– Полицейский, – объявил я. – Господин Бобков, вы подозреваетесь в похищении и убийстве вашей двоюродной племянницы Дарьи Хвощовой. Имеющихся здесь улик, – я обвел рукой комнату, – более чем достаточно, чтобы потребовать у вас объяснений!
– Я похитил? И убил? Я?! – очень правдоподобно изумился хозяин.
– Да, из ненависти к ее матери. В отместку за то, что она увела у вас художника Монсарта.
На костлявой накрашенной физиономии декадента появилось весьма неожиданное выражение – досады.
– Чё’т! – простонал Зибо. – Какая к’асивая, какая великолепная идея! Почему она не п’ишла мне в голову! Я же действительно мог сам ук’асть у тва’и единственное, что ей по-настоящему до’ого – как мне был до’ог мой Ан’и! П’икончить и п’ислать Алечке в виде посылки. Отк’ывает она ящик, а там ее чадо, ’азук’ашенное как то’т. Ах, какая художественная акция могла получиться! Но девчонку, к сожалению, ук’ал не я.
– А кто же тогда? – спросил я, не веря ни единому его слову. – Или мы потолкуем об этом в полиции, на допросе?
Но Бобков нисколько не испугался.
– П’едставьтесь-ка, суда’ь, – потребовал он. – Вы из какого под’азделения? Кто ваш начальник?
Я молчал. Проникнув в дом тайным образом и затеяв обыск безо всякого ордера, я никак не мог перевести объяснение в официальное русло.
– Не желаете гово’ить? Ничего. Сейчас я это выясню. Позвоню Валентину Анатольевичу, – назвал он по имени директора Департамента. – Мы хо’ошо знакомы, он пользуется моей ложей в Александ’инском теат’е. А вы с вашей инте’есной спутницей извольте оставаться на месте. Вп’очем, я позабочусь, чтобы вы никуда не исчезли.
Он повернулся к коридору и во весь голос закричал:
– Эй, Мустафа! Кликни людей, а сам иди сюда. Живо!
Дожидаться неведомого Мустафу я не стал. Оттолкнул Бобкова и ринулся к двери, на бегу натягивая колпак. Мари обогнала меня, схватила за руку.
– Не туда! За мной, там окно!
В конце коридора действительно была штора.
Я рванул створки, перегнулся. Слава богу, внизу виднелась крыша сарая или какой-то пристройки. Я спрыгнул. Отшиб ноги, но не упал. Жесть гулко загрохотала.
В следующее мгновение рядом оказалась Мари, произведя гораздо меньше шума.
– Во двор. Потом через ограду на улицу, – быстро сказала она.
Подошла к краю. Исчезла.
Я предпочел повиснуть на руках и лишь потом соскочил наземь. Мы перебежали через открытое пространство. Давненько не лазил я через заборы, но кое-как справился.
Моя сообщница ждала меня на той стороне.
Ночная улица была пустынна.
На всякий случай мы пробежали два квартала и завернули в какую-то подворотню. От непривычки к подобного рода упражнениям я задыхался.
Мари сначала сердито процедила что-то нерусское, на букву «ф» – полагаю, выругалась, а потом еще ударила кулаком по стене. Всегдашняя холодность ей изменила.
– Выстрел мимо цели! Зибо не причастен к похищению!
– Неужели вы ему поверили? – поразился я. – Он же сам куражился перед Хвощовой: что ей теперь некому оставить свою коллекцию. Говорил: око за око. И вы видели «Храм ненависти».
– Да, он знает про похищение и злорадствует. Но это не его рук дело.
– Почему вы так уверены? И откуда он может знать?
Мари Ларр вынула и показала мне бумажку – одну из тех, что давеча просматривала.
– У него в доме Хвощовой шпион, кто-то из прислуги. Шлет донесения. Вот записка, помеченная прошлой субботой. Здесь написано… Посветите-ка.
Она прочла: «Вчерась ихний шофер шептался с кухаркой Настасьей, которая ему полюбовница, что дочка ихняя Дарья ни в какой не в санатории, а скрадена неизвестными злодеями и невесть куда подевалась, а только строго-настрого велено никому о том не сказывать». Вот вам и разгадка. На следующее утро после получения записки Зибо приехал на стройку и начал глумиться над несчастной матерью. Получается, мы снова в тупике, – резюмировала Мари Ларр.
Я уныло прибавил:
– И к тому же заварили кашу, которую еще неизвестно как расхлебывать.
C воспоминаний и счета шагов меня сбивает крик.
Во дворе, за окном, луженая глотка вопит:
– Не спать! Не спать на посту, гнида!
Матерная брань.
Голос в ночной тиши гулок, его подхватывает эхо.
Я закрываю уши ладонями. Мир дик, груб и жесток, от него не спрячешься. Но можно на время о нем забыть. Нырнуть в прошлое.
И я это делаю.
Снова начинаю:
– Раз, два, три…
Меня здесь уже нет. Я там, на ночной улице Васильевского острова.
Две тысячи девятьсот сорок два шага
XХI
Мы вышли из подворотни, погруженные в мрачные мысли, – навстречу истошному воплю.
Припозднившаяся парочка, перед которой из закоулка вдруг выплыли привидение с клыкастой пастью и косматая ведьма с мерцанием вокруг глаз, попятилась. Кавалер уронил тросточку и постыдно кинулся наутек, бросив свою спутницу, а та села на корточки, закрыла лицо руками и завизжала на всю улицу.
– Вам нечего бояться, сударыня, – уверил ее я, но не думаю, что меня услышали. Надо было побыстрее отсюда убираться.
