щим свадебным путешествием, и в них нет места настоящему…
Завидую им. Потому, что с каждой минутой боюсь все сильнее и сильнее. Последний раз я летала в самолете довольно давно. Не помню, как было тогда, но сейчас всё точно по-другому. Страх заполняет меня, подкатывает к горлу, и я лишь усилием воли передвигаю ноги, медленно, но верно приближаясь к неизбежному.
Наконец очередь проходит, и вот я уже в самолете. Досталось место у окна. Даже не знаю, хорошо это или плохо. С одной стороны, наверно это будет откровенный мазохизм в моем случае — бояться и одновременно смотреть в иллюминатор, упиваясь собственным страхом. Но может, оно мне и нужно, чисто для того, чтоб встряхнуться. Или же лучше будет опустить шторку, закрыть глаза и не открывать их до самого Парижа? Не знаю, не решила еще. Видно будет.
Рядом садится огненно-рыжая девушка в белой футболке с изображением Эйфелевой башни, и сразу же затыкает уши наушниками. Понятно. Не расположена к общению. Как и я. Спасибо ей. Люблю незнакомых людей, которые не хотят разговаривать со мной, предпочитая оставаться в своем мирке, где есть только один всегда приятный и понятливый собеседник. Не общение с тем, кто по воле случая оказался рядом — это своего рода вежливость, достойная уважения. В таких людях я чувствую родственную душу, и отвечаю им взаимностью, не пытаясь нарушить столь комфортное для них одиночество.
Проходит несколько минут. Командир корабля объявляет всё, что должен объявить, стюардессы показывают всё, что должны показать пассажирам — ремни безопасности, кислородные маски, спасательные жилеты, инструкции на тему что делать, если вдруг произойдет то, что, надеюсь, никогда не случится со всеми, кто сейчас сидит в самолете. Наверно этот ритуал всё-таки нужен, хотя ни разу не слышала, чтобы кому-то при авиакатастрофе помогли ремни, маски, жилеты и инструкции.
Наконец все формальности позади, самолет выруливает на взлетную полосу, разгоняется и отрывается от земли. Девушка рядом закрывает глаза и ставит на своем телефоне максимальную громкость. Там, в ее мире, гремит музыка. И даже если случится непоправимое, она навсегда останется там, обернутая любимой мелодией словно сплошным непробиваемым бронежилетом, ничего не поняв и не почувствовав.
Желудок мягко прижимает к позвоночнику, уши закладывает. Мне тоже очень хочется заткнуть уши наушниками, закрыть глаза, и утопить собственный страх в ревущем водопаде музыки — лучше максимально тяжелой, чтоб мозг вырубило напрочь от грохота ударных, чтоб забила она насмерть мой животный страх высоты и скорости…
Но я не отрываясь смотрю в иллюминатор на землю, стремительно уходящую вниз, на дома, в мгновение ока ставшие крохотными, на поля, уже похожие на неровные цветные заплатки старого лоскутного одеяла. Оказывается, мне зачем-то нужен мой страх, выворачивающий меня наизнанку… и одновременно дарящий знакомое приятно-щекочущее ощущение под ложечкой и внизу живота, предшествующее оргазму…
Это что-то новое. Никогда не думала, что смогу упиваться собственным ужасом, усилием воли тормозя руку, которая словно сама собой медленно сползает вниз, будто собирается расстегнуть пряжку ремня безопасности, затянутого поверх верхней части бедер…
Хотя зачем ее тормозить? Девушка слева погружена в себя, и вряд ли помешает, когда всё, что мне требуется в данный момент так это засунуть пальцы под ремень, и словно на тревожную кнопку нажать туда, куда требует тело, странно и необычно для меня возбужденное страхом.
Пальцы проникают под холодную пряжку… Сейчас я словно ворую у этого мира то, что и так принадлежит мне. Несколько нажатий — и мое тело сотрясается так, что я не могу понять, то ли самолет попал в турбулентность, то ли всё кончено и мы падаем вниз… то ли и правда всё кончено, но в хорошем смысле этого слова.
Проходит несколько секунд, я медленно извлекаю руку из-под ремня. По телу разливается приятная нега. Внизу горячо, но я надеюсь, что современное средство дорожной гигиены не подведет и заберет в себя весь мой ужас перед полетом, который излился сейчас из моего тела столь удивительным и — чего уж скрывать — неимоверно приятным для меня способом.
Тем не менее, сейчас мне стыдно за то, что я сделала. Перед собой. Той, для которой произошедшее — странная неожиданность, выпадающая за рамки моего привычного мира, где я добропорядочная девушка, которая никогда не позволит себе подобного в общественном месте. Стыдно… и одновременно сладко до щекотки в желудке, как у ребенка, укравшего конфету, и при этом не попавшегося на содеянном. Понимаю, что нельзя было, что плохо это — и улыбаюсь. Потому, что сейчас мне по-настоящему хорошо. Потому, что я гляжу вниз, на облака, похожие на белые круассаны, и больше не боюсь ни высоты, ни этого самолета, который может не только внушать страх, но и подарить освобождение от него.
Левой стороной лица чувствую чужой взгляд, поворачиваю голову.
Девушка в наушниках смотрит на меня. В ее глазах удивление, но без брезгливости, которую можно было бы ожидать. Скорее, это удивленная заинтересованность — которая через несколько мгновений сменяется пониманием.
