Именно в таком, уже дополнительно запутанном виде, Миша впервые услышал известную читателю историю, когда заявился в понедельник на работу. Нет сомнений, он был ужасно заинтригован услышанным – а кто бы не был заинтригован? весь НИИКИЭМС, забыв про текущие дела, только об этом и говорил. Как Миша мне рассказывал, голова у него просто пошла кругом[5]: с одной стороны, совершеннейшая бессмыслица, какие-то дикие бабьи бредни, но с другой – труп-то Мизулина налицо, его-то никуда деть невозможно.
И вот это-то обстоятельство, брошенное на чашу весов – идти / не идти – определило Мишину судьбу.
– Пойду, – решил он. – Чего-нибудь да узнаю.
Сунув листок с адресом в карман, он поплелся на третий этаж, в свою 317-ю комнату.
Глава десятая. Холмс и Ватсон: распределение ролей
Прежде чем приступить к описанию событий, последовавших за столь незначительной, на взгляд стороннего наблюдателя, встречей двух одноклассников, я перечитал уже законченную мною предыдущую главу и с прискорбием убедился, что проштрафился (в который раз!) и должен опять просить снисхождения у читателей. В композиции этого отрывка я вижу два грубых ляпсуса. Один бросается в глаза уже в самом начале: глава названа Генеральский сын, а тот, кто прочитал ее до конца, знает, что ни о каком генерале, тем более о его домочадцах, в главе нет ни малейшего упоминания. Положим, расшифровать это название нетрудно: раз она выводит на сцену нового героя (да еще сказано, что персонаж этот займет важное место в сюжете), можно почти не сомневаться, что, подыскивая название, автор имел в виду этого самого героя – Костю Коровина. Предположение это абсолютно верно, и, тем не менее, отсутствие пусть краткого, но явно выраженного указания на то обстоятельство, что Костя происходит из семьи генерала (скоро мы увидим, что это не совсем так), приходится считать непозволительной оплошностью автора.
На второй аналогичный дефект текста читатель, еще не ощущая этого, натыкается опять же в самом начале: привыкнув доверять автору, он принимает за чистую монету утверждение Буквально через несколько абзацев всякий читающий роман сможети т.д. и спокойно ждет, когда ему всё будет разъяснено. Однако, перелистывая страницу за страницей и дойдя до конца главы, он с досадой замечает, что был введен в заблуждение: автор сгоряча пообещал, а затем, вероятно, и забыл свое обещание. Конечно, опытный читатель легко догадается, что указанная Мишина (и авторская) осведомленность о деталях этого странного дела объясняется его знакомством с Костей, то есть с тем, кто официально расследовал убийство несчастного электрика. Всё так, и никакой особой таинственности эта авторская оговорка тексту не добавляет. Однако, как ни крути, читательские догадки и прозрения – это одно, а отчетливо выговоренное объяснение (во исполнение данного обещания) – это всё же нечто иное. И ни на кого я свою вину за эти огрехи переложить не могу. Честно сознаюсь: приступая к главе, я намеревался всё это по порядку изложить и потому дал ей соответствующее название. Но по мере развертывания текста (а написан он был не за один день) я и забыл, с чего там всё начиналось. А когда спохватился, последняя строчка этой главы была уже напечатана.
По-хорошему, разумеется, следовало бы переписать этот кусок (возможно, даже не один раз – автору же известно, как поступали классики, добивавшиеся безупречного звучания и кристальной ясности). Но войдите и в мое положение: только вытер пот со лба и вздохнул с облегчением – слава тебе, Господи! дотянул до последней фразы – и, можно сказать, тут же обнаружил, что очевидные ляпы налицо, и всё надо начинать сначала. Не всякий на это решится. И боюсь, я не из числа тех, кто способен отважиться на подобный шаг. Честно признаюсь: я не Лев Толстой, и на лавры его не претендую. (Да читателю и не требуются мои чистосердечные признания, он и так это прекрасно видит). А посему, я почти полностью уверен, что, сколько раз не переписывай эти главы, вряд ли мне удастся существенно улучшить свой роман. Ну, может быть, он станет чуть-чуть поаккуратнее, если я уберу эти и подобные дефекты, но общий-то его литературный уровень останется прежним. Читатель, скорее всего, и не заметит моих стараний, как не замечает их, читая этот текст, – а я ведь и его писал со всем возможным для меня тщанием. Если же говорить о конкретных обнаруженных мною огрехах, то не сомневаюсь, что убери я их, читатели найдут (каждый со своей точки зрения) десятки других оплошностей, не позволяющих назвать мой роман безупречным в литературном отношении. Наверное, и самого Толстого критики донимали своими придирками и претензиями, чего уж про меня говорить. Кроме того, моя Софья Андреевна не согласится перепечатывать исправленные автором страницы не то что двадцать раз, но и однократной перепечатки от нее не дождешься. Я ее никогда об этом не просил, но в ответе на подобную просьбу не сомневаюсь. Хотя читает она выходящие из-под моей машинки главы, вроде бы, с удовольствием, даже похваливает время от времени и поторапливает: пиши поскорее, интересно же, что там дальше будет. Однако этим ее участие в создании романа и ограничивается. Да и понятно: у нее своих забот хватает. Нанять машинистку у меня возможности нет. Но не самому же мне снова садиться за машинку – у меня и так спина начинает ныть, стоит мне посидеть за ней часок-другой. Так и скрючиться недолго: обострение пояснично-крестцового радикулита вследствие бескомпромиссного отношения к литературному творчеству. Нет уж, дорогие читатели! Довольствуйтесь тем, что есть. Хотите – читайте, не обращая излишнего внимания на авторские просчеты и недоделки, а не можете с ними смириться – отложите мой роман в сторону и почитайте что-нибудь из классики или кого-то из современных писателей: Фазиля Искандера, например, или Татьяну Толстую – хорошие писатели, не мне чета.
