– Грандиозно, грандиозно! – отвечает Пьер Ламот. – Видите, она защищает сама себя, спасает своего персонажа. Она не согласна признать, что поступила глупо, не согласна поставить свои слова под сомнение. Ваши две истории очень интересны. Здесь две разные реакции: пока одна женщина настаивает на своем и твердит: «Это его вина, во всем его вина, и только его», вторая говорит: «Я всегда была права, а они все по-прежнему заблуждаются». Обе увязли по уши.
– И в обоих случаях, когда одна говорит: «Я невинная голубка, которая попала в зависимость от полного подонка», а другая: «Вы ничего не поняли, он не такой, как вы думаете, а вы просто идиоты», – они обе врут себе, не желая подвергать себя опасности, и остаются в привычной схеме?
– Думаю, «невинная голубка» врет себе немного меньше, потому что она все-таки способна сказать: «Это частично и моя вина». Что меня беспокоит – она продолжает бояться Лёланде. А ведь физически он уже ничего не может ей сделать, она знает, кто он такой, и могла бы освободиться от его власти.
Как и в разговоре с Даниэлем Загури, я упоминаю особый случай, резко отличающийся от двух других дел: Моник Оливье, которая совсем покатилась по наклонной, хотя ее история также началась с письма, отправленного в адрес Фурнире.
– Извращенка, – начинает Пьер Ламот. – Она обвела вокруг пальца свое окружение, убедив всех, что она ни при чем, – а ведь она заманивала жертв и наслаждалась ситуацией. Фурнире насиловал девочку, а Оливье получала от этого удовольствие!
– Да, тут определенно другая ситуация…
– Именно, извращение.
В конце разговора я упоминаю Марка Дютру[42]. Я недавно узнала, что, помимо предложений руки и сердца, он получал множество писем от девочек-подростков, часто ровесниц его жертв. Уму непостижимо… Среди всех этих писем я отметила одно: «Здравствуйте, мне 15 лет, живу в Ла-Рош-ан-Арден. Вы всегда привлекали меня. Вы очень известная личность. Когда я вижу ваши красивые фото, то каждый раз убеждаюсь, что вы честный человек». У меня просто руки опустились. Что можно сказать о такой ослепленности?
– У меня самого руки опускаются, – отвечает Пьер Ламот, – я не возьмусь спонтанно анализировать такой короткий текст.
– Возможно, эти девушки ищут подобных отношений, потому что знают, что те невозможны вне тюрьмы?
– В психоанализе это называется «грандиозное "Я"» – детское всемогущество, которое проявляется у детей, не прошедших фрустрацию гармонично и не сумевших гармонично научиться зависимости. Они остаются на стадиях фиксации до девятого месяца. Обычно, когда мы проводим подробный анализ, выясняется, что именно на этом этапе произошло резкое отдаление матери от ребенка, фокус с него смещается на что-то другое: отец потерял работу или ожидается появление еще одного ребенка… Короче, что-то происходит, и человек не смог преодолеть возникшую неудовлетворенность, которую каждый ребенок должен пережить на девятом месяце, когда он обнаруживает, что это не он всемогущ над матерью, а, наоборот, как раз мать что-то может или не может и обладает над ним правом жизни или смерти. Можно остаться в извращенной позиции отрицания и продолжать твердить себе: «Этого не существует, на самом деле я здесь главный и им останусь», – а можно стать психопатом со своего рода садомазохистской яростью, потому что единственный способ быть уверенным, что тебя не проигнорируют, – быть жестоким; если ты добр, нет никакой уверенности, что на твою доброту будет ответ.
Я не собираюсь встречаться еще с каким-нибудь психиатром. Это не поможет в моем исследовании. Теперь я ясно вижу его тему. Туман рассеялся. Я начинаю осознавать, кто эти женщины, каковы их мотивы, откуда берутся порывы, которые бросают некоторых из них в объятия чудовища. Даже если каждый случай особенный – теперь это очевидно, – у них у всех есть нечто общее: желание превратить зло в добро и прячущаяся где-то в самой глубине их существа трещина, которая подталкивает их к столкновению с абсолютным злом, чтобы лучше держаться на плаву. Выходит, убийца – это лишь средство, а не самоцель. Но они не осознают этого. Они спят. Увы, поцелуя принца недостаточно, чтобы их разбудить…
Да, это сложная тема, из которой проистекают основные мотивы, явно объединяющие желание и женщин. Пусть так! Но пришло время встретиться лицом к лицу с реальностью.
С чего начать? Как найти этих женщин и сблизиться с ними? А что, если вернуться к началу? Это исследование выросло из моего шока от истории Лёланде. Ну так с него и начнем. В конце концов, его адвокат точно знает женщину, которая была с ним в отношениях более двух лет. Значит, надо с ним связаться. Как же его зовут? Ах да, точно! Мэтр Якубович. Ален Якубович.
