Как эта любовь может продолжать существовать в таких условиях? Как ей это удается? Как, несмотря ни на что, эта любовь может питать ее жизнь?
– Это физическая, сенсорная фрустрация, – объясняет Сандрин. – Этого действительно не хватает. Но я держусь, хотя и не компенсирую в полном смысле эту нехватку… Он годами советовал мне «сделать себе приятно». Я сказала, что не хочу. С его стороны это даже не карт-бланш, это способ сказать: «Я знаю, что не могу тебе этого дать», потому что он тоже ставит себя на мое место и понимает, что не мог бы жить в таком долгом воздержании. При этом с годами он стал ревнивым. Потому что расстояние, потому что разлука, потому что он не знает меня в свободном мире, не знает, как я веду себя с мужчинами.
Самое время упомянуть о будущем – ее и Хэнка. А что, если она выиграет свою битву? Если ДНК-тесты наконец примут во внимание и его оправдают? Представляла ли она себе жизнь вдвоем?
– Да, мы думали о куче всего. Все надо будет строить с нуля. Мы не знаем привычек друг друга, не знаем нашей повседневной жизни. Его адаптация будет долгой и сложной.
– Вы опасаетесь этого возможного будущего? Мечтаете о нем?
– Я не фантазирую о нем и не мечтаю, потому что знаю: будет трудно. Я знакома со многими приговоренными к смерти, которых оправдали и освободили, так что понимаю, что это непросто. Я знаю, с какими проблемами они сталкиваются до конца жизни. Например, стоят перед дверью и не осмеливаются взяться за ручку, не нажимают на выключатель – они утратили эти рефлексы. Да, возникает много вопросов: например, сколько времени понадобится, чтобы он восстановил американский паспорт и смог путешествовать, или еще – где мы будем жить? А еще есть проблемы со здоровьем. Он был госпитализирован на три недели и два раза чуть не умер. У него диабет, а это значит, что надо будет обеспечить возможность лечить его.
– А если все рухнет? А если не получится?
– И об этом я думала. У нас виртуальные отношения. Это не повседневная реальность, и вполне может быть, что у нас не получится, мы это знаем. Мы оба это осознаем. Он, как мне кажется, в меньшей степени. Он не может представить, что что-то может не сложиться. Но я все понимаю, потому что это видела. Я видела отношения, которые летели к чертям после освобождения. Можно быть безумно влюбленными и столкнуться с несовместимостью в быту. Нужно будет учиться, узнавать наши «пунктики»…
– Что, как вы считаете, можно извлечь из вашей истории?
– Главное, что любовь нельзя объяснить, что такие встречи бывают, что каждый заслуживает любви. Я во многом имею в виду тех, кто виновен, потому что некоторых все равно очень сильно поддерживают жены или родные, а других все покинули.
– Да, собственно, что вы думаете о тех, кто влюблен в виновного, в мужчину, который признался в убийстве? Вы понимаете, почему этих женщин обзывают по-всякому?
– Тут все сложно, но я точно знаю одно: если бы Хэнк был виновен, я бы не стала врать себе, я не продолжала бы утверждать, что он невиновен, если бы доказательства говорили обратное.
– Вы не ответили по сути. Вы бы бросили камень в женщин, влюбленных в убийц, которые в этом признались?
– Я не хочу их осуждать, потому что у каждого свой жизненный путь. Так что да, возможно, это что-то нездоровое, тут не с чем спорить. Есть что-то нездоровое в том, чтобы искать себе парня – серийного убийцу. Часто говорят, что заключенные – манипуляторы. Возможно. Но я вижу столько же посетителей, которые манипулируют приговоренными к смерти, сколько и обратных случаев. Зависимые отношения могут быть с обеих сторон! Есть те, кто вообще один, никаких посещений, никаких писем, у них никого нет, так что понятно, что они будут требовательны. И они оказываются во власти некоторых девиц, которые, откровенно говоря, не вполне уравновешенны. Хочется им посоветовать сходить к психотерапевту. Нельзя забывать, что ментальное, психологическое и эмоциональное выживание заключенного зависит от тебя, с этим нельзя играть! Не то чтобы все эти женщины были какими-то ведьмами. У многих вначале совершенно здоровое намерение протянуть руку помощи. Я никогда не представляла, как эти отношения изменят мою жизнь. Собиралась ли я ставить границы, чтобы защитить себя, или нет? Никогда не задавалась этим вопросом, потому что все было очевидно, и, как бы то ни было, все должно идти своим чередом, куда бы это меня ни привело.
Я спрашиваю у Сандрин, опасается ли она выхода моей книги, огласки ее имени, реакций, которые может вызвать ее свидетельство. Она оживляется:
– Мне нечего скрывать! Плевать мне на комментарии. Большинство людей, высказывающих свое мнение, не знают, о чем говорят. Да и потом, каждый волен думать что хочет, лишь бы не доходило до оскорблений. Когда я говорю, что мне плевать, это не вполне правда. На самом деле меня это огорчает. Не за себя – меня огорчает, что у людей настолько закоснелые и ограниченные взгляды. Но лично меня это не ранит. Это не ставит мои убеждения под сомнение и не заставляет поколебаться в них. Хотя восприятие нас обществом очень трудно принять. В том числе и потому мы мало говорим об этом – мы устали жить под огнем критики. В их оправдание – я видела на свиданиях не вполне уравновешенных женщин. Я видела таких, которые выходили замуж за приговоренных к смерти, а раньше подвергались насилию со стороны мужчин. Им спокойнее, когда муж сидит в клетке. У меня сложилось впечатление, что они его навещают время от времени, как канарейку, и это доставляет им удовольствие.