Ну, всё. Осталось только очередной раз извиниться за уклонение от сюжета, и можно будет переходить к делу. Вообще, получается как-то даже смешно: сначала автор долго извиняется за допущенные им промахи, затем кается в том, что его извинения заняли слишком много места, затем он, наверное, с множеством ужимок и реверансов попытается объяснить, почему у него так получается, и оправдаться в этом, затем он вспомнит… и…
А всё это время герои – Миша и Костя, – о которых, собственно, и должна идти речь в этой главе, так и остаются за сценой: автор не дает им шанса завладеть вниманием читателей. Просто не детектив, а «Тристрам Шенди» какой-то!
Если вы думаете, что я не замечаю нелепости таких ситуаций и того, что они входят в противоречие с понятием «остросюжетный жанр», как часто именуют детектив, то вы меня, как автора, и недооцениваете, и – одновременно – переоцениваете. Всё я отлично вижу, я такой же квалифицированный читатель, как и некоторые из вас, и рад бы сделать свой роман более динамичным, избавив его от длиннот, но получается у меня так, как получается.
Скользкое это дело – сочинительство. И нельзя сказать, что я об этом не знал, когда брался за сей роман. Знал. Всё же кой-какой опыт у меня в этом смысле был. Я долго упирался, прежде чем вновь вступил на эту дорожку. Сначала я был твердо уверен, что делать этого не стану: слишком еще свежи были воспоминания о «муках творчества», связанных с появлением на свет моего первого романа. Так что, когда мы с Мишей обсуждали перипетии его детективной деятельности в молодые годы, для меня это было лишь забавой – интересной игрой в сочинение детектива. Ничего я, на самом деле, писать не собирался. Но с годами ощущение того, что у меня в руках уже есть детективный сюжет, причем достаточно подробно разработанный, со всякими придуманными когда-то деталями и нетривиальными поворотами, само стало подталкивать к мысли перенести эту уже частично сочиненную историю на бумагу. Зацепило, значит, меня это занятие – есть в нем и приятные моменты: ничего не было, а вот они – герои романа – уже и появились, задвигались, заговорили, вступили в некие, не существовавшие до сих пор, взаимоотношения. Возник какой-то новый мирок, пусть условный, пусть даже кособокий и не слишком старающийся скрыть свою искусственную природу, но по-своему живой и способный кого-то заинтересовать. И ты, автор, не просто присутствуешь при его рождении, но участвуешь в этом процессе, от тебя, от твоих эмоций, соображений, изобретательности многое зависит. Занятное это дело. Я еще в молодости заметил, что главное удовольствие от какой-нибудь праздничной стенгазеты – с ее частушками, шаржами, эпиграммами и прочими плодами молодежного юмора – получают не те, что читают ее со смехом и поглядыванием друг на друга – ловко тебя прохватили! – а те, кто ее сочинял. И удовольствие это связано с самим процессом сочинения: только что был чистый лист бумаги, а теперь – смотри что! блеск!
Вот на такую приманку и ловится будущий автор, намеревающийся сочинить детектив. Кажется, что при готовом сюжете это не должно создавать больших сложностей – не «Даму с собачкой» же ты задумал – бери и переноси уже придуманные коллизии на бумагу. Тем более, что ты уже однажды справился как-никак с подобной задачей и знаешь, в общих чертах, как это делается. Однако реально получается иначе. Ты знаешь, чтó ты собираешься написать и печатаешь первые несколько слов, но одно словечко цепляется за другое, следующее требует некоторого пояснения и расширения фразы, это в свою очередь тянет за собой новые, не предусмотренные тобой детали… И через некоторое время видишь, что к тому, о чем ты намеревался рассказать, ты еще фактически и не приступал, а страница или две уже заполнены какими-то посторонними рассуждениями, причем нельзя сказать, что они явно лишние, – нет, всё вроде бы здесь на месте, и вычеркнуть эти страницы рука не поднимается. Если внимательнее присмотреться к подобным фактам, то понимаешь, что такую своеобразную механику, которая вклинивается в твои планы и часто тормозит развитие действия, нельзя полностью списать на недисциплинированность твоего воображения и подверженность его хаотическим импульсам, идущим откуда-то из глубин авторского сознания. У меня ощущение, что это далеко не так. Конечно, талантливый автор да и просто опытный ремесленник-литератор умеют справляться с этим неизвестно откуда берущимся напором, уводящим тебя с намеченного пути. Но в