ания. Но нет. Когда уладят все формальности, Кит выйдет прямо на улицу. Это вдвойне неудобно еще и потому, что снаружи нас поджидают журналисты. Окончательное унижение.
Однако пока он не вышел, так что мы можем ускользнуть в кафе рядом со входом для публики через тоннель Варвик-Пэсседж. Я бросаюсь к телефону, как орлица. Дети в порядке: поели и спят. Чуть успокаиваюсь. Выпив кофе, мы вчетвером возвращаемся к Бейли. Вход с улицы совсем неприметный, но узнать его можно безошибочно по репортажам из новостей. Там постоянно крутятся журналисты. Мы прячемся от них в Варвик-Пэсседж, ждем, когда позвонит Дэнни Ханна. Тем временем считаю трещины на белой плитке, которой выложены стены.
Звонит телефон: Кит уже спускается. Через шестьдесят секунд мы встретимся. У меня внутри все переворачивается. Делаю шаг на улицу.
– Лора! Посмотрите сюда! Улыбнитесь, Лора!
Меня слепят фотовспышки. Застываю на месте. На противоположной стороне парочка китайских туристов останавливаются и принимаются фотографировать репортеров, которые снимают меня. Молнии вспышек вдруг уползают, как электрические угри. Я еще моргаю в оторопи, и первым к Киту кидается Мак. Он заключает брата в объятия. Никаких пацанских стуканий кулачками, никаких похлопываний по спине: Мак обнимает Кита, как ребенка. Ни того, ни другого ни капли не заботит, что подумают люди. Один из папарацци настороженно поглядывает на меня. Понятно, ждет, когда я кинусь обнимать мужа. Ему хорошо заплатят за этот снимок.
– Что же вы, Лора! – говорит он, и внимание вновь устремляется ко мне.
Кит отрывается от брата. Я шагаю ему навстречу и попадаю в его распахнутые руки. Отворачиваюсь от камер – нет уж, эту часть своей жизни на всеобщее обозрение я выставлять не буду. Обнимаю мужа впервые с того утра, как он вернулся с Фарерских островов. Мы сцепляемся друг с другом совсем как раньше; он такой же худой, как в тот день, когда мы встретились. Его пальцы скользят по моему лицу, он вытирает мокрую струйку со щеки и тянет за подбородок вверх и закрывает глаза. Наши губы встречаются. Мы слишком хорошо воспитаны и скромны, чтобы поцеловаться по-настоящему, однако что-то во мне откликается на его прикосновения, нечто вроде мышечной памяти. Понятно, так будет всегда.
Мы медленно отрываемся друг от друга: сперва губы, затем тела. И вот мы уже позируем на камеры, взявшись за руки.
– Улыбнитесь как следует, – просит один из репортеров. Мы повинуемся: широкие улыбки, глаза блестят.
– Хотите сделать заявление, Кит? – спрашивает в микрофон одна из журналисток.
Вперед выступает Дэнни Ханна:
– Я буду говорить за моего клиента.
– Что теперь? – спрашивает Адель. Она выглядит ужасно старой. Никогда раньше не замечала.
– Сваливаем отсюда. – Мак кивает на противоположную сторону тротуара, где Лин уже поймала черное такси.
Мы оставляем Дэнни Ханну на растерзание прессы и садимся в такси. За нами на велосипеде устремляется фотограф. Медленно отъезжаем от Олд-Бейли и сворачиваем налево на Ладгейт-Хилл, там наш водитель отрывается от хвоста, и мы подъезжаем к Холборну одни. Оборачиваюсь. Позади светятся желтые огни – такси здесь предостаточно. Стучу в окошко водителю.
– Остановите здесь, пожалуйста!
Лин в курсе, но Адель, Мак и Кит обмениваются недоумевающими взглядами.
– Лора, что случилось? – спрашивает Адель.
Сказать ей тяжелее всего.
– Простите, Адель, – говорю я, шагая на тротуар. – Не хотела унижать его перед камерами.
Пока она растерянно соображает, что бы это могло значить, поворачиваюсь к Киту. Я говорила ему, как намерена поступить, но он, похоже, до последнего надеялся, что я передумаю. Что ж, пусть надеется хоть до конца жизни.
– Мне нужно пару часов, чтобы привести мысли в порядок. Приходи к шести, как раз буду купать малышей.
Четкие инструкции. Он кивает.
Я захлопываю дверцу. Лин ловит нам новое такси. Когда мы садимся на заднее сиденье, я наконец даю волю слезам.
Глава 64
ЛОРА
30 сентября 2015-го
Кит рассказал мне все, когда мы сидели по обе стороны друг от друга за пластиковым столом в комнате для свиданий. Он ронял слезы, и неизменным рефреном звучало: «Все это я сделал ради тебя». Да-да, именно так: «Все это я сделал ради тебя. Один маленький промах, одна ошибка не в счет, не надо из-за временного помутнения уничтожать нашу любовь». Из всех возможных оправданий (Мак, смерть отца, сложности с работой) «я сделал это ради тебя» – самое обидное. Если он любил меня, если знал меня, как мог совершить такую жестокость, прикрываясь мной? Странная, извращенная любовь, во имя которой человек предпочел пятнадцать лет видеть, как я страдаю от панических атак, вместо того чтобы сделать мне больно всего лишь раз. Он был слишком слаб, чтобы жить без меня, и потому предпочел жить со мной, рассыпающейся на части. Он не только забрал наше будущее, он перечеркнул все прошлое.
