– А Распутин знает о том, как вы добываете ему чудесный елей? – спросил я, стараясь справиться с голосом. Это последнее, что мне оставалось выяснить для полноты картины чудовищного злодеяния.
– Нет. Зачем бы я стал ему говорить? Вы – единственный, кого я посвятил в свою тайну. Цените это.
– Но почему-то Распутин был уверен, что Даша жива. И что ее спасение зависит от здоровья наследника. Он велел старухе Хвощовой молиться о цесаревиче, сказав, что это спасет и ее внучку.
– В самом деле? – удивился Менгден. – Хм. Дикарь не так прост, как кажется. Ума в нем нет, но есть некое странное, звериное чутье, которое бывает острее ума. Черт его знает. Возможно Григорий о чем-то и догадывается. Однако мне что-то не нравится выражение вашего лица. – Острый взгляд так и впился в меня. – Неужели я в вас ошибся и вы не так умны, как я подумал? Решайте скорей. До отправления поезда остается всего тридцать восемь минут. Вы со мной, Уткин? Или поведете себя по-идиотски?
– По-идиотски, – ответил я. – И сами вы Уткин. Я Гусев.
XXIX
Я оставил арестанта под присмотром полицейских и Мари Ларр, на которую рассчитывал больше, чем на служак. У нее негодяй не сбежит, в этом я был абсолютно уверен.
Но о признании монстра своей соратнице я ничего не сказал. Иностранке действительно незачем знать, какой ценой дважды был спасен наследник российского престола. Я не был уверен, что следует об этом докладывать и по обычным каналам – очень уж страшным было дело.
Но я знал, кому можно довериться и кто скажет мне, как быть: вице-директор Воронин. Человек, взявший на себя смелость избавить – или попытаться избавить – страну от «раковой опухоли», умеет хранить тайны и распоряжаться ими. Важнее всего, что Распутин и распутинщина его враги.
Только бы Константин Викторович оказался на «явке», думал я, гоня по улицам к Апраксину переулку.
Позвонил в дверь, и когда она ответила мне голосом воронинского секретаря, вздохнул с облегчением. Где псарь, там и царь.
Его превосходительство встретил меня неласково.
Он сидел угрюмый, на столе были разложены газеты.
– Снова внезапное явление статского советника Гусева, – проворчал вице-директор в ответ на мое приветствие. – Что вы опять натворили? Кстати говоря, я не уверен, что та ваша шалость с Распутиным останется без последствий. Положение переменилось.
Нетрудно было догадаться, что́ он имеет в виду. На первых полосах всех газет чернели жирные заголовки про покушение в селе Покровском.
– Не человек, а дьявол! – зло произнес Воронин. – Другой бы сдох на месте, а этот уже интервью дает. Мир отвернулся от России. Позавчера убили Франца-Фердинанда, вчера не убили Распутина…
Он замолчал, словно спохватившись, что наговорил лишнего.
– Распутин жив, но, кажется, я знаю, как положить конец его влиянию, – сказал я значительно.
Константин Викторович моментально перестал кипятиться, жестом показал мне на стул и всё время, пока я говорил – а мой монолог длился не меньше четверти часа, – ни разу не раскрыл рта, только тер переносицу над очками.
Должно быть, рассказ получился дельным, потому что ни одного уточняющего вопроса Константин Викторович не задал, лишь переспросил и записал название болезни «тромбофилия».
С минуту Воронин смотрел на это слово, сосредоточенно размышляя. Потом все-таки задал вопрос, единственный:
– Ваша помощница, американка, посвящена в подоплеку?
– Госпожа Ларр не моя помощница. Скорее это я был ее помощником, – честно ответил я. – Невероятно способная сыщица. Но я ей ничего не сообщил, поскольку дело сугубо российское. И деликатное, я же понимаю.
– Превосходно…
Он опять замолчал и теперь ужасно надолго. Я уже начал ерзать на стуле, но мыслям государственного мужа не мешал.
– В общем так, – пришел наконец к решению Воронин. – Дело тут взрывоопасное. Потребуются экстренные предосторожности. Я сейчас сделаю несколько звонков и уеду, а вы, Гусев, сидите в приемной, и оттуда ни ногой. Считайте, что вы в карантине. Мое отсутствие может продлиться несколько часов, наберитесь терпения. Но никаких коммуникаций. Ни с кем.
– Как прикажете, ваше превосходительство.
На душе у меня стало покойно. Дело передано в надежные руки, голову ни над чем ломать не нужно. А посидеть, подождать будет даже приятно, после беготни и нервотрепки.
Вскоре Воронин действительно, отбыл, и я остался в одиночестве. Прочитал все газеты, однако новых подробностей про Распутина не вычитал. Поинтересовался и убийством эрцгерцога. Какой-то сербский юноша, чуть ли не гимназист, открыл пальбу по кортежу, выпустил всего две пули, и обе попали в цель, смертельно ранили австрийского наследника и его морганатическую супругу. Не повезло. Эхе-хе, в каждой державе свои несчастья.
Но мне не хотелось задерживаться на печальных новостях. Настроение было хоть и взвинченное, но бодрое. Да, в мире много зла, оно сильно и безжалостно, но и добро может за себя постоять. Человеческая цивилизация – прав прекраснодушный принц Альберт – уверенно осваивает просторы молодого двадцатого века.
