Его рука начинает скользить по моему телу, словно изучая его. Грубые, и одновременно нежные пальцы скользят по моему подбородку, шее, ласкают грудь, живот, опускаются ниже…
Это неописуемо! Когда ты сама ласкаешь себя, это одно удовольствие, привычное, как вкусная пища, которой ты балуешь себя почти ежедневно. Но когда это делает мужчина, то ощущения можно сравнить с изысканным деликатесом, совершенно отличающимся от того, что ты потребляешь постоянно. Это блюдо гораздо более острое, обжигающее, бьющее в голову сильнее самого крепкого вина, дурманящее голову, заставляющее тело биться, сжиматься в судорогах…
Кажется Жан знает что-то, недоступное большинству мужчин, какие-то потайные секреты женского тела, так как его настойчивые прикосновения сводят меня с ума. Из моих легких вырываются звериные стоны, а сведенные судорогой пальцы мнут простыни с такой силой, что не понять — трещит ли это рвущаяся материя, или ломаются ногти.
Наконец я понимаю, что больше не могу это терпеть. Я устала балансировать на границе сознания и темной бездны безумия, поэтому я настойчиво притягиваю голову Жана к себе и впиваюсь в его губы горячим поцелуем. Он отвечает мне тем же, наши языки и губы ласкают друг друга, а руки блуждают по влажным телам, напряженным и горячим, измученным этой возбуждающей игрой в ожидание.
Я настолько сильно распалилась, что мое тело, уставшее ждать, похоже, начинает действовать против моей воли. Решительным движением, неожиданным для Жана, я опрокидываю его на спину и оказываюсь верхом на нем.
Он нисколько не сопротивляется — наоборот, в его взгляде я вижу одобрение. Теперь я руковожу процессом, и осознание этого факта придает мне уверенности. Настало его время страдать от того, насколько медленно я совершаю то, что он хочет продолжить в сумасшедшем ритме. Его окаменевшее от страсти тело просит бешеной скачки, а я же, напротив, растягиваю удовольствие, ощущая в себе пульс Жана, его огненную плоть — и наслаждаясь тем, что он вынужден подчиняться тому ритму, который задаю я.
Восхищенный взгляд Жана говорит о том, что он не ожидал от меня подобного сюрприза. И ему явно нравится то, что происходит. Он приятно удивлен, и больше не сопротивляется, подстроившись под мои движения. Древний как мир танец любви становится синхронным, ускоряется. Сейчас мы — единое целое, один организм, в неистовой гонке несущийся к закономерному финишу…
Который не наступает.
Видимо, Жану надоело мое доминирование. Он делает одно движение, и я не успеваю опомниться, как оказываюсь под ним совершенно беспомощной. Его стальные пальцы намертво фиксируют запястья — не больно, но в то же время движение моих рук ограничено полностью. Я вижу над собой темный силуэт, который двигается в неистовом ритме, нанося короткие, мощные удары — и каждый из них отзывается во мне новой волной наслаждения.
Эти удары рождают внизу моего живота плотный комок сладкого напряжения, который с каждой секундой становится все больше, увеличивается в размерах, разрывает меня изнутри… И теперь я жду лишь одного — когда этот пульсирующий шар взорвется, вознеся меня к небесам, а после безжалостно швырнув мое измочаленное тело в бездну блаженства.
Мне кажется, что удары Жана отдаются не только во мне — в такт его движениям теперь содрогается вся вселенная…
И тут я слышу крик. Мой собственный надрывный вопль, с которым приходит понимание. Нет, с вселенной всё в порядке, просто это я бьюсь, словно в агонии, содрогаясь всем телом, которое наконец в полной мере получило желаемое.
Наконец эти сладкие судороги прекращаются, и я обнаруживаю себя лежащей без сил на смятых, мокрых от пота простынях. Теплая расслабленность накрывает меня, словно мягким одеялом…
А еще меня переполняет чувство благодарности к Жану — то самое, какое можно испытывать лишь к мужчине, который прошел это испытание с женщиной на равных. Ведь это так приятно, когда он воспринимает тебя не как объект для удовлетворения лишь собственных потребностей, а как полноправного партнера в этой древней как мир игре, где без взаимопомощи и внимательности друг к другу общей победы не достигнуть никогда.
Мы лежим рядом на этом огромном двуспальном поле битвы — победившие, и побежденные одновременно. Жан очень чуткий мужчина, каким-то шестым чувством понявший, что сейчас мне не нужен ритуал с поцелуйчиками, описанный во многих любовных романах и научных статьях о том, как правильно надо вести себя после секса. Мне необходимо побыть одной внутри себя, но в то же время я хочу, чтобы Жан был рядом. Женщина состоит из противоречий, и в этот момент я их воплощение. При этом мне самой невозможно объяснить, почему сейчас по моим щекам катятся слезы. От счастья? Да нет, вряд ли. Замечательный секс это, конечно, хорошо, мое тело удовлетворено полностью и пока что не просит добавки. Но почему в этот прекрасный момент физического удовлетворения мою душу осторожно так, словно назойливая домашняя кошка, требующая внимания, скребет коготками совесть, не давая полностью отдаться расслабленной неге?
