, что же сейчас произошло. Что вы в тот момент говорили себе?
– Я была опустошена. Мне казалось, что я провела с ним больше часа. И еще меня мучило чувство вины, что я выхожу и оставляю его внутри.
– Вы чувствовали себя виноватой, что оставляете его?
– Да, у меня было такое ощущение, будто я бросаю его. Я ухожу, а он-то остается…
– То есть фактически вы больше думали о нем, чем о себе?
– Да, потому что за пять минут до конца свидания он сказал мне: «Давай, забери меня с собой, вытащи меня отсюда» – и сделал щенячьи глазки. Уже в письмах, когда я сообщала ему, что уезжаю в путешествие, он отвечал: «Заезжай за мной, упакуй меня в чемодан, возьми с собой в самолет»… Думаю, как раз тогда и началась своего рода манипуляция.
Новое кредо
– Второе свидание состоялось уже на следующий день. Ничего общего с тем, что было накануне. Он с ходу объявил мне, что на выходе, в конце свидания, меня ждет сюрприз. В этот раз он тоже был со мной нежен, целовал, ласкал и все такое. Потом сел напротив, посмотрел на меня и стал рассказывать всю историю с Артюром: потасовка, которая пошла не так, и что было потом – в общем, все-все…