Проблема, однако, состояла в том, что куда бы мы ни повернули, рано или поздно кто-то шел навстречу, и всякий раз это завершалось криками.
– Всё это плохо кончится, – сказал я. – Или мы встретим беременную и у нее случится выкидыш, или кого-то хватит удар. Нужно взять извозчика.
В субботнюю ночь пролеток на Большом проспекте хватало, но эффект был тот же. Балахон с колпаком я снял, оставшись в жилетке, но при виде фосфоресцирующего лица мадемуазель Ларр лошади всхрапывали, а ваньки крестились и взмахивали кнутом.
– Смойте светящуюся краску, – потребовал я. – Иначе нас никто не посадит, а скоро разведут мосты, и мы останемся на острове до утра.
– Да где же? Это не Лондон, общественных уборных тут нет.
Я предложил спуститься на набережную, умыться невской водой.
Так мы и поступили.
Присев на ступеньки, Мари тщательно протирала лицо платком, смачивая его в реке.
Разговор наш был мрачен.
– Бедная Алевтина Романовна не утешится даже местью, – говорила Мари. – Потеря дочери это ужасно, но еще страшнее неизвестность. Жива девочка или нет? Что с нею произошло? Неужели просто исчезла – и всё? Навсегда? Вот мысли, которые иссушают несчастную женщину. Это мука, которой никому не пожелаешь…
– Что же все-таки произошло с Дашей? – в десятый, наверное, раз повторил я. – Уже ясно, что похитили ее не ради выкупа. За полтора месяца никто от Хвощовой ничего не потребовал. Месть, выходит, тоже ни при чем.
– Остается самая жуткая версия. Не просто наиболее вероятная, но, увы, теперь единственная. – Мари сдернула свой зеленый парик, бросила его в реку, и он закачался, словно по Неве, в самом деле, плыла русалка. – Даша стала жертвой полового маньяка. Чем-то его привлекла именно эта девочка. Некий триггер включил манию.
– Кто включил?
– Триггер, спусковой крючок. Если мы хотим найти и наказать преступника…
– Очень хотим, – свирепо перебил я.
– …Нужно попытаться определить, что стало этим триггером. Тогда, может быть, удастся выйти на другие сходные случаи и потянется какой-то след. Чем могла привлечь маньяка именно эта девочка?
– Может быть, тем, что ее в шесть лет наряжали, как барышню – в длинное платье, шляпку, туфли на каблуках? Помните, Хвощова нам про это рассказывала? Вдруг в полицейской картотеке есть случаи, когда нападали на маленьких девочек, одетых по-взрослому?
Предположение показалось мне самому очень правдоподобным, но Мари даже не повернула головы. Она пристально глядела на пару уток, привлеченных плавающим париком.
– Вы слышали, что я сказал?
Мари повернулась. Ее брови были сдвинуты.
– Мое лицо больше не светится? Тогда едемте к Хвощовой.
– Сейчас, среди ночи? Но зачем?
– Потом объясню. Сначала нужно кое-что уточнить.
Хозяйка дома вышла к нам в пеньюаре. Я стал извиняться за ночное вторжение, но Алевтина Романовна меня оборвала:
– Я не спала. Я по ночам никогда не сплю. Не получается. Что случилось? Почему у вас такой вид?
Вид у нас с Мари действительно был экстравагантный, но всё же в меньшей степени, чем прежде. Я – в брюках на подтяжках и одной рубашке; она – в моей жилетке, надетой поверх русалочьего платья, чтобы прикрыть декольте.
Но и вид Алевтины Романовны меня потряс – отнюдь не ночным нарядом. С апреля я с нею ни разу не встречался и едва узнал в изможденной, полуседой, бледной женщине былую богатыршу. Мое сердце стиснулось от жалости.
– Я знаю! Вы добыли твердые доказательства против Зибо! – хищно проговорила Алевтина Романовна. Лицо ее исказилось от ненависти. – Только попробуйте, Гусев, помешать возмездию! Я вас уничтожу!
– Нет, Бобков оказался ни при чем. Он не имеет отношения к похищению…
Хвощова ахнула.
– Вы что-то узнали про Дашу? Говорите! Не мямлите! Что угодно, но только не эта бесконечная мука.
Ее запавшие глаза моментально наполнились слезами. Алевтина Романовна была готова услышать ужасную весть.
– У госпожи Ларр есть новости, – пробормотал я и сделал два шага назад, будучи не в силах выносить этот взгляд.
Пока мы ехали на Сергиевскую, Мари не сказала ни слова, а я не задавал вопросов, чтобы не сбить ход ее мысли. Ну и по слабости характера. Открытие, до которого сыщица дошла каким-то неведомым мне образом, могло заключаться лишь в одном: Мари со всей достоверностью вычислила, что девочка мертва. Я не торопился узнать подробности. Мне не было любопытно. Мне было невыносимо грустно. Конечно, надежды давно уже не оставалось, но ведь бывают и чудеса…
Моя напарница сказала нечто совершенно неожиданное:
– Расскажите про Банни и Пигги.
– Про что?
– Про плюшевых зайца и поросенка. Которые были с Дашей во время визита в больницу.
Хвощова потерла глаза, словно хотела проверить, не снится ли ей всё это. Однако стала отвечать:
– Это Дашины любимые игрушки. Она с ними не только в больницу ездила. Она с ними вообще никогда не расставалась. Дома сажала за стол. Ночью брала в постель. На прогулках носила в специальной сумке, которая висела у нее на шее. Разговаривала с ними. Упаси боже забыть кукол при отъезде – с Дашей