— Ошибаешься, — ответила ему птица. — Рассказываю: сто сорок лет назад пару механиков-растениеводов высадили с корабля — точно как тебя. — Слетев с ветки, птица примостилась на механизме растения, окунула клювик поддон.
— Вкусно, — оценила она, отряхнув клюв.
Олсинт молчал. Доскажет, когда сама созреет, торопи — не торопи.
— Растение-механизм — хорошая штука, — заговорила птица. — Это растение, разобранное на части. Ты смог бы его собрать?
— Как мог, уже собрал, — Олсинт кивнул на механизм. — Большего никто не может.
— Никто из тех, кого ты знаешь, — поправила птица. — Еще рассказ: сто сорок лет назад та пара сумела его собрать — и оно стало расти. Сто тридцать лет назад они научились разнимать на части живое существо, не убивая его. Сто двадцать лет назад они собрали его заново, так что оно работало по-новому.
Птичка перескочила на самый конец ветки.
— В чем различие между растением и животным? — спросила она.
Различий было полным-полно на любом уровне. На клеточном, на уровне организации — что ни возьми. Но на уме у птицы было что-то простое.
— Некоторые растения могут немного передвигаться, — медленно заговорил Олсинт, — а некоторые животные почти неподвижны. Но главное различие, если такое есть, в способности к движению.
— Верно. Ты уловил суть, — похвалила птица. — Сто двадцать лет назад та пара — у них к тому времени было несколько детей — собрала животное на новый лад и получила… чистое движение!
Вот что морочило ему голову.
— Телепортация, — забормотал Олсинт. — Они телепортируются.
— Они — нет, — поправила птица. Их разум лучше приспособлен для мышления — так они говорят. Они не занимают его пустяками. — Птица скосила на него блестящий глаз. — Я в разуме не разбираюсь. У меня его никогда не было.
Если они не умеют телепортироваться, как же доставили сюда эту пташку?
Олсинт разглядывал птицу. Крылья сложены, но она не на ветке сидит и не на механизме. Зависла в шести футах над землей и даже воздух не шевельнет.
— У тебя за спиной, — сказала птица.
Она и перышком не шевельнула, но очутилась сзади, а движения Олсинт не заметил.
— Телепортация, да, — продолжала птица, — но не для них. Это за них делаем мы.
Птица и в самом деле побывала за иллюминатором. Если она умела телепортировать себя, почему бы не прихватить с собой воздуха?
Но это лишь часть вопроса. Птица за ним следила, но могла ли она предвидеть, чем это кончится?
— Ты знала, что будет? — спросил он.
— Механиков-растениеводов то и дело высаживают с кораблей, — сообщила птица. — Мы их уже немало собрали. Они работают с растениями, а растениям место на планете. Им не подстроиться под ритм машины.
Олсинт об этом знал. Чувствовал, хотя не сумел бы высказать словами.
— Так передай им, где я, — сказал он. — Я продержусь, пока они пришлют корабль.
— Корабль? — удивилась птичка. — Это так долго. Они не любят ждать. У них столько прекрасных планет, не пригодившихся людям — все, что душа просит. Хотя им и просить не пришлось. Для этих планет нужно подходящее население.
Они не любили ждать. На лицо ему упала тень. Олсинт поднял голову. Что-то падало с неба. Не корабль — во всяком случае, не обычный корабль. Корабль, самый подходящий для них. Чего не хватает на планетах, где еда растет сама и не нужно тяжелых элементов? Людей!
Она спускалась, не шевельнув и крылом, сперва быстро, потом замедлив падение. Она встала перед ним, над ним — гигантская фигура крылатой женщины. Ее покрывал иней.
Олсинт подошел к ней, и она укутала его крыльями.
Он ничего не ощутил, кроме холода, и то всего на несколько секунд. А когда открыл глаза, этот странный и прекрасный корабль уже опускался на другую планету, еще гостеприимнее прошлой. Мужчины и женщины выходили из домов — встречать его. Одна девушка была немножко похожа на Ларейну.
В КОНЦЕ — СВЕТ
Об этом, по-моему, твердили все газеты на всех языках. Я читал, но не знал, чему верить. Одно дело — чего-то хотеть, а знать, как на самом деле — другое.
После Дня Труда шли обычные новости. «Доджеры» выиграли — или проиграли, забыл, а команда Южного Калифорнийского была сильна и собиралась побить всех, с кем встречалась той осенью. В Тихом океане испытали водородную бомбу, стерли с карты еще один островок, как будто у нас полно лишних. В другое время это было бы важно, а тогда — нет. Такие известия выкладывали на последних страницах, их почти никто не читал. На первых страницах было одно — то, о чем говорили все. Во всяком случае, при мне.
Началось это задолго до того. Не знаю, насколько задолго, потому что об этом не писали. Но началось и продолжалось до того самого дня. Это была суббота, великие события вроде бы всегда приходятся на субботы. Я позавтракал и ушел из дома пораньше. У меня были обычные дела: выкосить газон, например. Я не стал ни косить, ни вообще ничего делать, и никто мне ни слова не сказал. Какой смысл косить газоны в такой день?
