Он подозрительно сощурился.
– А-а, вот оно что… Ведь вы, господин Уткин, какой-то большой полицейский начальник?
– Гусев. Я Гусев.
– Отвечу на ваш вопрос, если вы честно скажете мне, чем вызван интерес полиции к старой идиотке. Терпеть не могу, когда ходят вокруг да около. Вас ведь интересует не она, а тот, кто теперь всех интересует?
Я был удивлен.
– О ком вы?
– Так я и поверил, что вы не знаете.
– Да о чем?
– О том, что я лечу Распутина! – рассердился доктор. – Сыщики из Охранки вокруг него так и кишат. И, разумеется, докладывают обо мне.
– Уверяю вас, я понятия об этом не имел! Охранное отделение – совсем другое ведомство.
Кажется, Менгден понял по моему тону и выражению лица, что я не лгу. Во всяком случае щуриться перестал.
– Распутин мне любопытен. Очень любопытен. И Хвощову-старшую я пользую из благодарности. Это она меня ему порекомендовала.
– И что Распутин? Каков он? – не удержался я от вопроса, хотя к расследованию это никакого отношения не имело. В России все интересовались знаменитым «старцем», и я не был исключением.
– В медицинском смысле? – по-своему понял меня доктор. – Там признаки микроцитарной анемии и тромбоцитопении на фоне долгого злоупотребления алкоголем. Говорю об этом, потому что все газеты и так пишут о его пьянстве. Но гораздо интереснее некие феноменальные способности, которыми, по-видимому, обладает господин Распутин. Наукой они не объяснены и не изучены. Подробностей сообщить не могу, ибо это уж точно попадает в категорию врачебной тайны.
Тут я спохватился – вспомнил о цели своего визита.
– Бог с ним, с Распутиным. Я действительно пришел к вам не из-за него, а из-за Аграфены Хвощовой.
Я решил, что лучше всего будет объяснить врачу начистоту, в чем подозревается бабушка похищенной девочки.
Менгден выслушал меня не перебивая, только раза два поглядел на часы.
– Понятно, – кивнул он, когда я закончил. – Думаю, ваше предположение вполне может оказаться верным. По двум причинам. Некоторое время назад – пожалуй, незадолго до похищения – Аграфена Абрамовна объявила, что не желает более приезжать сюда за инъекциями тиреофора, а просит меня научить ее делать уколы самостоятельно. Я научил. И тогда же она попросила выдать ей запас ампул с гемосольвентином – на случай, если внучке станет плохо, когда она гостит у бабушки.
– Quod erat demostrandum! – вскричал я в волнении. – Это она готовилась к похищению! Благодарю вас, доктор! Вы очень нам помогли![6]
Я понесся на Сергиевскую, дудя клаксоном. Меня распирали охотничий азарт и радость, что мучительная эпопея близится к счастливому финалу. А еще я был горд тем, что окончательные доказательства добыл сам, без американско-британской сыщицы. Пусть Алевтина Романовна увидит, каков Гусев в полицейской работе.
Мари уже была у Хвощовой. Недолго же продлилась ее рекогносцировка. Должно быть, завершилась неудачей.
Сегодняшний облик моей напарницы сильно отличался от вчерашнего. Она была в каком-то черном рубище и монашеском платке, опущенном по самые брови.
Я бодро, энергично доложил, что всё подтвердилось: девочка вне всяких сомнений находится дома у старухи, которая заранее обзавелась ампулами и научилась сама делать уколы. Вот теперь можно отправляться туда и требовать возврата ребенка.
– Мы поедем. Но не в особняк Кукухи, а к ней на дачу, – сказала Хвощова, дослушав. – Мадемуазель Ларр побывала дома у свекрови, поговорила с тамошними обитательницами. Старая стерва не появлялась там с начала апреля. «Спасается в Скиту» – так они сказали. «Скитом» она называет дачу под Сестрорецком. Нет сомнений, что Даша именно там.
Получалось, что от Мари все-таки больше проку, чем от меня, но я не расстроился. Главное, что всё сложилось и скоро ребенок вернется домой.
– Так едемте! – воскликнул я. – Через полтора часа мы будем там.
– Нет, мы поедем завтра, – ответила Алевтина Романовна. – Сегодня выходной, я не соберу людей. Ничего, я столько маялась, как-нибудь выдержу еще одну ночь.
Не знаю, как эту ночь провела она, но мне волнение не дало сомкнуть глаз, хоть я обходился без сна уже вторые сутки подряд.
Завтра, завтра мы спасем девочку, возбужденно повторял я, нетерпеливо дожидаясь рассвета.
XXIII
Люди, которых Алевтина Романовна не могла собрать в воскресенье, были уже знакомые мне «заступники», бравые молодцы из «Заводской стражи».
Утром они прибыли к хвощовской резиденции в шестиместном авто: мой бывший подчиненный Лихоносов и еще пятеро крепких мужчин в одинаковых полувоенных френчах. Стало ясно, что намерения у Алевтины Романовны самые решительные и, если свекровь заупрямится, дача будет взята штурмом.
Я спросил у Лихоносова, каков его план. В ответ он сделал красноречивый жест – будто сворачивает шею цыпленку. Его хозяйка грозным выражением лица походила на Стеньку Разина с известного полотна художника Сурикова (да, русскую живопись в отличие от всякой мазни, я люблю и неплохо знаю). Я забеспокоился, не угожу ли я в очередную историю. Дача-то принадлежала даме непростой, да еще распутинской приятельнице.