Я чувствую, как по моим щекам текут слезы. Пусть текут. Простыни под нами и так хоть выжимай, так что немного соленой сырости им не повредят. Как и мне, дуре, которая сейчас в душѐ не может простить себе того, что ее законный муж несколько часов назад проделывал с другой.
Я хотела ему отомстить?
Да, хотела.
И отомстила.
Я страстно желала именно такого, безумного, всепоглощающего секса?
Желала.
Так почему же я сейчас, когда все мои желания наконец сбылись, реву, уткнувшись в подушку, как самый несчастный человек на свете?
Наконец я затихаю, и теперь просто лежу, уставившись в стену, по которой неспешно, словно по бульвару гуляют тени от плывущих за окном ночных облаков. И тут Жан начинает говорить — тихо, словно беседуя с самим собой.
— Правильно говорят: бойтесь своих желаний, ведь однажды они могут исполниться. Я это знаю не понаслышке. Исполнение того, чего хочется, редко приносит счастье. Может просто потому, что люди несовершенны, и не умеют правильно желать. И тогда наступает время разочарования. Поэтому немного поплакать — это нормально. Говорят, после этого становится легче. К тому же любви без слез не бывает. Просто это значит, что ему не удалось своей изменой погасить слишком сильное чувство, живущее в вас. Хорошо это или плохо — не знаю. Время покажет.
— Ничего оно уже не покажет! — почти выкрикиваю я. — Между мной и моим мужем всё кончено!
— Возможно, — спокойно отвечает Жан. — Но сейчас в вас говорят обида и горечь. Это тоже нормально, по-другому и быть не может. Я не собираюсь вас переубеждать, просто позвольте мне закончить рассказ о кольце царя Соломона, ведь у этой истории есть продолжение.
Я молчу. На ответ у меня просто нет сил, жалкие их остатки иссушили безумный секс и последующий за ним плач в подушку. Поэтому Жан, выждав несколько секунд и восприняв мое молчание как знак согласия, начинает говорить:
— После великого голода прошло несколько лет. Благодаря мудрому правлению царя Соломона в Израильском царстве наступила пора достатка и благоденствия. Сам царь счастливо женился на умной и красивой женщине, которую любил до безумия. Но внезапно случилось великое горе — жена Соломона умерла. Царь не находил себе места, ничто не могло развеселить его, жизнь потеряла смысл. В минуту наивысшего отчаяния взгляд царя упал на кольцо. «Это пройдет…» Какие глупые слова! Разве может забыться столь великое горе?
В отчаянии Соломон сорвал с пальца украшение, которое носил уже несколько лет, собираясь выбросить его в окно. Но тут он заметил, как на внутренней стороне кольца мелькнуло что-то. Любопытство взяло верх над секундным порывом, и царь приблизил кольцо к глазам…
На оборотной стороне украшения была выгравирована еще одна надпись. Всего три слова.
«И это пройдет».
Жан замолчал.
В тишине, повисшей над кроватью, было слышно его ровное дыхание, сливающееся с прерывистым моим. Нервный озноб еще не отпустил полностью, но история о древнем кольце немного отвлекла меня от собственных переживаний. И правда, всё проходит. Возможно, через пару лет я буду вспоминать о произошедшем как о картине, некогда волновавшей своим сюжетом, но с течением времени поблекшей, ставшей тусклой, бесцветной, и совершенно неинтересной.
Внезапно я поняла, что не могу пошевелиться. Переживания этого дня выпили из меня все силы без остатка, и теперь мое тело и мысли просто отказывались мне повиноваться. Да и пусть отдыхают от всего, что может доставлять беспокойство. Я ощущаю, как всё быстрее проваливаюсь в бездну безразличия, которая всегда наступает после взлета к вершинам наслаждения. Или после утраты, которая только что казалась фатальной, а теперь всего лишь повод для того, чтобы уснуть так крепко и безоглядно, словно я и правда умерла несколько часов назад под колесами случайного автомобиля.
Самое неприятное во сне — это пробуждение. Когда из мира фантастических образов, или из омута полного, всепоглощающего покоя ты вновь вываливаешься в реальный мир, где мозг начинает услужливо преподносить тебе воспоминания о вчерашних проблемах. Порой уж лучше бы остаться там, за гранью, среди самого ужасного приснившегося кошмара, чем вновь окунуться в кошмар реальный, от одних воспоминаний о котором тошнота подкатывает к горлу.
Я лежу, уставившись в потолок, и понимаю, что сейчас мне просто мерзко на душе. Горечи утраты больше нет, как нет тревожной, ломящей боли в сердце, принявшем в себя столь страшный удар. Осталось лишь воспоминание о вчерашнем, липкое и свербящее, от которого хочется поскорее избавиться.
И способ для этого есть только один. Как можно быстрее покинуть город, в котором все это меня настигло. Сменить обстановку, напоминающую о произошедшем, стереть из памяти новыми впечатлениями всё, что связано с ним.
Куда я поеду?
Что буду там делать?
Понятия не имею. Главное — подальше отсюда.
И поскорее.