еребивала. Алевтина Романовна слушала с мукой на лице, утирая слезы. Мы с Кнопфом, таким же знатоком английского, как я, томились.
В конце Мари задала только один вопрос.
Сара Корби кивнула и спустила ноги с кровати.
– В чем дело? – спросил я. – Куда это она собралась? И что она вам наговорила?
– Я спросила, может ли она ходить. Будет лучше, если я изложу вам ее рассказ на месте преступления.
Что ж, идея была здравая.
Мы подождали за дверью, пока мисс Корби наденет больничный халат, и все отправились в парк.
Он был довольно обширный, с чудесным прудом, вокруг которого росли густые кусты.
Продолжая переговариваться с англичанкой, госпожа Ларр остановилась у деревянного помоста, нависавшего над водой.
– У них с девочкой заведено всякий раз после визита к врачу приходить сюда, – стала объяснять Мари. – Даша устраивала здешним уткам tea party, это такой британский обычай, мало похожий на русское чаепитие. Няня садилась на ту скамейку перед кустом и доставала вязание. Даша спускалась на помост и готовила «прием». Она любит, чтобы всё было церемонно и чинно…
– Моя маленькая принцесса, – всхлипнула Хвощова.
– И в этот раз всё шло по заведенному ритуалу. Няня села на скамейку, девочка усадила своих кукол – они выполняли роль хозяев салона. Еще у Даши с собой была корзинка с хлебными крошками, захваченная из дома.
– Она несла корзинку и двух кукол? – уточнил я.
– Нет, корзинку несла няня. Но куклы, вернее две плюшевые игрушки, сопровождали Дашу повсюду. Она их очень любит. Их зовут Банни и Пигги. Заяц и поросенок.
– Это очень важное сведение, но что-нибудь еще кроме имени кукол вы выяснили?
– В полдень около пруда больше никого не было, – продолжила Мари, оставив мой сарказм без внимания. – Больных детей в это время умывают перед обедом. Последнее, что успела увидеть мисс Корби – как Даша, уже «накрыв стол», манит уток и кричит им «The tea is served!», «Чай подан!». Тут раздался шелест веток. Кто-то сзади обхватил мисс Корби за горло, накрыл лицо мокрой тряпкой, был «ужасный запах», и всё. Очнулась она на земле – очевидно, сползла со скамейки – садовник брызгал ей в лицо водой.
Картина была ясная. Преступник или, что вероятнее, преступники точно знали расписание визита, привычки девочки и распорядок больницы. Должно быть, заранее спрятались в кустах за скамейкой. Я подумал, о чем бы еще расспросить англичанку – и ничего не пришло на ум. Рассказ был исчерпывающим.
Потом мы разделились. Я отправился допрашивать садовника, а Мари Ларр со мною не пошла – сказала, что осмотрит кусты. И получилось, что она потратила время с большей пользой, ибо садовник Литовкин совершенно ничего нового не сообщил: он никого не видел, просто нашел у скамейки бесчувственную англичанку. Мадемуазель Ларр тем временем обнаружила позади жасминовых зарослей нарядную ивовую корзинку с остатками хлебных крошек.
– Как она туда попала? – удивился я.
– Вероятно, зашвырнули, – предположила сыщица. – Кто-то вырвал ее из руки ребенка, размахнулся и закинул подальше. Такой бросок, тут ведь шагов тридцать, а то и сорок, требует изрядной силы. Или же кидавший находился в состоянии эмоционального исступления.
– Может быть, просто в ажитации, естественной при совершении преступления, – возразил я. – Девочка от испуга вцепилась в корзинку, и преступник разозлился.
– Он… мог… ударить… Дашу? – прошептала Алевтина Романовна, схватившись рукой за шею. Слова застревали у нее в горле. – Но это… Это совсем нельзя! Малейшая гематома, и…
Она не договорила, и я поспешил перевести разговор в деловое русло.
– Теперь, когда все обстоятельства нам известны, составим план действий. Прошу всех сесть.
Я показал на скамейку, но уселся один Кнопф. Дамы слушали меня стоя.
– Распределим функции. Начну с вас, Алевтина Романовна. Как бы вы повели себя в обычный день? Скажем, завтра с утра.
– Завтра вторник? По вторникам я всегда на папиросной фабрике. По средам на спичечной. В четверг – на Бирже, работаю с табачными брокерами. Пятница – день бухгалтерии, я в центральной конторе. В субботу я занимаюсь коллекцией, а вечером иду в театр. Воскресенье – день дочери, и я надеюсь, что к тому времени Даша уже вернется. Что остается – понедельник? Это день деловых встреч. На сегодня, разумеется, я их не назначала…
– Отлично. Так и живите. Следуйте своему обычному графику. Похитители позвонят в один из ваших рабочих кабинетов или в одну из контор. Там много глаз, полиции не спрятаться. А мы сделаем вот что. Я буду повсюду вас сопровождать. Представляйте меня как вашего нового помощника или, например, поверенного в делах. На полицейского я ведь не похож.
– Нет, – возразила Хвощова. – Если у меня вдруг появится новый помощник или того пуще юрист, это вызовет сенсацию. Давайте вы лучше будете моим массажистом. У меня в прошлом году болели суставы. Китаец иногда даже на заседаниях совета директоров разминал мне плечи. Я могу сказать, что боли вернулись.