Слово предоставляется защите
Я не очень близко знакома с судебным миром. У меня нет знакомых адвокатов, судей или прокуроров. Что мне нужно знать о мэтре Алене Якубовиче, прежде чем начать общение с ним? Спасибо интернету, сообщившему мне, что он – «одна из величайших фигур коллегии адвокатов», который известен, в частности, тем, что представлял гражданских истцов в делах Клауса Барби в 1987 году, Поля Тувье в 1994-м и Мориса Папона в 1997-м – все они были признаны виновными в преступлениях против человечности или в коллаборационизме во время Второй мировой войны. Его имя встречается в деле о пожаре в Монбланском тоннеле в 2003 году, а также в деле о катастрофе в Атлантике рейса Рио-де-Жанейро–Париж (1 июня 2009 года). Но, очевидно, меня он интересует в первую очередь потому, что он адвокат Нордаля Лёланде.
И Ален Бауэр, и Даниэль Загури уважительно высказались о мэтре Якубовиче, вместе с тем удивляясь, как он мог защищать Нордаля Лёланде. Оба пришли к единодушному мнению: он искренне считал, что клиент невиновен. Их предположение подтвердил сам Ален Якубович в интервью еженедельному журналу Marianne: «Конечно, я считал, что он невиновен. Точнее, я хотел так считать. Я хотел считать, что он невиновен. Все свидетельствовало против него, а он говорил, что невиновен. Мечта любого адвоката. С моей стороны, не буду скрывать, это был грех гордыни. Сейчас я это признаю»[43].
В таких условиях, как мне кажется, связываться с ним напрямую – значит рисковать получить «отказ в рассмотрении иска». Нужно найти посредника, способного выступить в мою защиту, объяснить ему точно характер темы, которую я хочу с ним обсудить. У меня есть подруга, которая в силах мне помочь. Она знает адвоката, который может попытаться найти к нему подход. И тот вскоре мне перезванивает.
– Привет, Валери, Д. говорила, что ты хотела, чтобы я помог тебе связаться с мэтром Якубовичем?
– Да, да. – Я дрожу, как в лихорадке.
– Я его знаю. Очень его ценю. Мы не то чтобы дружим в буквальном смысле слова, но мы уважаем друг друга.
Я рассказываю ему о теме моей книги, о первых открытиях, первых интервью, объясняю свой подход. Мы висим на телефоне более получаса. Он находит тему крайне увлекательной и пишет своему коллеге. Ура! Но тут же он охлаждает мой пыл:
– Погоди, я ему напишу, но это не значит, что он согласится. Я объясню ему твой замысел и заверю, что ты человек серьезный.
Я благодарю его за бесценную помощь.
Начинается период ожидания. Я пытаюсь успокоиться. Мне снова нужно проявить терпение – неизбежную добродетель, которой должен обладать любой исследователь. Не зря же говорят, что один миг терпения – уже победа.
На следующий день я получаю СМС с подтверждением. Мой собеседник сообщает, что написал мэтру Якубовичу. Точка невозврата пройдена. Я скрещиваю пальцы… Ответ приходит через три дня. Через три дня, в течение которых я не поддалась искушению сделать ни одного звонка. Сообщение приносит облегчение: «Якубович OK. Сказал ему твое имя, можешь ссылаться на меня».
Теперь мне нужно написать адвокату. Я не жду ни секунды. Он отвечает немедленно и назначает мне встречу через 10 дней, в 11:00, в его кабинете на проспекте Клебер. Он любезно продублировал СМС телефонным звонком через несколько часов – я как раз сидела в телестудии… Я несусь в туалет, чтобы ответить ему. Те, мимо кого я пронеслась в коридоре, наверное, решили, что я не в себе. Я снова, уже устно, объясняю ему цель своей книги, мое желание лучше понять эти романы, особенно историю той, кого знал его клиент, но он перебивает меня:
– Не думаю, что это можно назвать романами…
– Вот как?
– Нет, не думаю, но мы поговорим об этом, когда увидимся. Похоже, вы любите поболтать, я тоже. Сколько времени вам нужно?
– Примерно часик? – Я скрещиваю пальцы.
– Думаю, нам двоим понадобится как минимум час, а то и полтора, – со смехом отвечает он.
– Отлично! Еще раз спасибо, мэтр.
Десять дней. Я пользуюсь этим временем, чтобы досконально изучить дело Лёланде. Я читаю все, что могу найти по теме: от первых результатов расследования до первого процесса в связи с убийством капрала Нуайе, затем о двух следующих, по делу об убийстве маленькой Маэлис. Ищу везде. От меня не ускользает ни одна статья. Я вычленяю малейшие сведения о «влюбленной», об этой загадочной женщине, которая, выходит, два с половиной года поддерживала отношения с Нордалем Лёланде. Теперь я более чем в полной готовности к встрече с адвокатом Якубовичем… Не учла я только коронавирус: накануне нашей встречи у меня положительный тест! Я пишу адвокату. Он предлагает новое время встречи… через две недели. Я, конечно, соглашаюсь.
Здание османской архитектуры, каких много в Париже, с двумя тяжелыми створками ворот из массива дуба, увенчанными овальным окном верхнего света на высоте более трех метров. Здесь и находится кабинет мэтра Якубовича.
Он сам открывает мне дверь. Высокий, худощавый, улыбчивый, в элегантной белой рубашке с закатанными по локоть рукавами, он пожимает мне руку и приглашает проследовать в кабинет. Мы обмениваемся парой слов о жаре, замучившей столицу, и переходим к сути.