Я вышел, не забыв тихо прикрыть дверь. Мелочь, но не хлопать дверью — это знак внимания. Я прошел мимо церкви и взглянул на плакат, который висел на углу так, чтобы можно было прочесть с обеих улиц. И там было о том же написано — большими буквами цитата из газет: СЕГОДНЯ ЗЕМЛЕ КОНЕЦ! Это выдумал какой-то остроумный репортер, и прозвучало это так точно, что все подхватили. А я что? Я ничего не знал.
День был погожий. Люди прогуливались или просто стояли, глядя на небо. Рано еще было глядеть вверх. Я пошел дальше. Пол Эбенгард сидел на лужайке. Он кинул мне футбольный мяч — я поймал и попробовал раскрутить на пальце. Не вышло. Мяч упал и как сумасшедший заскакал по улице. Молочный фургон остановился, дал мне его поймать. Я бросил мяч Полу. Он прижал его рукой и остался сидеть.
— Чем бы заняться? — спросил он.
Я развел руками.
— Можно мяч погонять.
— Не, — сказал он. — Может, у тебя комиксы есть?
— Ты уже все видел, — сказал я. — А у тебя есть?
— Я свои отдал Хови, — протянул он, выцарапывая на мяче одуванчик с ниппелем вместо серединки. — Хотя он говорил, что ждет новых. Пошли посмотрим. — Он встал и откатил мяч к крыльцу. Мяч ударился о перила и отскочил в кусты. Пол всегда его там прятал.
— Пол! — крикнула нам вслед его мама.
— Да?
— Далеко не уходи. У меня для тебя есть дела.
— Какие? — смиренно спросил он.
— Вынести мусор из подвала. Помочь мне пересадить цветы.
— Обязательно, — пообещал он. — Я вернусь.
По пути к Хови мы прошли еще одну церковь. И здесь была такая же вывеска. «СЕГОДНЯ ЗЕМЛЕ КОНЕЦ!». Больше никогда ничего не добавляли. Хотели, чтобы это отпечаталось в мозгах — не потрогаешь, но всегда помнишь.
Пол мотнул головой на плакат.
— Ты что об этом думаешь?
— Не знаю. — Я отломил прутик с дерева у дороги.
— А ты?
— Вот-вот начнется. — Он взглянул на небо.
— Да, только для нас ли?
На это он не ответил.
— Я думаю, будет ли чистое небо.
— Уже чистое.
— Может, еще облака соберутся.
— Все равно. Это дело расколет небо.
В этом сомнений не было. Никакие облака не помешают.
Мы прошли дальше и разыскали Хови. Хови — негр, он меньше нас и вдвое быстрее бегает. И мячом бьет дальше и точнее всех в команде. Мы с ним водимся, особенно в футбольный сезон.
Он вышел из дому, ступая, как по взбитым сливкам. Но меня этим не одурачишь. Я на тренировках не раз пытался его подловить. В руках он держал модель ракеты на сухом льду. Модель не работала. Мы все перездоровались, и он предложил сыграть, чтобы убить время. Но мы мяч оставили у Пола, так что играть было нечем, и мы пошли в парк.
Мы уселись и стали разговаривать.
— Не знаю, правда ли это, — начал Пол. Мы все прищурились на небо.
— А президент откуда будет смотреть? — спросил я.
— Из Белого Дома у него, наверное, хороший вид.
— Не лучше, чем у нас отсюда, — возразил Хови.
— А из Австралии будет видно? — спросил я.
— По всей земле увидят.
— Из Африки тоже? А у эскимосов?
— Не так важно, увидят или нет. Это случится для всех разом.
Я не понимал, как такое может быть, но спорить настроения не было. Так говорили по телеку, а с ним не поспоришь.
— Для всех, — повторил Хови. — Не только в нашем городке — повсюду. Всюду, где живут люди. И даже где не живет.
— Ты это где-то вычитал, — сказал Пол.
— Еще бы, — согласился Хови. — Ты же сам давал мне комиксы почитать. В них и вычитал.
Потом мы больше молчали. Я все думал про человека, который сделал водородную бомбу. Спорить готов, он чувствовал себя глупо и мерзко, когда взрывал остров. Может, оставь он его на месте, кто-нибудь захотел бы там жить. Наверняка он чувствовал себя низким подлецом, перед таким большим событием.
Мы немножко об этом поговорили, только это все было давно переговорено. Что мы могли сказать нового? Мы все поглядывали в небо, хотя что там было искать, пока не началось?
В конце концов мы разошлись. Делать было нечего. Мы проводили до дому Хови, потом я проводил Пола, попрощался и вернулся к себе. Посмотрел на газон и, недолго думая, взялся его косить. Сам себе удивился.
Было жарко, или это мне казалось жарко. Я зашел в дом поесть. Мама выключила звук у телевизора. Мне все равно было через дверь видно, что показывают на экране. Диктор гримасничал, но что он говорил мне, конечно, было не слышно. Очень забавно он выглядел. Я подумал, что мы все наверно, смешны: разеваем рты, хлопаем глазами, машем руками, а ничего путного из этого не выходит. В смысле, до сих пор не выходило.
— Сиди смирно, — велела мама. — И без тебя обойдутся. Все будет в порядке.
— Ты думаешь? — спросил я. Она что угодно скажет, лишь бы меня успокоить. Не любит, когда я ерзаю.
— Думаю, — сказала она и дала мне карманные деньги. Обычно я их получаю только после ужина. — Почему бы тебе не сбегать в город? Посмотришь оттуда.