– Еще лучше. В качестве массажиста я могу постоянно находиться рядом с вами. У меня будет с собой портативный телефон, наша новейшая оперативная модель. Его можно подключить к любому телефонному гнезду. Когда преступник позвонит, немного потяните время. Я свяжусь с коммутатором, установлю место, и вы, Кнопф, отправите туда группу.
Ротмистр кивнул:
– На коммутаторе будет дежурить мой человек. А что прикажете делать мне?
– Вы ведите наблюдение за подозреваемым. За Миловидовым.
– Слушаюсь. Обоснуюсь в непосредственной близости от объекта, на Путиловском заводе. И задействую своих филеров. Будем вести его по городу. Переносной телефон вроде вашего у меня тоже есть. Знаете, как делаем мы в Охранном, когда требуется поддерживать связь между группами, находящимися в движении? С условленными интервалами, допустим каждый час, обе группы при возможности подключаются к сети и выходят на связь. Можно даже на улице, был бы телефонный столб.
– Не нужно мне этого объяснять, – хмыкнул я. – Кто, по-вашему, направил в Охранное отделение техническую рекомендацию по оперативному использованию мобильной телефонной связи?
Кнопф почтительно склонил голову.
– Вас, мадемуазель, мне занять нечем, – повернулся я к госпоже Ларр. – Быть может, вы имеете какие-то собственные идеи?
– Мне нужно подумать, – ответила она, несомненно впечатленная тем, как быстро и четко я выстроил схему операции.
Профессионал, опирающийся на мощную организацию и системный метод, всегда даст сто очков вперед дилетанту, даже самому способному.
X
Остаток понедельника был потрачен на необходимую подготовку, а во вторник с утра я уже состоял при Хвощовой. Портативный «эриксон» поместился в небольшой чемоданчик, «бульдог» был незаметен под мешковатым пиджаком.
Этому предшествовало объяснение с Видоком.
Он сидел в прихожей с поводком в зубах. «И куда это ты, интересно, без меня собрался?» – вопрошал суровый взгляд.
– Извини, брат. Служба.
«Ах, так ты еще и на службу?». Это слово пес знал очень хорошо. «А кто обещал, что теперь без меня никуда? Кто вечно хвастается, что его слово – сталь?».
Ну и куда мне было деваться?
– Почему вы с собакой? – воззрилась Хвощова на Видока. – Что за причуда надевать в пасмурный день черные очки? И зачем вам палка?
– Массажисты бывают слепыми, – объяснил я. – Это мой поводырь. А на самом деле – опытный служебный пес. Вдруг нужно будет взять след.
Видок расправил грудь и поднял кверху оба уха, изображая овчарку. Но миллионерша лишь махнула рукой:
– Вам видней.
Я приготовился скучать. И вначале действительно было скучно.
На папиросной фабрике Хвощова вызвала в кабинет директора и главного бухгалтера, а мы с Видоком сели сбоку, скромно. («Не обращайте внимания, это слепой массажист с собакой-поводырем».) Скоро мы оба заклевали носом под монотонный бубнеж про проценты, отгрузки, мешкотару и проблемы картонажного цеха.
Я встрепенулся, услышав слово «забастовка».
– …И не только у нас, а на многих столичных предприятиях, – говорил директор. – Вдруг откуда ни возьмись, после долгого затишья. Как пчелиный рой: з-з-з-з, зззабастовка, зззабастовка. И у нас тоже неспокойно. Хуже всего, что старые работницы стакнулись с молодыми. Обычно они ведь не любят друг друга – у старых плата выше.
– Вы, надеюсь, не забываете сталкивать их между собой? – спросила хозяйка.
– Делаем всё, как у нас разработано: разделяем и властвуем. Обычно помогает. Но все вдруг загорелись «пролетарской солидарностью» – выучили новый термин. И пошло-поехало, почти как в девятьсот пятом. Будто эпидемия гриппа.
Я пожалел, что не побывал на службе и не заглянул в последние полицейские сводки. Если на заводах и фабриках вдруг пробудились стачечные настроения, тут вряд ли обошлось без большевистской агитации. Меня сейчас интересовало всё, связанное с большевиками.
– В подобной ситуации главное – не упустить момент, когда события примут необратимый характер, – сказала Хвощова. – Заводилы всё те же? У баб Федякина, у девок Салазкина? Запускайте ко мне обеих. А сами удалитесь, я поговорю с ними по-женски.
Примерно через четверть часа в кабинет вошли две работницы. Одна лет сорока, неторопливая, плосколицая. Другая совсем юная, в повязанном по-пиратски платке, остроносая.
– Здравствуйте, Аглая Степановна. Здравствуй, Тося, – приветствовала их фабрикантша. – Антон Леонардович говорит, что в цехах собираются бастовать. Чем недовольны? Чего добиваетесь? Мы всегда договаривались. Может быть, договоримся и теперь. Да вы садитесь, садитесь. На него не глядите, он вас не видит. Он слепой. Руками меня лечит. Опять спину и плечи ломит, прямо спать по ночам не могу, как в прошлом году.
– А я говорила, парной капустный лист класть надо, моей свекрови завсегда помогает, – охотно поддержала беседу та, что старше. Как ее? Федякина.
Но вторая, Салазкина, звонко сказала: