— Наверно ты пишешь стихи, — улыбаюсь я.
— Почему? — девушка удивленно приподнимает брови.
— Очень уж красиво сказала.
— Я художница, — слабо улыбается она. — Вновь лечу в Париж учиться.
— У кого?
— У мертвых художников. Живые уже дали мне всё, что могли. Теперь имеет смысл лишь наслаждаться работами тех, от кого нас отделяют столетия. Наслаждаться — и пытаться понять, как они смогли через века передать нам эмоции, чувства, желания, которые их волновали. Причем так, что всё это до сих пор не оставляет равнодушными и нас: чопорных, важных, пресыщенных достижениями прогресса… И до сих пор замирающих в немом восхищении перед работами великих мастеров, не в состоянии постичь как они смогли сотворить такое чудо.
— Но ведь картинные галереи есть во многих больших городах, — замечаю я. — Почему именно Париж?
— Просто я люблю этот город, — говорит она с легкой грустью. — Но до сих пор не пойму, любит ли меня Париж. Каждый раз он разный со мной. Например, в прошлый раз был откровенно жестоким. Но я все равно лечу к нему, словно дура, получившая пощечину — и вновь возвращающаяся к тому подонку, что позволяет себе бить женщину. И которого невозможно забыть, как бы этого не хотелось.
По щеке девушки катится слеза, которую она не вытирает. Не замечает за бурей нахлынувших воспоминаний. А может, это слеза радости. Часто боль, причиненная другими, со временем теряет свою остроту, и человек вспоминает о ней с грустью. Тогда эта боль казалась невыносимой. Сейчас же, на сером фоне обыденности, кажется — вот тогда я жила, чувствовала, страдала. А сейчас просто существую, как кактус на подоконнике: ощетинилась иглами, никого не подпускаю к себе — и вот, добилась того, чего хотела. Осталась одна. Никому не нужна. Никто не причинит больше боли, но и радости взяться неоткуда. И вот девушка снова летит в Париж, туда, где ей было плохо когда-то. Но сейчас-то еще хуже. Вот и выбрала из двух зол то, что теперь, по прошествии времени уже кажется не злом, а наслаждением, без которого плачет душа…
Неожиданно для себя я ощущаю некое теплое чувство к этой девушке, словно она была моей сестрой. Родственной душой, также однажды испытавшей боль — и теперь летящей вновь туда, где эту боль причинили, чтобы новыми страданиями вылечить последствия так и не зарубцевавшегося прошлого. Звучит странно, но у многих народов существует пословица «клин клином вышибают», или «для борьбы с огнем используют огонь». Этой девочке сейчас плохо. Похоже, она использовала все способы, чтобы помочь себе, и сейчас, наконец, нашла оптимальный для себя. Что ж, удачи ей в излечении. Жизнь в боли — это тоже жизнь, возможно даже более яркая, чем у многих других.
Самолет начинает снижение. Теперь облака похожи на серое вспаханное поле, через которые внизу огнями просвечивает город. Некоторое время самолет скользит прямо по облакам, словно по вспененному гребню волны, в который погружается медленно, но уверенно. Немного закладывает уши, сердце начинает биться чаще. Скорее всего, от перегрузки. А может это плещутся во мне остатки того самого страха, который, как я думала, исчез полностью. Хотя не исключаю, что это просто волнение, навеянное словами художницы. Как встретит меня Париж? Понравлюсь ли я ему? Примет с настороженным доверием, или же оттолкнет от себя как чужеродное тело, неизвестно зачем прилетевшее в этот прекрасный город?
Шасси касаются взлетной полосы. Самолет встряхивается, будто гончая собака, удачно окончившая длинный забег. Я жду аплодисментов от пассажиров салона, которые в нашей стране есть своеобразный ритуал, благодарность пилотам и экипажу за отличный полет.
Но их нет. Видимо, на французских авиалиниях другие обычаи. Похоже, здесь в порядке вещей хорошо сделанную работу принимать как должное. Мы заплатили, вы сделали. Контракт окончен. И на этом всё.
Опускаю руки. Первый щелчок по носу от Парижа. Меньше эмоций, дорогая. Я хоть и город любви, но у меня всё по регламенту. И если не записаны в правилах авиакомпании твои аплодисменты, то они и не нужны никому. Дождись пока самолет остановится, забирай свои вещи с багажной полки, и вливайся в поток сосредоточенных людей, идущих к выходу. Будь как все. По-другому здесь не принято.
Подхожу к окошку паспортного контроля. За стеклом сидит невозмутимый темнокожий атлет в униформе. Он похож на ожившую скульптуру, вырезанную из эбенового дерева, что растет во влажных тропических лесах Африки. Внимательный взгляд, штамп в паспорте — и вот я вновь перехожу невидимую границу, между «там» и «здесь». И сейчас «здесь» — это уже Париж с его равнодушной и монотонной бегущей дорожкой, горизонтальным эскалатором, несущим меня к выходу из аэропорта.
Забираю свой чемодан с движущейся ленты, прохожу через стеклянные двери — и вдыхаю вечерний воздух, так же, как и дома пахнущий нагретым за день асфальтом, бетонной пылью и выхлопными газами автомобилей. Возле аэропортов и вокзалов он во всех странах пахнет одинаково.
