– По сути, вы вышли замуж скорее для него, чем для себя?
– Да, это действительно не изменило мою жизнь… Хотя нет, изменило, когда стали известны даты казни. Поскольку я за ним замужем, я, конечно, получила право на последние посещения, потому что вот уж это они не могли у меня отнять…
Четыре года отсутствия
После этого письма с постскриптумом, лишенного малейшей ноты романтики и отправленного в 2008-м, Сандрин снова отправилась в Техас. Но ситуация опять осложнилась.
– Я пошла в комнату для свиданий и увидела на моем бланке посещения код рядом с фамилией. Я не поняла, что это означает. Хэнк сказал, что эти коды связаны с разрешениями на посещение. Такой код означал, что я могла видеться с Хэнком «по усмотрению директора». Больше мне ничего не было известно. На следующей неделе я вернулась, и Хэнк посоветовал зайти к директору для разъяснений. И я узнала, что этот код означал: директор запретил мне посещения! Я попросила объяснить причину. Он ответил: «Вы получите письмо». Я напомнила, что я в Техасе, а письмо придет во Францию. И, как полная идиотка, спросила, сможем ли мы и дальше переписываться. Он ответил утвердительно. Но когда я получила письмо, оказалось, что он добавил и запрет на переписку! То есть нам были запрещены и посещения, и переписка!
– Но почему такой радикальный запрет?
– Хотя огласка дела Хэнка не нравилась администрации, это не основная причина. Скорее причина в том, что у них никогда не было способов надавить на Хэнка. Он бунтарь. Он сражается за свои права и права других заключенных. Он подавал иски против администрации тюрьмы и выигрывал их в суде. Ничто не заставляло его подчиниться. Когда он попросил моей руки, они посчитали, что я – слабое звено. К тому же за это время замдиректора решил пересмотреть регламент особых визитов: теперь для посетителей издалека они были разрешены не один раз в месяц, а один раз за поездку! Тогда я запустила петицию и послала ее местным журналистам. Дело дошло до руководителя тюремной администрации, который опубликовал полное опровержение. Замдиректора меня возненавидел. Они ответили интригами против Хэнка – обвинили его в том, что он передал мне код, чтобы я могла посылать деньги другим заключенным и заниматься контрабандой! Мне пришлось нанять адвоката, чтобы добыть и переслать мне письмо директора, отправленное во Францию для подачи апелляции. Это мне обошлось в 1000 долларов! При запрете на посещения и переписку можно подавать апелляцию раз в полгода. И мы подавали апелляцию каждые полгода на протяжении трех лет. Потом я перестала. Я больше не могла.
Итак, на протяжении четырех лет, с 2008 по 2012 год, Хэнк и Сандрин были в разлуке из-за придирок администрации. Четыре года без возможности увидеть любимого человека.
– К счастью, в плане переписки, – рассказывает она, – мне очень помогло консульство Франции. Они попытались вернуть мне право на посещения; не вышло. Но администрация никогда ничего не говорила о переписке, а казнь Хэнка была назначена на февраль 2010 года. После отказа в посещении консульство возразило, что есть дата казни и я, по крайней мере, могу вернуть себе право на переписку. Администрацию застали врасплох, и они согласились. Я смогла написать ему за две недели до даты казни.
Я понимаю бешенство Сандрин, ее страсть и пыл и в то же время огромную усталость, изводящую ее все эти годы. Единственный способ выдержать – действовать.
– Именно поэтому дело Хэнка получило широкую огласку во Франции, а также в США, где я давала интервью на радио. Меня даже пригласили к знаменитому Ларри Кингу на CNN. Ни на какие другие интервью в США я не соглашалась. Говорили бы только обо мне и о моей борьбе за отмену смертной казни, в ущерб делу Хэнка. А мне нужно только, чтобы говорили о нем. Я хочу, чтобы журналисты сосредоточились на фактах в материалах его дела. В то время я постоянно что-то делала: соцсети, петиции, пикеты, запросы ДНК-тестов, перепалки с прокурором, с шерифом и т. д. Список нарушений и пробелов в деле только рос! Все это давало мне силы. К счастью, я могла хотя бы писать Хэнку.
Сандрин объясняет, что нашла в США друзей, с которыми очень сблизилась, они тоже противники смертной казни. Они поддерживают друг друга. В частности, у нее есть близкая подруга, и с 2002 года Сандрин останавливается у нее в Хьюстоне, чтобы не жить в безликих и унылых номерах техасских мотелей.
Нескончаемое метание между двумя континентами, битва с неясным исходом, жизнь, где больше разочарований, чем удовольствий, враждебность, любовь, которую нельзя полностью выразить, – счастлива ли Сандрин во всем этом?
– Я несчастна, потому что моя жизнь поделена надвое, – без колебаний признаётся она. – Я несчастна, когда уезжаю, когда покидаю его, а он остается в этом аду, и я не знаю, выйдет ли он оттуда живым, и он тоже не знает, хотя по поводу решения апелляционного суда, которого мы ждем, он настроен довольно оптимистично. Но, в конце концов, все возможно. В любом случае счастье – штука субъективная. Что делает человека счастливым? Каждый судит по себе…
– Сожалеете ли вы?
– О нет! Если бы была возможность начать сначала, я бы поступила точно так же. Да, наверное, в некоторых моментах с ним я бы действовала иначе, но я ни о чем не жалею. Думаю, я слишком долго позволяла ему мне указывать. Слишком на многое соглашалась. У него была своего рода власть, с которой бывало трудно уживаться. Когда я посылала его к черту, он очень удивлялся, потому что никто и никогда не давал ему сдачи. Вообще, мы такая же пара, как все остальные. И обожаем друг друга, и, бывает, орем друг на друга. Я научилась ценить самые простые вещи в повседневной жизни, все то, что принимаешь за данность, когда живешь в свободном мире. Я думаю об этом, например, когда иду в супермаркет, когда вижу, какой выбор там и как плохо питаются они. Эта жизнь напополам изменила очень многое, особенно в профессиональной жизни. У Хэнка время заканчивалось, и я сосредоточилась на нем. Но надо было как-то жить. Когда мне надо было быть в офисе рано утром, чтобы подготовиться к съемкам, я вставала в пять утра, потому что до выхода из дома еще приходилось кое-что сделать для Хэнка онлайн. Это никогда не влияло на мою работу, продюсеры и съемочная группа так ничего и не заметили. Но когда о моей истории узнали, то мои работодатели, вероятно, решили, что питаюсь я любовью и святым духом, другие испугались, но не сказали об этом и перестали работать со мной. В остальном они милейшие люди, если мы пересекаемся, то здороваемся, но это такая тема… неудобная. Это их смущает, мешает им, от этой темы людям не по себе.
– Говорили ли вам когда-нибудь, что вы чокнутая, сумасшедшая? Что надо вообще лишиться мозгов, чтобы влюбиться в мужчину, приговоренного к смерти за тройное убийство? Я это слышала на всем протяжении моего расследования, когда говорила кому-то о теме моей книги, и то же самое читала в соцсетях под статьями о подобных романах…
– Никто никогда мне такого не говорил. Хотя это не значит, что люди так не думали. Но в лицо – нет, никогда. Не стоит обманываться – перед тобой будут расшаркиваться, когда ты нужна, а потом всадят нож в спину, как только ты отвернешься. Впрочем, откровенно говоря, мне абсолютно плевать, что там думают другие.
– А сейчас, когда получаете пособие, как вы живете?
– Мне пришлось многим пожертвовать. Два года назад я съехала с квартиры. У меня есть достаточно богатая подруга, и она своего рода мой меценат, ежегодно дает мне конверт с деньгами для поездок. Если вдруг возникнет что-то срочное в ходе дела, а я не смогу поехать, вот это будет настоящая драма! Это безумно меня тревожило. А она каждый год откладывает в конверт 3000 или 4000 евро. Хорошо, что есть она, иначе я бы не выдержала. Даже притом что я живу у сестры, существовать на 500 евро в месяц сложно.
Сколько жертв ради этой необычной любви. Жизнь, расколотая надвое, подчиненная ходу дела ее мужа, невозможность побыть с ним в хотя бы относительно интимной обстановке, нескончаемая схватка с администрацией и правосудием, потеря работы, отвернувшиеся коллеги, не всегда понимающая семья – нужно срастись со своими убеждениями, чтобы выдержать все это и все равно сказать через 27 лет: «Нет, я ни о чем не жалею!»
– Я плачу высокую цену, – настаивает она, – но должна уточнить, что я не мазохистка. [Смеется.] Повторяю, я не жалею. Отбываю свой срок, но не жалею.
– Но что помогает вам до сих пор держаться? Борьба?
– Нет, любовь. Вовлеченность. Когда любишь кого-то, то не бросаешь. Никогда. У нас были и радости, и горести, как у всех пар, но я никогда не сожалела, что осталась. А ведь все это длится уже больше 26 лет. Через два месяца мне будет 62 года. Мы оба смертельно устали. Пожалуй, за 26 лет я в третий раз увидела его настолько подавленным. Я отдала ему те крохи энергии, которые у меня еще остались, чтобы подбодрить его, но на этом я испита до дна… Я только что вернулась, я ползу на коленях, я больше не могу, я предельно устала, но я снова встану, нужно только перезарядиться.
Сандрин – это смесь силы и хрупкости. Она отказывается быть жертвой. Она выбрала такую жизнь и принимает последствия. Все. В то же время она мыслит предельно ясно, она знает, чего ей стоил этот роман, знает, что схватки потрепали ее, знает, как еще долог путь. Но она держится из любви, с неколебимым убеждением, что дело Хэнка велось вопреки здравому смыслу, что доказательства его невиновности неопровержимы. Сандрин кричит во все горло: ее муж не совершал преступлений, в которых его обвиняют.
Мы остановились на постскриптуме к письму, в котором Хэнк попросил ее руки. Как выглядит свадьба с заключенным, запертым в камере смертников техасской тюрьмы?
– В то время Техас не разрешал заключать браки в тюрьмах, нужно было жениться по доверенности. Проблема: как раз тогда у меня не было права писать ему! Так что моя подруга, у которой я жила в Хьюстоне, – он время от времени с ней переписывался, – написала ему и прислала бланк. Поскольку я поехала получать разрешение на брак, нужно было заполнить один документ. Он должен был выбрать человека, который будет представлять его, так как он сам не мог присутствовать. Он написал своей матери, чтобы получить свидетельство о рождении, потом, пока я все это ждала, в октябре 2008 года я вернулась для съемок документального фильма – я работала с Анн Гинцбургер, она снимала фильм о Томасе Миллере. Я задержалась, наверное, дней на десять. Нужно было быстро назначить дату, потому что разрешение на брак действует ограниченное время. И моя лучшая подруга из Хьюстона заняла место… Хэнка! У меня было впечатление, что я выхожу замуж за нее! Мировой судья поженил нас в зале суда. Потом она послала ему копию наших брачных обетов, которую подготовил мировой судья. Вот как мы поженились. И я пошла ужинать с этой подругой и второй очень хорошей подругой – я зову ее «техасской мамой».