патроне…
То, что не все женщины в душе сестры милосердия, жертвы и невинные влюбленные, не то чтобы сенсация!
– Мужчины или женщины – мы все находимся во власти добра и зла, – поясняет психиатр. – Эти женщины точно такие же, но мы недостаточно говорим об этом. Они могут – и тут все окончательно запутывается – и опосредованно наслаждаться злом, которое совершили мужчины, в которых они влюблены, и стремиться изменить их. Здесь нет только белого или только черного. Я бы так сказал: мы входим в зону, где все не как обычно и привлекает не добрый парень, который приходит вечером с работы и приносит букет цветов. С такими мужчинами скучно!
Не то чтобы он неправ. Кто из нас не слышал от подруги, что с претендентом на ее сердце скучно, потому что он слишком мил, покладист и предсказуем…
– Но, что удивительно, – говорю я, продолжая размышлять вслух, – всех этих убийц сложно назвать красавчиками…
– «Он мне дорог такой, / Нехорош он собой, / Ну и что-о-о?»[30] – знаете же эту песню Фреэль? – парирует Даниэль Загури и продолжает напевать: «Он и худ, и убог, / Кривоног, как бульдог, / Ну и что-о-о?»[31]… Так что не один Брэд Питт пользуется успехом у женщин. Знаете, сколько любовниц было у Ландрю? Знаете, сколько женщин он соблазнил? Больше двухсот! Он был обаятелен и, по всей видимости, был очень хорошим любовником, отличался, так сказать, обходительностью и умением.
– И за четыре года в тюрьме получил восемьсот предложений руки и сердца среди четырех тысяч страстных любовных посланий! В голове не укладывается! И, вашими же словами, это все-таки не были четыре тысячи «чокнутых»?
– Нет, это четыре тысячи маленьких вызовов, четыре тысячи: «А вот я его изменю, а вот я сражусь со злом, сделаю из него добро, но буду им втайне наслаждаться». Но, конечно, это гораздо сложнее. Тут все вперемешку: святая, спасательница, «сиделка», сумасшедшая. Все это в них есть. В конце концов, с чего бы этим женщинам чем-то отличаться? Зачем разделять их на категории, если нас всех одолевают тысячи метаний, тысячи желаний, тысячи страстей?
– А любовь? Они все говорят о любви. Она там есть? Она вообще существует?
– Это необязательно эротическая любовь, сексуальная привлекательность или импульсивная влюбленность, – отвечает психиатр после некоторого раздумья. – Вот, например, женщины, которые влюблены в смертника в США: они понимают, что в физическом плане здесь ничего не будет. И тут мы оказываемся в области мистической экзальтации…
Есть еще случай, о котором до этого мы не говорили. Я упоминаю дело Дани Лёпренса, обвиняемого в убийстве четырех членов своей семьи. Вот уж явно не плейбой. И все же он соблазнил женщину-анестезиолога, которая растит двух детей и ведет самую обычную жизнь, какую только можно представить. Женщину, убежденную в его невиновности, которая очертя голову ринулась в бой, землю рыла в попытках добиться пересмотра дела и в итоге вышла за него замуж в тюрьме.
– Эту главу вы могли бы назвать «К чертовой матери материнство». – Даниэль Загури неизменно внезапен… – Подобные отношения привносят в жизнь приключения, что-то необычное. Жизнь меняет вектор, всецело отдаешься чему-то новому… Наваждение превращается в мечту. В этом есть что-то сродни алхимии, когда металл превращается в золото!
– Но ведь есть и риск ошибиться?
– Чтобы вот так выбросить свою жизнь на помойку и ринуться в бой, нужна страстная убежденность, а страстная убежденность не допускает сомнений. Вы не оставите мужа, детей, профессию, если у вас нет абсолютной, страстной убежденности в своей правоте. Это просто невозможно. Такая вовлеченность не терпит возражений. И подобное состояние присуще всем женщинам.
– Получается, любая женщина, живущая «обычную» жизнь, может вот так сорваться?
– Да. И в подобные моменты преступник, серийный убийца – просто предлог, и предлог смехотворный. И вместо этого могло быть что-то другое, она могла бы увлечься борьбой за что-то еще. В каком-то смысле эти женщины больше влюблены в дело, за которое сражаются, чем в самого мужчину.
– Значит, такая любовь не выживет вне стен тюрьмы?
– Да, она не выдерживает повседневной, банальной жизни. Ей нужен эмоциональный накал предельной, невозможной ситуации! Вам стоило бы взглянуть на это с точки зрения рыцарской любви, потому что такая любовь обречена оставаться невозможной и может расцвести только в таких условиях, очень своеобразных – в условиях экзальтации. Это восторг обреченной любви. Очень интересная тема, потому что она связана с восторгом желания и с испытанием повседневностью. Такие истории любви завязываются именно для того, чтобы никогда не сбыться.
Рыцарская любовь! Да, надо было о ней вспомнить. Когда я начала исследования, речь шла о Бонни и Клайде. И вот я оказалась во временах Тристана и Изольды! Определенно, это расследование еще не раз меня удивит.