Легкий ветерок шаловливо гладит меня по щеке. Ну здравствуй, Париж, вот я и приехала…
Никто меня не встречает. Ничего странного, это и не обговаривалось. Вызываю такси по телефону, задаю точку геолокации. Ожидание — одна минута. Это радует. Не особенно хочется торчать с чемоданом среди множества людей, снующих туда-сюда, словно сосредоточенные муравьи.
Подъезжает автомобиль представительского класса, водитель с предупредительной улыбкой забирает у меня чемодан, кладет его в багажник. После чего, скользнув по моей фигуре оценивающим взглядом, с легким поклоном открывает передо мной дверь. Он тоже темнокожий, лет двадцати пяти, с правильными чертами лица и грациозными движениями гимнаста. Думаю, Вик точно такого парня не пропустила бы. Судя по его взгляду, я ему понравилась. Однако торможу руку, тянущуюся поправить волосы. Сейчас мне нужно просто доехать до отеля и отдохнуть с дороги. Всё остальное — не нужно.
По моему взгляду парень сразу всё понимает. И бросает ответный, мол, всё в порядке, понял, без проблем. Интересно, здесь во Франции все такие предупредительные и понимающие? Хотелось бы в это верить.
В машине сразу набираю Его номер — надо же сказать, что нормально долетела, узнать как он там без меня…
Серия длинных гудков оканчивается… ничем. Закусываю губу, кладу руку с телефоном на колено. Понимаю, что он может быть занят, но почему-то мне неприятно. Хотелось, чтобы он ответил. Очень хотелось. Наверно, я успела соскучиться.
Автомобиль летит по шоссе…
Вдали, в сгущающейся вечерней темноте горят огни большого города, над которыми возвышается усыпанная яркими светящимися точками стрела, воткнувшаяся острием в небо. Наверно это Эйфелева башня. Мне хочется спросить водителя, но я не делаю этого. Начиная разговор с человеком, которому понравилась, ты даешь ему шанс. Сейчас же я по-настоящему хочу лишь одного — чтобы Он перезвонил, остальное не так уж и важно. Даже если это Эйфелева башня, усыпанная ночными огнями.
Телефон коротко вибрирует. Пришло смс-сообщение:
«Зая, прости! Я всё еще на встрече, пока не могу говорить. Как ты долетела? Хочешь, перезвоню, как освобожусь?»
Становится легче. Ну да, он же говорил, что у него переговоры, которые могут затянуться. Ну вот, затянулись. Бывает. Ничего страшного.
Набираю ответ.
«Спасибо, долетела нормально. Уже поздно, давай завтра созвонимся. Люблю тебя».
«Хорошо» — прилетает в ответ. И куча смайлов: поцелуйчики, сердечки, розочки. В наше время девушки гораздо чаще получают электронные поцелуи и цветы, нежели настоящие. Пиксельная романтика, грустная дань прогрессу.
Набиваю смс «Нильской» — той самой стриженой брюнетке, ради свадьбы которой я прилетела.
«Я уже в городе. Еду в отель.»
Ответ приходит через минуту.
«Отлично! Мы уже ложимся спать, завтра рано вставать. Вас будут ждать завтра на ресепшене отеля в восемь утра. Доброй ночи!»
И опять смайл с улыбочкой, плюс еще один, с ладошками, сложенными, словно в молитве. Думаю, тому, кто изобрел эти электронные картиночки, когда-нибудь непременно поставят памятник. Сложно написанными словами передать настроение. А здесь в конце предложения поставил улыбочку с ладошками — и уже понятно, что ты не отшил человека, дав ему понять, что не хочешь общаться, а просишь понять и простить.
Вздыхаю. Ладно. Завтра так завтра.
Пишу Вик: «Я в Париже!!!»
Ответа нет.
Ну, тут понятно. У подруги каждый вечер — это приключение, о котором можно отдельный рассказ писать. В общем, не до смс ей сейчас. Потом пришлет что-то типа: «Ой! Круто! Поздравляю! Как долетела⁈» с кучей восклицательных знаков, должных изображать феерический всплеск эмоций по поводу моего прилета, которых на самом деле нет. «Ну прилетела, зашибись» — подумает Вик, стряхивая пепел на пол очередного гостиничного номера. И выполнит необходимый ритуал, соответствующий статусу «подруга». Так же, как я сейчас выполнила свой…
Почему-то ощущаю пустоту на душе. Все люди, с которыми я в этой жизни связана незримыми ниточками, сейчас заняты. Им не до меня. Да и я, если разобраться, пишу им скорее потому, что у меня сейчас просто есть свободное время, которое нечем занять. Ну и, конечно, если я не сделаю этого, потом они не поймут. Начнется «Почему не позвонила? Почему не написала?»
Мы живем в мире условностей, придуманных обычаев, обязательных ритуалов, большинство из которых никому из нас не нужны… Если всерьез об этом задуматься, можно, наверно, сойти с ума, придя к выводу, что любые отношения между людьми, любые переживания — любовь, ненависть, ревность, отчаяние — есть просто клишированный набор действий, которые мы включаем в себе по собственному желанию… И выключаем потом, как телефон, по которому звонить некому, да и тебе больше никто не позвонит. Чисто чтоб заряд не тратить впустую, иначе батарейка сядет, и может сдохнуть раньше времени.
— Проблемы? — тактично спрашивает водитель не оборачиваясь.
— Если только надуманные, — слабо улы