Впрочем нет. Мне приятно вспомнить свой триумф в мельчайших деталях.
Итак, я вошел в одноэтажный бревенчатый дом, перед которым пышно цвела яблоня.
Предъявил служебное удостоверение, показал бумажку, на которой рукой Мари был написан состав мази, и скороговоркой, чтоб не тратить много времени, спросил, изготавливалось ли здесь подобное лекарство.
Медлительность седенького провизора, который сначала долго протирал пенсне бархоткой, потом щурился и шевелил губами, меня раздражила. Я наметил себе объехать за первую половину дня пятнадцать аптек, а эта была еще только девятая.
– Как же, помню, – покивал головой старичок, и я так порывисто наклонился, что ударился лбом о стеклянную перегородку.
– Кто принес рецепт?!
– Дама с красной сыпью на щеках. Она была здесь дважды. Первый раз несколько недель назад, и еще совсем недавно. Угодно подождать, пока я проверю по журналу?
Мне было угодно. Я сжал кулаки, еще не веря везению.
– …Вот-с. Первый раз я делал эту мазь 7 апреля…
Через три дня после похищения, подсчитал я.
– …И потом на прошлой неделе. В среду заказано, в четверг выдано. У меня, знаете ли, с регистрацией всегда полный порядок. За тридцать девять лет ни одной неприятности ни с полицией, ни с акцизом, потому что Леопольд Бауэр с уважением относится к законам и правилам, хотя, по правде говоря, иногда они бывают довольно…
– Адрес. Адрес заказчицы у вас не записан? – вкрадчиво перебил я разговорчивого провизора.
– Зачем? Аптечный регламент этого не требует.
– А рецепт вы у дамы не взяли?
– Нет. Оставила у себя.
– Попытайтесь вспомнить, кто его выписал. Фамилию врача.
Старичок задумался.
– Мне кажется, там был штамп какой-то больницы.
– Столичной?
– Виноват, не обратил внимания. Если бы рецепт был на что-нибудь, содержащее препараты ограниченного использования, я бы, конечно, проявил надлежащую бдительность, но кожная мазь? Помилуйте.
Я вздохнул.
– Опишите заказчицу.
– Веселая такая дама, довольно молодая. В шляпке. Впрочем, все дамы в шляпках…
– Она что-нибудь говорила? Где живет? Что-то о себе рассказывала? Любая мелочь.
Аптекарь пожевал губами.
– …Нет. Кажется, про погоду что-то. Не помню.
– Вы сказали «веселая». В чем это проявлялось?
– Напевала что-то. Даже, кажется, слегка пританцовывала, пока я выдавал сдачу. А, вот еще. Говорит: «Какая прелесть ваша яблоня! Совсем как наши в саду! Не устаю ими любоваться». Да, что-то в этом роде.
XХVI
– По-видимому, объект проживает там же, на Малой Охте. Нам нужно найти дом с садом, в котором яблони, – говорил я уже не в первый раз, всё не мог справиться с ажитацией.
Мы сидели в машине, на Калашниковской набережной, готовясь повернуть на Охтинский мост. Мешали две зацепившиеся колесами повозки. Вокруг собралась неизбежная в подобных случаях толпа. Кто-то давал советы, кто-то ругал извозчиков за дурость. К скоплению людей подошел мальчишка-газетчик, звонко завопил:
– Трагедия в австрийском императорском семействе! Застрелен наследник престола! Вместе с супругой! Подробности только в «Ведомостях»!
– Что за несчастная судьба у Франца-Иосифа, – заметил я. – То сын покончит с собой, то жену зарежут, а теперь еще наследника убили. Интересно, что-то мелодраматическое или террористы?
Но газету я не купил, потому что набережная задвигалась, въезд на мост расчистился.
Время было уже вечернее. Искать дом с яблоневым садом без Мари я не стал, поехал за ней на Сергиевскую, и пришлось ждать, когда она вернется из своих аптечных путешествий. Но в середине июня белые ночи, и темнота нашему поиску помешать не могла.
Мы оставили автомобиль и методично принялись обходить тихие малоохтинские улицы, отличающиеся живописными названиями: Пустая, Глухая, Весенняя, Молчаливая. Если имелся двор или сад – заходили. Кое-где попадались яблони, но по одиночке, а дама сказала во множественном числе: «не устаю любоваться ими».
Наконец, уже неподалеку от Малоохтинского кладбища, мы нашли нечто похожее.
За подворотней двухэтажного дома находился заросший деревьями двор, в глубине которого белели цветущие кроны и стоял небольшой флигель.
– Сначала потолкуем с дворником, – сказал я, непроизвольно понизив голос, хотя кто бы меня услышал? – Они обязаны оказывать помощь полиции.
Постучали в дворницкую.
– Шево надо? – откликнулся грубый женский голос с пришепетыванием.
– Дворника.
– Ефим Штепаныча нету. Они к мамаше пошли.
– Ну так вы со мной поговорите. Я из полиции. Открывайте немедленно! – потребовал я.
Вышла простоволосая баба в фартуке, обсыпанном мукой. Поглядела с испугом на мое удостоверение.
– Кто проживает в флигеле?
– Петровы…
– Какие-такие Петровы?
Дворничиха стала рассказывать, и я незаметно взял Мари за руку, стиснул ей пальцы. Она в ответ сжала мои.
Всё было невероятно, даже сказочно хорошо!