Посему в поход мы отправились в следующей секвенции: впереди на флагманском «роллс-ройсе» Алевтина Романовна, за нею основное войско в «бенце», и самым последним, да еще поотстав, я в своем скромном «форде».
Через центральную часть Санкт-Петербурга, как всегда забитую экипажами, гужевыми повозками и автомобилями, мы тащились еле-еле, хотя шофер Хвощовой не переставая гудел в рожок, но на загородном шоссе помчались на скорости шестьдесят верст, только ветер засвистел.
«Скит» богомольной миллионщицы располагался посреди небольшого леска. Над верхушками молодых елей торчали расписные крыши в русском стиле и колоколенка домашней часовни.
Машины остановились на опушке. Один из «заступников» отправился на разведку. Весть, которую он принес, была тревожной.
Должно быть, Кукуха ожидала нападения. У ворот дежурил автомобиль. В нем сидели двое штатских. По твердому убеждению лазутчика, в прежней жизни филера, это были профессионалы.
– Ваше мнение? – спросила меня Хвощова.
– Заявить в полицию и получить ордер.
– Нет, это долго. А вы что думаете? – обратилась она к Мари Ларр.
– Можно отвлечь их внимание – беру это на себя. А тем временем вы с «заступниками» проникнете в дом с другой стороны, перебравшись через забор.
– Ну нет, я за собственной дочерью через заборы лезть не собираюсь. Что скажешь ты, Лихоносов?
Не знаю, что он ей сказал, вернее нашептал на ухо, но Хвощовой это понравилось.
– Действуй.
«Заступники» собрались кучкой, послушали своего начальника, а потом разделились. Сам Лихоносов, помахивая шляпой, пошел по дорожке к даче прогулочной походкой. Его архаровцы исчезли в кустах: двое подались влево, трое вправо.
– Посмотрим, каковы эти люди в деле? – предложила Мари. – Я люблю такие штуки.
Мне, признаться, тоже было любопытно.
Мы двинулись через лесок. Шагов через сто увидели высокий зеленый забор, ворота, около них черный «руссо-балт» с открытыми окнами. Там на передних сиденьях курили, лениво переговариваясь, двое толстошеих мужчин. Солнце пригревало совершенно по-летнему, один сидел без пиджака, и было видно ремешок от подмышечной кобуры.
– Серьезно подготовилась старушка, – заметил я.
Сидевшие в машине встрепенулись. Это к воротам из-за деревьев вышел Лихоносов. Остановился, с сомнением посмотрел на дачу. Подошел к машине. Что-то сказал. Вынул портсигар. Кажется, просит прикурить.
Мари толкнула меня локтем и показала куда-то.
Справа от автомобиля качнулись ветки шиповника.
Вдруг Лихоносов обхватил того, кто поднес ему спичку, за шею, и крикнул:
– Давай!
С его стороны подбежали двое, помогли выволочь левого охранника на дорогу. Правый сунул руку под мышку, но в него, распахнув дверцу, вцепились трое. После короткой свалки оба охранника оказались на земле, со связанными за спиной руками и с кляпами во рту.
– Как во времена моей юности в Уайлд-Весте, – меланхолически вздохнула Мари. – Ну что, идем?
Но еще раньше, чем мы подошли к воротам, из леска вынесся «роллс-ройс». Выскочил шофер, распахнул дверцу. Оттуда вышла Алевтина Романовна и быстрыми, широкими шагами направилась к дому. Все кроме одного «заступника», оставшегося сторожить пленных, кинулись за нею следом. Это несколько напоминало еще одну превосходную картину, художника Серова – где за Петром Великим еле поспевает свита.
Охрану удалось снять без шума, но теперь тишина закончилась. Во дворе, который я толком не разглядел – только что цветы на клумбах там высажены крестами, – нас встретили визгом и воплем. Юркие черные старушенции метались, размахивали руками, бежали кто к дому, кто наоборот прочь. Их было не меньше десятка, а орали они, будто целая толпа.
– Беда, матушка! Спасайся, батюшко! Анчихристово войско!
Одну, подвернувшуюся на пути, Хвощова отшвырнула в сторону, как мешок с тряпьем, и первой ворвалась в дом.
Рядом с ней была Мари Ларр, потом Лихоносов со своими, и в арьергарде я. Но не отставал, глядел в оба.
Как ни странно, внутренний вид «Скита», куда Кукуха удалялась для уединенной молитвы, был очень похож на интерьер палаццо ее невестки. Тоже широкая лестница на второй этаж, и на стенах сверху донизу сплошной, сливающейся массой – живопись, только не дерзкие картины, а иконы.
То же и в большой комнате, напоминавшей внутренность матросского сундучка – если, конечно, бывают матросы, заклеивающие стенки своих сундучков не вырезанными из журнала красотками, а ликами святых. Суровые бородатые апостолы, святители и угодники выстроились шеренгами со всех четырех сторон, как войско на параде.
– Где?! Где?! – вот единственное, что крикнула Алевтина Романовна грузной старухе в черном одеянии, с большим распятием на груди. Выглядела Хвощова-старшая устрашающе. Глаза навыкате, раздутый зоб, на носу поросшая седым мхом бородавка. Сама бесформенная, словно тряпичная баба, какие сажают на самовар, и почему-то в огромных валенках.