Ее губы трогает легкая улыбка, которую можно было бы назвать дружеской. Она снова закрывает глаза, но при этом улыбка не покидает ее лица. Похоже, сейчас я обрела единомышленницу. Способов освобождения от своих страхов много, и каждый рано или поздно находит свой — либо до конца жизни продолжает бояться. Кажется, в эту минуту моя соседка вместе со мной поняла, что взращивать свои комплексы внутри себя, словно семейство колючих кактусов, терзающих душу — не самый лучший вариант, и лучше как можно быстрее найти способ вырвать их из себя с корнем. Во всяком случае, мне хочется так думать.
Подходит стюардесса. Ей хорошо за сорок, но выглядит она отлично. Видно, что ухаживает за собой, как за надежным инструментом, приносящим стабильный доход. По ее открытому лицу видно — она давно выбросила из себя мысли о безжалостном времени, уносящем молодость и красоту, и не позволяет им возвращаться. Это правильно. В любом возрасте есть свои проблемы, которые надо решать. И когда возраст сам становится проблемой, с ней нужно бороться точно так же, как и с остальными, только и всего.
— Чай, кофе, вино? — спрашивает она на отличном французском, которым может владеть лишь тот, кто родился и вырос в стране любви и романтики.
Обожаю этот язык, похожий на мурлыканье счастливой кошки. И сейчас искренне рада, что выучила его когда-то. Языки даются мне легко — я просто запоминаю значения слов, и почему-то потом их не забываю. У каждого свои способности, данные от природы, у меня — вот такая. Которую я до поры до времени считала абсолютно бесполезной. Профессия переводчика всегда казалась мне скучной, преподавать — тоже не моё. Каждый человек хорош на своем месте, и делать нужно только то, что приносит удовольствие от жизни.
Хммм… Интересные мысли приходят на высоте более десяти тысяч метров после бурного и сладостного освобождения от страха перед высотой. Доставляет ли мне удовольствие от жизни работа маникюрши? Запретная мысль, которую я раньше держала под надежным замком. Будет время, постараюсь ее обдумать, по-возможности оставаясь честной перед собой. А сейчас мне просто нужно немного расслабиться, забыться, оставив все мысли и проблемы за бортом самолета.
— Вино пожалуйста.
— Пожалуйста. Приятного полета.
В моих руках оказывается небольшая бутылочка каберне мерло позапрошлого года с лаконичной надписью:
WINE
PRODUCT OF FRANCE
К ней прилагается контейнер с обедом, состоящим из рыбы, тушеной с рисом и фасолью, вегетарианским салатом «Оливье», кусочком торта и булочки. Почему-то сейчас мне кажется, что ничего вкуснее я не ела. Возможно, чувство свободы и глоток напитка, ароматного и пьянящего, как запах цветущего винограда, есть лучшая из приправ к любому обеду.
Стюардесса идет по проходу между креслами, с заученной улыбкой забирая у пассажиров контейнеры. Думаю о ней. Каково это всю жизнь толкать перед собой нелегкую телегу, раздавая еду, а потом забирая ее остатки?
Наверно, как в жизни.
Ты идешь по узкой прямой дороге. Справа люди, слева люди, медленно проплывающие мимо — и уходящие потом куда-то, чтобы никогда больше не повстречаться на твоем пути. А ты посылаешь им свои неестественные улыбки как обязательную приправу к их кратковременной потребности в твоем внимании. Неискренне раздаешь себя, получая взамен столь же неискренние слова благодарности. Жизнь вообще состоит из маленьких и больших ритуалов, в конце которой всех ждет последний ритуал, завершающий путь по узкой дорожке. Поэтому наверно лучше всё-таки попытаться освободиться от обязательных телодвижений на этом пути, тяжелых, как тележка стюардессы, набитая пустыми контейнерами. Жизнь — она одна, и если это не твоя дорога, то лучше поискать другую, дарящую радость, где ты будешь сама собой.
Внизу уже другие облака, похожие на горы, облитые взбитыми сливками. За обедом и размышлениями время пролетело незаметно — как я понимаю, мы уже подлетаем к Франции. Облачные горы остаются позади, вместо них видны большие озера, похожие на золотистые кляксы, в которых отражается солнце.
— Первый раз летишь в Париж?
Поворачиваю голову.
В ушах девушки, сидящей рядом со мной, больше нет наушников. Интересно, зачем ей этот разговор? Надоело в своем уютном внутреннем мире, и она решила посмотреть, что творится в чужом? Впрочем, почему нет? Пусть смотрит. Может найдет что-то интересное в той радостной пустоте, что заполняет меня.
— Да, в первый.
— Осторожнее с ним.
— С кем? — не понимаю я.
— С Парижем. Он живой, как бы странно это не звучало. Может быть ты ему понравишься. Тогда он раскроется перед тобой, поманит за собой, опьянит своей атмосферой, закружит в лабиринте старинных улочек, словно в прекрасном вальсе. Обольстит, словно опытный любовник — и больше не отпустит, навсегда поселившись в твоем сердце. Но если ты не сумеешь ему приглянуться, он грубо оттолкнет от себя, разочарует, покажется серым, злым, коварным. Некоторых он бьет. Больно, до крови, оставляя на душе незарастающие шрамы. Будь осторожна с ним — но в то же время не бойся подойти к нему искренне, с добротой и пониманием. Он мигом различает в людях фальшь, и ведет себя соответственно.