Баба рассказала, что Петровы – молодая семья, муж с женой и при них малая дочурка. (Тут-то я и не удержался, вцепился Мари в руку.) Чем кормятся, кто их знает, но плату вносят исправно. Сняли флигель в начале апреля. Люди хорошие, игреливые, часто регочут, песни поют, проживают душа в душу. Только хворые все. Сам – кожа да кости, поди чахотошный. У дамочки на роже чирьи. Дочки вовсе не видать, даже во двор не выходит, только голосишко слышно. Ейная матерь говорит, болезнь в дите какая-то, внутренняя.
– Ну вот мы и у цели, – шепнул я своей соратнице, делившей со мной тяготы и потрясения два с лишним месяца. – Даша жива. Это чудо из чудес.
Выйдя из дворницкой, мы стали обсуждать ситуацию.
– Кто могут быть эти Петровы? И зачем они похитили ребенка? – обескураженно спросил я.
Мари вспомнила одно дело, которым занималось агентство Пинкертона, когда она там работала.
Искали двухлетнего мальчика, украденного у самых обычных родителей, незнаменитых, небогатых, не имевших никаких врагов. В конце концов выяснилось, что ребенка похитила семейная пара, которая не могла иметь собственных детей и мечтала именно о таком «ангеле», голубоглазом и златокудром.
– Оба были не вполне нормальные, одержимые общей навязчивой идеей, – рассказала Мари. – Быть может, здесь то же самое. Но что гадать? Скоро узнаем. Давайте лучше решим, как нам действовать.
Я предложил попросту обратиться в полицию. Прямо сейчас явлюсь в Охтинскую часть, к дежурному, назовусь, истребую наряд, и делу конец.
– Слишком рискованно, – не согласилась Мари. – Если эти двое с психическими отклонениями, от них можно ждать чего угодно. Они ведь напали на няню – значит, способны на агрессивное поведение. Знаете, чем кончилась та пинкертоновская история? Когда агенты ворвались в квартиру, мужчина схватил мальчика и вместе с ним выкинулся в окно, с четвертого этажа. Женщина выпрыгнула следом. Взрослые убились насмерть. Ребенок выжил – дети ведь живучи, но остался инвалидом.
– О господи! – ужаснулся я. – Вы правы, это опасно. Охтинские городовые наверняка еще менее расторопны, чем пинкертоновские агенты. Безопасность Даши, конечно, важнее всего. А что предлагаете вы?
– Давайте сначала понаблюдаем. Смотрите, окна во флигеле открыты и светятся.
Мы тихо прокрались под деревьями. Мари спряталась за яблоней. Я при моей комплекции за деревом не укрылся бы и пристроился за поленницей.
Два распахнутых окна находились всего в десятке шагов от моего наблюдательного пункта. Занавески были раздвинуты – вероятно, чтобы впустить в комнату свежий вечерний воздух. Внутри горела лампа. Хоть небо оставалось серым, но из-за деревьев в комнате без освещения было бы темно.
Первое, что я услышал – заливистый детский смех.
– Еще, еще! – потребовал капризный голосок.
Запела женщина:
Прилетели курочки
К Дашеньке-Дашурочке.
«Ко-ко-ко, да ко-ко-ко,
Пей-ка, Даша, молоко».
Снова смех.
Я высунулся подальше, рассудив, что из освещенного помещения меня будет не видно.
Передо мной предстала идиллическая семейная сцена.
У стола, перед чашкой и вазочкой печенья, сидела маленькая девочка. Я сразу узнал Дашу Хвощову. Рядом, на скатерти, разместились плюшевые игрушки, заяц и свинка.
Женщина лет тридцати, с пятнистыми, блестящими от мази щеками, весело улыбалась ребенку, ее глаза оживленно лучились, поднятая рука пощелкивала воображаемыми кастаньетами.
В углу горела еще одна лампа. Там сидел в кресле, со странной застывшей улыбкой, полуприкрыв глаза, тщедушный молодой мужчина с длинными волосами до плеч и донкихотовской бородкой, очень бледный, с кругами под глазами. Он курил папиросу, пуская вверх колечки удивительной аккуратности.
– Еще! – попросила девочка. – Про попугаев!
– Нет, кое-кому пора бай-бай. Допивай молоко, и в постель. Про попугаев я тебе в кроватке спою.
Меня потянули за рукав. Это сзади подобралась Мари. Увлеченный озадачивающим зрелищем, я не заметил, как она покинула свое укрытие.
Поманив меня пальцем, Мари бесшумно двинулась прочь от дома.
На улице, под незажженным фонарем, мы обсудили, что делать.
– Пусть женщина уложит Дашу и вернется в гостиную, – сказала Мари. – Тогда можно будет взять их обоих, не опасаясь, что они причинят вред ребенку.
– Виноват, я не взял с собой оружия, – сокрушенно молвил я. – Исходил из того, что мы только найдем прибежище похитителей, а производить задержание будет полиция. Но вид у преступников не особенно грозный. Полагаю, у меня хватит сил справиться с этим заморышем, если он вздумает сопротивляться.
– Тем более, что у меня при себе мой FNS.
Мари показала «браунинг».
Мы вернулись под окна.
Женщины и девочки в комнате не было. Издали доносилось приглушенное пение. Должно быть, Дашу уже уложили.
Мужчина вдруг выпрямился в кресле, отложил папиросу и громко сказал, повернувшись к смутно видневшемуся дверному проему: