Что же до Сандрин, она ни на секунду не удалялась от своей истории любви. Более того, это и было движущей силой ее борьбы. Она сражалась во имя любви к Хэнку. К Хэнку, который тоже держит удар, неизменно верный своей стратегии ради доказательства своей невиновности, и его, так получается, поддерживает любовь к нему Сандрин.
Она возвращается к этому переломному периоду:
– Когда Хэнк подал в гражданский суд иск на прокурора, готовился новый законопроект по упрощению доступа к ДНК-тестам при апелляции. До тех пор критерии были такими, что никто никогда не имел на это права. И ни один приговоренный к смерти не смог бы ими воспользоваться, их апелляции всегда отклоняли. А если бы этот закон приняли, у них были бы его ДНК-тесты. За закон проголосовали в мае 2011 года, и Рик Перри – а у него как раз шла избирательная кампания на праймериз в Белый дом – моментально сделал правосудие своим коньком, притом что он много раз санкционировал казни! Впрочем, он неплохо поддержал нас с адвокатами, потому что не понимал, как можно казнить Хэнка, не проведя ДНК-тестов. В его деле 95 % вещественных доказательств не исследовали. В июне мы почувствовали облегчение, потому что закон вступал в силу 1 сентября, в понедельник. Но это День труда, значит, документы он мог передать 2 сентября, и все со спокойной душой ушли бы на каникулы. Я тут же позвонила адвокатам, помню, в тот момент мы были в коллегии адвокатов в Париже с международной коалицией против смертной казни. В какой-то момент я явилась туда. Хотела посмотреть на принятые решения. И когда я дозвонилась до адвокатов, чтобы поздравить их, они попросили перезвонить через два дня. Что я и сделала. И меня как холодной водой окатили… Я узнала, что дело будет направлено в нижестоящий суд, а как только оно окажется не в руках Верховного суда, отсрочка снимется! Ничто больше не мешало судье подписать новое распоряжение о казни!
Сандрин словно физически ощущает на плечах груз этих часов, которые переживает заново. Она ссутуливается, погрузившись в свои мысли. Теперь ритм ее жизни задают только судебные процессы. И кого винить, кроме как саму себя? – спросят самые нетерпимые. Но разве нельзя проявить к ней немного сочувствия? Тем более что плохие новости сыпятся без передышки.
– Значит, тогда был май, потом наступил конец июня. Моя подруга в Хьюстоне собралась навестить Хэнка и спросила, хочу ли я что-нибудь ему передать. Когда я проснулась на следующее утро, в Техасе была ночь. Она написала мне по возвращении: «Хэнк в death watch[99], казнь назначена на ноябрь!»
Метания, обманутые надежды, новые тревоги. Сандрин продолжает свое невероятное повествование:
– Я знала, что Роб, один из адвокатов, сейчас в отпуске в Европе. Написала ему СМС. Ничего. Я позвонила еще одному адвокату, Дагу, никогда раньше ему не звонила. Спросила, в курсе ли он. Он сказал, что узнал из моего письма. И сообщил, что предупредил судью. А тот ждал до 6 или 7 ноября, прежде чем ответить на запрос тестов ДНК, и отклонил его, не объясняя решения. Там было всего четыре строчки! Апелляционный суд отверг его ответ, объяснив, что решение не мотивировано, а его критерии неприменимы, потому что вышел новый закон.
Сандрин снова оказалась на свидании в камере смертников накануне казни. Она снова забывала дышать. И снова отказалась опускать руки.
– Это было в 2011 году. Мы были в комнате для свиданий со старшей дочерью Хэнка, когда пришел директор и сообщил, что ему дают отсрочку. Он дал нам закончить свидание до 17:00. Было примерно 15:30.
В 2011 году Сандрин изложила свою историю в книге «Письма к Хэнку». В терапевтической книге, как она говорит.
– Мне это принесло огромную пользу… Я написала первую часть, было готово где-то две трети, и я послала ее издательнице. Та немедленно ее приняла. Мне это принесло огромную пользу. Эта книга – еще и мостик к моей дочери. Она начала читать, но бросила. Я не спрашивала, вернулась ли она к книге.
Сандрин одержала и другие победы. В июне 2012 года штат Техас и сторона защиты подписали протокол для проведения ДНК-тестов. Теперь уже нельзя было назначить дату казни.
– Налогоплательщикам это обошлось в целое состояние, – замечает она. – Когда я увидела протокол, то послала его Хэнку. Часть тестов мы оплатили, потому что в полицейской лаборатории их не проводят. Это митохондриальные тесты, чтобы проследить материнскую линию ДНК. Я собрала средства, с запасом, и это хорошо, потому что так мы смогли оплатить экспертов для следующих слушаний. Тесты провели в 2012–2013 годах.
Из результатов следует, что ДНК Хэнка есть в доме, где произошли преступления. Это нормально, потому что он там жил. Но его ДНК никогда не смешивается с ДНК жертв. А главное, есть части ДНК неизвестного мужчины, смешанные с кровью жертв. Но, по мнению обвинения, он не имеет отношения к преступлению, и это не ставит под сомнение вину Хэнка! Разумеется, Сандрин и адвокаты подали апелляцию. Тем временем ФБР связалось со всеми конторами адвокатов и предупредило их по поводу тех клиентов, которым делали ДНК-тесты по смешанному профилю: возникла проблема с формулой расчета результатов, слишком много ложноположительных ответов. А потому адвокатам рекомендуется как можно скорее связаться с лабораториями!
В чем срочность? Из-за программы, которую надо перенастроить, Сандрин и Хэнку пришлось ждать… до конца 2014 года, даже до начала 2015-го!
– В 2015 году прошло новое слушание с тем же судьей, который опять все отклонил, – рассказывает Сандрин. – Прокурор пришел к тем же выводам: да, ДНК Хэнка есть в доме, потому что он там жил. Да, есть части ДНК неизвестного. Защита добавила, что они смешаны с ДНК жертв, а значит, виновен не Хэнк, а этот неизвестный. Нет, возразила другая сторона, это не связано с преступлением и не ставит под сомнение его вину. И так мы топчемся с 2015 года! Мы подали апелляцию на это решение, штат ее принял. И апелляционный суд сидит на материалах дела три с половиной года. Уже девять лет, как у нас есть эти результаты, а мы ждем! И все это время Хэнк медленно угасает в камере смертников!
Вот она – жизнь Сандрин. Вот она – жизнь женщины, ведомой убеждением, которое сильнее всего на свете, вместе с безумной любовью к этому мужчине. Она и он – против всего остального мира.
– Моя жизнь – это его жизнь, – говорит она. – А точнее, половина моей жизни – это его жизнь. Да. Я не могу описать иначе. Не всегда легко найти правильные слова. Это сложно выразить. Любовь нельзя объяснить.
Я поражена Сандрин, покорена силой ее любви и всем, что она безоглядно бросает в эту бесконечную битву, в этот бой, который она ведет почти в одиночку. Ее жизнь – это череда отречений, вынуждающих ее черпать до дна силу, которая порой полностью заканчивается. Не хотелось ли ей, пусть на мгновение, сказать – стоп, хватит, я сдаюсь?
– У меня есть подруги, которые прошли часть пути и остановились, одну из них я очень люблю, но она была совсем юной, когда начала переписываться с заключенным, который совсем не как Хэнк – он эмигрант из Мексики, главарь довольно жестокой банды. Он тоже через несколько лет захотел, чтобы она вышла за него замуж. Она в конце концов все осознала и сказала «нет». Она не хотела становиться вдовой в 22 года. Думаю, правильно сделала…
– А вы, когда Хэнк захотел на вас жениться, не задумались, что через какое-то время станете вдовой?
– Нет, потому что быть замужем или быть вдовой – это не профессия. Когда меня об этом спрашивают, я отвечаю, что я существую как женщина, затем как мать, как бабушка, а также как жена.
– Да, кстати, а что вы говорите об этой истории внучкам?
– Внучки начинают задавать много вопросов. В прошлом году старшая спросила, есть ли у меня любимый. Конечно, это тот самый вопрос. Ей исполнилось семь лет в апреле. Она родилась в один день с Хэнком. Я ответила – да, у меня есть любимый, мы женаты, он мой муж. Я не сказала ей, почему он в США. Она спросила, почему мы его никогда не видим. Я сказала, что пока он не может приехать. Она уже видела нас на фото вдвоем. Конечно, она не знает, что это тюремная комната для свиданий. Ее сестре только что исполнилось пять. Она тоже спрашивала, где мой любимый. Чем старше они будут становиться, тем больше мы будем об этом говорить. Помню, Хэнк был очень взволнован, когда узнал, что старшая родилась с ним в один день.
Да, Сандрин одерживает победы, но какой ценой? Сегодня она измотана отношениями длиной в 27 лет, которые подтачивают ее сильнее, чем она готова признать. Ее жизнь и жизнь Хэнка – две параллельные жизни, в которых время течет по-разному. Он – в четырех стенах камеры, под страхом быть казненным в любой момент. Она – на воле, она не знает, что он переживает изо дня в день, она пережила все: запрет видеться с ним и писать ему, даты казни, отсрочки, становящиеся новой пыткой…
Письма приходят с задержкой, они рассказывают не все. А в остальное время нужно сражаться снова и снова. Их связь – это переписка.
– Иногда я говорю ему: «Знаю, что ты устал, но в последнее время ты пишешь мне раз в два месяца, этого мало. Я далеко, я не знаю, что происходит, мало ли что может случиться…» Однажды на Рождество друзья, которые пошли навестить сына или брата, уже не помню, написали мне по электронной почте, что Хэнк в карцере вместе с еще четырьмя заключенными – голые, в пустых камерах, даже без матраца на металлической сетке! Потом он рассказал мне, что загибался от холода, ходил кругами в камере и хлопал себя по плечам. Холод и обыски в голом виде, которые проводили женщины-охранницы. Когда адвокаты по моей просьбе позвонили в тюрьму, им сказали, что там вполне себе был матрац, что это полнейшая ложь! А что он натворил? Двое из четырех заключенных попытались ранить охранников, они сделали себе заточки. Один из них был ВИЧ-инфицирован, а у другого был гепатит C, и они попытались ткнуть охранников. Охрана не стала разбираться и отправила в карцер всех четырех заключенных из соседних камер, включая Хэнка. Они загребли всех четверых без разбора!