К нему разрешали приходить два раза в неделю и сидеть с ним по полтора часа. Кит вел свое повествование с искусством викторианского романиста. С каждой новой главой сходил еще один слой моей кожи. В тот день, когда я заставила рассказать подробности – чайные пакетики, спальные мешки, – я вспомнила запах мыла, исходящий от него, когда мы встретились в Корнуолле. Он был в душе, смывал с себя Бесс. Кажется, в тот самый день он снял с меня последний слой до самого мяса. Вечером я рыдала так сильно, что извела целый рулон бумажных полотенец. Наверное, для рыданий такого рода надо придумать новое слово, в словаре современного языка ничего похожего нет. Может, в других языках есть определение для горького, отчаянного плача, когда тебя раздирают изнутри горе, гнев и боль предательства, но только не в нашем.
Не раз он говорил, что ему стоило самому заколоться тем ножом, и в худшие моменты я с ним соглашалась. «Ты даже не представляешь, через что мне пришлось пройти!» – воскликнул он как-то, стремясь вызвать сочувствие, и впервые его слова нашли во мне отклик. Потому что он ошибался – отлично представляю. Кому, как не мне, известно, чего стоит держать в себе постыдную тайну. Я столько лет считала, что моя ложь может все разрушить. Да, сходство определенно есть. И все же нельзя проводить параллель между, скажем, долиной в горах и кособоким кружком, начерченным палочкой в грязи.
Простила бы я Кита, узнав, что он переспал с другой женщиной? Задаю себе этот вопрос бесконечно. Теперь, повзрослев, я бы, скорее всего, простила подобное предательство, потому что знаю, что могут сделать с отношениями время и постоянное напряжение. Но в двадцать один я была импульсивной и несгибаемой. Наверное, он прав, нашему роману пришел бы конец. Так было бы гораздо лучше. Если бы тогда он разбил мне сердце, я бы пережила. Юные сердца, как и юные кости, срастаются быстро.
Я не смогу простить то, что затем последовало: намеренное очернение несчастной уязвимой девушки, которую к тому же изнасиловали. Кит манипулировал ею с помощью чувства вины, хотя она не сделала мне ничего плохого, она ведь не знала, что у него есть невеста. Бесс хотела всего лишь дружить и принимать дружбу, а он сделал ее сообщницей. Но хуже всего, что, прежде чем рассказать мне историю о битом стекле и пожаре, он дождался известия о том, что Бесс выживет. В первые две недели ее жизнь висела на волоске, а я приходила к нему дважды. Он признался только в том, что переспал с ней. Если бы Джейми Балкомб ударил ножом чуть сильнее, ложь Кита похоронили бы вместе с Бесс. Если от предательства мне было так больно, будто с меня содрали заживо кожу, то яд осознания, что он жалкий трус, проник до самого костного мозга.
Глава 65
ЛОРА
3 апреля 2015-го
Я купила немного винограда и только в лифте поняла, что мне всучили сорт с косточками. Вот так и покупай продукты в Грин-Лейнс!
Бесс лежала в больнице двумя этажами выше родильного отделения. Первые две недели, пока заживали мои легкие порезы и ушибы, врачи боролись за ее жизнь в реанимации, и к ней пускали только родственников. Позже я выяснила: на ограничении настояли именно ее родственники, им не хотелось, чтобы я или Антония напоминали Бесс о деле Балкомба. Но теперь она уже три дня лежала в обычной палате, и ограничения были сняты.
Я подошла к палате, и тут из нее шаркающей походкой вышла маленькая седая женщина. Я не сразу узнала мать Бесс – так она постарела, хотя я и видела ее всего один раз в Труро. Из цветущей женщины она превратилась в пожилую даму: лицо и фигура оплыли, волосы поседели, на поблекшем лице выделялись только воспаленные красные глаза. От стыда я юркнула за ширму на колесах, сжав пакет с такой силой, что он порвался и пара виноградин покатились по коридору. Однако миссис Тейлор была так погружена в свои мысли, что не обратила на них внимания. Наконец она прошла, я подобрала виноградины и прошмыгнула в палату к Бесс.
Она сидела в кровати, глядя на дверь. Могу поклясться, ждала меня.
– Привет. – Я поставила пакет с виноградом на тумбочку, к многим другим.
– Придется завести собственную винодельню, – сказала Бесс с застенчивой улыбкой, такой же, как и много лет назад, когда проверяла – все в порядке, можно пошутить?
– Классная рубашка, тебе идет.
Она рассмеялась, но тут же поморщилась и прижала руку к боку.
– Какая ты чудесная, Лора, – произнесла она с благоговением.
– Ага, рассказывай. Чувствую себя так, будто с меня кожу содрали.
Я села в кресло рядом с кроватью, взяла руку Бесс в свои – и растерялась. Что говорить?.. Надо было хоть чуть-чуть подготовиться.
– Даже не знаю, с чего начать. Кит все мне рассказал. По крайней мере, я так думаю. Потому что каждый раз выплывало что-то новое. К тому же я не в курсе, что тебе известно, а что нет.
– Про тебя я не знала! – торопливо выпалила она, словно эти слова дожидались пятнадцать лет, чтобы вырваться наружу. – Я чуть с ума не сошла, когда он сказал, что у него есть девушка. У меня сердце разбилось. Я бы ни за что не пошла с ним, если бы знала.