Во Франции проходил автомобильный Гран-при. За первенство боролись команды «Пежо» и «Мерседес-Бенц». Средняя скорость движения составляла 107 километров в час, подумать только! Давние враги, французы с немцами, состязались на спортивной трассе, а не убивали друг друга на полях сражений. Это ли не знамение новых, светлых времен?
В Мангейме должен был открыться исторический шахматный турнир, где немецкие мастера сразятся за корону с другими своими исконными оппонентами – русскими. Алехин, я был уверен, фрицам покажет.
Гигантский самолет «Илья Муромец» усовершенствованной конструкции довез целых десять пассажиров от Санкт-Петербурга до Киева всего с одной посадкой. Меньше, чем за сутки!
Я прочитал газеты до последней страницы и даже порешал кроссворд, а Воронина всё не было.
Хотелось есть, а еще больше покурить, но я знал, что Константин Викторович не выносит табачного дыма. Решил выйти на улицу, постоять у подъезда. Спустился по лестнице, однако так и не смог сообразить, как открывается хитрый замок. Должно быть, кнопка находилась у секретаря, но он куда-то исчез. Я был на «явке» в одиночестве.
Делать нечего, вернулся в приемную.
Скучно мне не было. Я думал о том, как сложатся наши отношения с Мари. Неужто сегодняшнее событие останется без последствий? Не скажет ли она, что то было минутное увлечение и продолжения не будет? Обычно подобный трепет испытывает женщина после так называемого грехопадения – не является ли она для любовника кратким, разовым приключением? Солидный господин на сорок шестом году жизни терзался, как соблазненная институтка.
Боже, как же я был тогда счастлив…
Лишь после наступления бледных июньских сумерек на лестнице раздались быстрые шаги. Господин вице-директор наконец вернулся.
Лицо у него было сосредоточенное. Под мышкой он держал какую-то папку.
Я вскочил.
– Ну что?
– Необходимые меры приняты, – сказал Воронин, садясь к столу. – Остались только вы, Гусев.
– Да что я! Как вы поступили с Менгденом? Он в полиции или в тюрьме?
– В поезде. Лишен вида на жительство как нежелательный иностранец и выслан на родину предков, в Австро-Венгрию. Под конвоем. Болтать не в его интересах, так что можно не опасаться разглашения.
– Что-что?!
Мне показалось, что я ослышался или не понял.
– Второе. Госпожа Ларр тоже экстренно выслана за пределы империи как лицо, пересекшее границу без визы. Ее везут в сопровождении жандармов к тому самому пограничному пункту, через который она незаконно въехала.
Я обессиленно опустился на стул. У меня зашумело в голове.
– Я не предлагал вам садиться! – рявкнул вице-директор, и я вскочил.
– Теперь касательно вас. Хоть вы ни в чем не виноваты, но оставить вас на службе после случившегося я не могу. Вы затаите на меня обиду и при случае станете вредить. Терпеть врага на столь ответственной должности рискованно. Вот ваше прошение об отставке, помеченное сегодняшним числом. Берите ручку, подписывайте.
Он вынул из папки листок.
– Да с какой стати! – задыхаясь от возмущения воскликнул я. – И не подумаю! Вы, конечно, можете меня уволить, но для этого нужны основания! Будет служебное разбирательство, будет комиссия, и мне найдется, что там рассказать!
– Не будет ни разбирательства, ни комиссии. Вы подпишете прошение, а потом никому ни слова не скажете об этой истории. В ваших собственных интересах помалкивать.
– Как бы не так! Что мне терять, коли я уволен?
– Например, свободу.
Воронин снова раскрыл папку. В ней лежал толстый конверт. На нем крупным косым почерком было написано «Спасибо, спасибо, спасибо!». И стояли инициалы «А.Х.».
– Я был в вашем рабочем кабинете, – сухо сказал его превосходительство, глядя на меня через очки холодными глазами. – Проверить, нет ли там каких-нибудь доказательств или улик против Менгдена. Ничего не обнаружил, но на столе лежал вот этот запечатанный конверт, доставленный вам нынче утром от госпожи Хвощовой. Внутри оказался любопытнейший документ. Ваш неотправленный рапорт о том, что ее супруга убили злоумышленники. И ваша расписка на тридцать тысяч рублей.
Я помертвел. Алевтина Романовна захотела отблагодарить меня – и вместо этого погубила!
– Если вы вздумаете артачиться, или же если когда-нибудь, где-нибудь, стрезву или спьяну, вы проболтаетесь, я достану из сейфа эти бумаги и упеку вас за решетку. Можете там болтать что угодно. Кто поверит взяточнику?
– Но… почему? – пролепетал я. – Почему вы всё это делаете? Ведь Менгден чудовище. Бог знает, каких еще дел он натворит…
– Не у нас в России. И я не обязан, Гусев, отчитываться перед вами в своих действиях. Так что? Вы подписываете прошение об отставке или отправляетесь под арест? У подъезда ждет автомобиль с конвоем.
Я подписал. Что мне оставалось?