Еще только начиная работу над книгой, я использовала слово «фанатка», не задумываясь, что оно может быть связано с интересующей нас темой. А ведь и правда, некоторые из этих женщин могли бы быть разочаровавшимися фанатками недосягаемой знаменитости, готовыми кинуться на «того самого» ставшего известным заключенного, на человека, приблизиться к которому вполне им по силам – достаточно письма, просьбы о встрече… – и таким образом приобрести некоторую популярность. Это уже полнейший мрак. Даниэль Загури подтверждает:
– Так и есть. «Я наслаждаюсь всем, что он сделал, потому что, хотя я и женщина, я тоже не лишена некоторой доли извращенности». В любом случае это привносит что-то необычное в посредственные жизни. Внезапно у этих женщин оказывается необыкновенная судьба! Кстати, по ходу разговора с вами я заметил, что мы отошли от слишком четких категорий, и это хорошо.
Существует еще один «тип» женщин, который я пока не упоминала. Я имею в виду надзирательниц, медсестер, социальных работниц, членов комиссий по установлению испытательного срока и т. д.[32] Я знаю, что они могут всю жизнь проработать в одном учреждении и на протяжении тридцати лет находиться бок о бок с одними и теми же заключенными, видеть, как они со временем меняются. И некоторые из их подопечных, хотя сначала и отмечены тенью своих деяний и кровью, которой обагрены их руки, с годами утрачивают этот образ. Они словно «шлифуются» и становятся более привлекательными, а то и соблазнительными. Да, что-то подобное в конце концов могут почувствовать эти женщины. Чудовищный поступок никуда не делся, но он притушен. Постепенно может установиться диалог, и убийца станет более симпатичным – а может, даже трогательным? Возможно, перед нами еще одна категория женщин?
– Это вообще основа, – кивает Даниэль Загури. – Именно это я объясняю в своей книге про серийных убийц. Очень наивно считать, что, когда имеешь дело с заключенным, который совершил ужасные вещи, непременно имеешь дело с чем-то ужасным. Могу сказать, что Ги Жорж был очень обаятелен и прекрасно воспитан. Он обладал прекрасной интуицией. К тому же во время экспертизы можно обсуждать разные вещи. Так вот, мы говорили о футболе. Прежде чем взять имя Ги Жорж примерно в пять или шесть лет, он звался Рампийон. Я вспомнил, что Рампийон был игроком футбольного клуба «Нант». «Ого, доктор, вы любите футбол?» И вот мы начали говорить о футболе, как будто сидели в кафе торгового центра. Нас было три эксперта. И каждому он подал любимое блюдо. Мне – футбол, двум другим – женщин и охоту…
– Манипуляция?
– Терпеть не могу это слово. Интуитивное понимание.
– Обольщение?
– Да, скорее что-то такое. Это напоминает мне одного заключенного, который мне очень понравился. Старая история, мне было 30 лет. Я был молод и несколько наивен. У меня с ним установился отличный контакт. Его звали Чезаре, он был итальянцем. Он объяснял, что убил свою жену в момент эмоционального выяснения отношений. Но это не помешало суду присяжных в Версале упечь его в тюрьму на 25 лет! Тогда я стал наводить справки. И когда узнал, что он сделал, был в ужасе! Но в нашем общении он ничего подобного не проявлял. Парень был патологически ревнив и неслыханно жесток, но в то же время был симпатичным, дружелюбным – не только со мной, но и с сокамерниками и надзирателями. Люди состоят не «только» из того, что они сделали.
– То есть, насколько я понимаю, вы видите отличия между женщинами, которые контактируют с заключенными по работе, и женщинами, которые пишут им извне, не зная их?
– Мы все время возвращаемся к одному и тому же оправданию: «Он не тот, кем кажется. Это для вас он мерзавец, порубивший жертву на куски, но я-то знаю, что он славный парень». И то и другое – правда. Злодей необязательно только злодей… Хотя, конечно, есть стопроцентные злодеи. Как говорил Фурнире: «Со мной лучше не связываться».
Мне кажется, говорить о человеке, что он не монолитен, – это нечто само собой разумеющееся. Существует ли вообще воплощенное чистое зло? Как ни трудно себе представить, но Рябой[33] был исключительно нежен со своими детьми и женой.
Большой Зет в своем мешковатом свитере оживляется:
– Ги Жорж занимался общественно полезными работами, чтобы избежать тюрьмы. Он был мусорщиком в Париже. И таким душкой, что коллеги устроили отвальную, когда он уходил! Жил он тогда в сквоте. Психиатр, который работал с обитавшими там маргиналами, был с ним знаком. И когда он узнал, что это и был «убийца в восточном Париже», то написал книгу, где постоянно повторял: «У меня челюсть отпала, я где стоял, там и сел!» Тут больше и сказать-то нечего…
Раз уж речь зашла о Ги Жорже, я напоминаю психиатру о 23-летней студентке юридического факультета, которая сначала писала ему, затем перешла к разрешенным телефонным разговорам, а после стала навещать его в тюрьме. В конце концов она в него влюбилась. Рассказывая об их первой встрече, она говорила: «Мы крепко обнялись, и я поняла, что без ума от него»