Я обращаю внимание, что и она упоминает о том, о чем говорил мне Даниэль Загури: есть тип женщин, которые сами были жертвой насилия, а теперь, ища любви убийцы, фактически оказываются во власти сильного мужчины, который терроризирует всех, кроме них. Как будто бы они находят в этом своего рода власть по доверенности, наряду с чувством власти над этим мужчиной в заключении, с которым им не нужно делить быт.
При всей ее энергии, при всей решимости, при всей любви к Хэнку 27 лет борьбы оставили на Сандрин отпечаток. Я чувствую, что она все так же готова к бою, но все же вымотана.
– Мне просто нужно восстановиться, – признается она. – У меня ощущение, что все перемешалось. Вдруг возникают препятствия, которые мешают идти дальше. Не в отношениях с ним, потому что у нас действительно вполне зрелые отношения, а в повседневной жизни. Надо, например, подготовить документы на пенсию, а то она будет нищенской. Я очень хорошо зарабатывала, когда работала в кино, но вот уже почти 10 лет у меня нет официально оплачиваемой работы, я занимаюсь переводами, и надо бы переводить больше. Я уже говорю себе, что, если получу пособие втрое больше, это будет просто праздник! Мне нужно время выдохнуть. Один друг недавно советовал мне отдохнуть. А что такое отдохнуть? Отдохнуть – значит разгрузить голову, как жесткий диск, который форматируешь и стираешь файлы, чтобы там опять появилось место, пространство для маневра, для работы, размышлений, развлечений. Думаю, именно этого мне и не хватает.
Интервью заканчивается. Мы общаемся уже три часа. На дворе ночь. Она обещает держать меня в курсе. Я благодарю ее за то, что она открылась, как мне кажется, с такой искренностью и откровенностью.
Через несколько дней я получаю СМС. Сандрин появляется как гром среди ясного неба. Только что на нее обрушилось известие: несмотря на апелляции, иски, адвокатов, материалы дела, тесты ДНК, последняя апелляция Хэнка отклонена. Запланирована новая дата казни. Новый дамоклов меч над головой. 13 сентября 2023 года. Сандрин сражена прямым попаданием. Она, просившая немного передышки, так хотевшая в это верить, вновь брошена на передовую. Она говорит, что «раздосадована и очень встревожена». Сделать нельзя уже почти ничего. Сандрин измотана, но готова бросить оставшиеся силы в последний бой.
Наконец коснуться его, взять за руку, поцеловать
Сегодня, 14 декабря 2022 года, когда я пишу эти строки, Сандрин сообщает мне, что неделю назад Хэнка отправили в реанимацию. Ему лучше, но диагноз неутешителен. Ему предстоит довольно рискованная операция. Сандрин снова в тревоге. Она далеко, во Франции. Она снова должна бессильно наблюдать за ходом событий. Она, живущая борьбой, ничего не может сделать, только «скрестить все пальцы на руках и на ногах», как она пишет. После операции она решит, ехать ли в Техас до Рождества или сразу после.
Завтра у Хэнка опасная операция. Завтра у Сандрин день рождения… Я пытаюсь приободрить ее и говорю, что это знак. Она отвечает: «Я тоже хочу в это верить».
Четверг, 6 марта. У меня в разгаре съемки, еще несколько минут до конца передачи. Я вижу, как мой телефон на столе вибрирует и высвечивается имя Сандрин. У меня колотится сердце. Я судорожно жду выхода из эфира. В 21:16 я слушаю сообщение. Плохие новости. Без подробностей. Я перезваниваю. Автоответчик. Она перезванивает через полчаса. Хэнк умер. Сандрин спокойна и почти безмятежна. Как обычно, никаких театральных эффектов, она ни за что не примкнет к клану плакальщиц в трауре.
После операции Хэнк снова попал в больницу, как раз на День святого Валентина. Он уже не прочел последнее письмо Сандрин. Оно вернулось. Любовь как бумеранг…
У Хэнка диагностировали, но с запозданием, четвертую стадию рака мозга. Его победила не смертельная инъекция, а болезнь. Хэнк скончался 17 февраля 2023 года. Его казнь была намечена на 13 сентября. Он продолжал заявлять о своей невиновности. Сандрин была рядом. Как всегда. Это она дала согласие на отключение от аппаратуры. В реанимации, пока он находился в коме, она наконец смогла его коснуться, взять за руку, поцеловать… И поговорить с ним. Ее друг, врач, сказал, что «даже в коме они могут нас слышать». По крайней мере, он умер у нее на руках. «Он ждал меня, чтобы умереть, и я освободила его из этого ада».
Я кладу трубку с твердым убеждением, что она не перестанет сражаться. Я ее знаю – Сандрин Ажорж-Скиннер, «та, что защищает», «та, что помогает мужчинам», «та, что отбрасывает врага», продолжит сражаться, чтобы доказать невиновность своего мужа. Она не перестанет бороться против смертной казни, как для невиновных, так и для виновных.