Следующим утром он спокойно помолился не в самом первом миньяне, обошел своих работодателей и вежливо распрощался. Его упрашивали погодить, обещали увеличить жалованье, сулили золотые горы, лишь бы он остался. Еще бы, найти добросовестного работника, за сущие гроши тянувшего без слова жалобы такую лямку, было совсем непросто, а вернее, практически невозможно.
Но Тевье был непреклонен. Его хлопали по плечу, благодарно жали руку, дарили на прощание монеты – золотые и серебряные вместо медных, которыми с ним расплачивались эти длинные месяцы в Казимеже.
Покончив с делами, он отправился искать балагулу до Курува. Путь неблизкий, двести семьдесят верст, даже на повозке получается несколько дней в дороге. Тевье бы пошел пешком, чтобы сэкономить плату за проезд, но идти одному с торбочкой, плотно набитой монетами, было рискованно. Хоть дорога вполне безопасна, даже в безопасной местности иногда попадаются сомнительные личности. А подвергать опасности с таким трудом заработанные деньги Тевье не хотел.
И послал ему Бог удачу. Прямо на Широкой, центральной улице Казимежа, он нос к носу столкнулся с Лейзером из Курува. Не то чтобы они были дружны или приятельствовали, но, как говорится, на чужой сторонушке рад своей воронушке.
– Так ты в Курув собрался! – вскричал Лейзер, выслушав короткий рассказ Тевье. – И я туда же, везу полную телегу кошерного вина. Вот как раз ищу, кто бы присмотрел за бочками. Не хочешь? Проезд бесплатный.
– Конечно хочу! – радостно воскликнул Тевье.
Он был уверен, что Всевышний так воздает ему за усердное посещение субботних уроков, или за страстные молитвы, или за строгое соблюдение законов кашрута. Хотя, честно говоря, их совсем не сложно было соблюдать, питаясь сухим хлебом и чаем. На самом деле Лейзер изрядно на нем сэкономил, ведь по условиям поставки кошерного вина он был обязан нанять специального сопровождающего.
И потянулись, поплыли справа и слева холмы и поля Галиции. Четыре лошади медленно тянули тяжело груженную большую телегу. Бочки с вином были аккуратно уложены, крепко привязаны и закрыты серой дерюгой. Со стороны трудно было угадать, что скрывается под тканью, как и требовалось по правилам доставки кошерного вина. Коляска с Лейзером следовала за телегой, и вся процессия двигалась со скоростью похоронных дрог.
Тевье сидел рядом с возчиком. Работы никакой, знай себе смотри да мотай на ус. А чего смотреть, возчик-поляк дело свое знал, лошади тоже, и под мерное покачивание телеги оставалось только дремать. Возчик то и дело раскуривал короткую трубочку, обдавая Тевье клубами горьковатого дыма, и напевал себе под нос:
Слыш молитвы
Як же просимы
Дай на свеце
Збожный прыбэт
По жывоце
Райский побыт…
Дорога, по которой двигалась телега, то плавно поднималась к вершине приземистого холма, то медленно опускалась в очередную плоскую долину. Долины Галиции выглядели по-разному: одни поросли лесом, в других топорщилась луговая трава, третьи были тщательно и аккуратно распаханы. Со всех сторон горизонта ершились покрытые плотной шапкой лесов невысокие взгорья.
Обширная, дремотная Галиция: поля, болота, пахотные угодья, зеленые и желтые перелески под низким, покрытым кучерявыми облаками небом. Оно так близко, что, кажется, подними руку – и пальцы погрузятся в тучу. Не зря, ох не зря столько цадиков выбрали именно Галицию местом своего постоянного пребывания.
Но Тевье думал не о цадиках. В полудреме ему представлялось, будто он беседует со своими бывшими покупателями, причем сразу со всеми.
– Вот посмотрите на разницу между нами, – упрекал он поляков. – Вино, к которому вы прикасаетесь, нам нельзя пить. Но мы же не говорим, что из-за ваших пальцев оно стало ядовитым или вредным. То же самое вино, с тем же вкусом, крепостью и запахом, так же полезное для пищеварения и здоровья. Просто ваше касание переводит его из разрешенного в запрещенное. А это значит, что пропадает тонкая духовная субстанция, называемая святостью.
А вы, почему вы обвиняете нас в отравлении колодцев, переносе заразных болезней, убийствах ваших детей и еще дьявол знает в чем? Почти двадцать лет я возил вам воду. Каждый день, по разу, а то и по два. Кто-нибудь из вас отравился? Кому-нибудь стало плохо? Хоть один из ваших детей пропал? За что же вы оставили меня без заработка? Чем я провинился перед вами?
Молчали светлые поля, молчали тихие рощи, молчало низкое небо Галиции. Только колеса без устали скрипели вечную песнь дороги.
Из-за всяких проволочек выехали из Кракова в среду, и субботу пришлось провести на постоялом дворе возле еврейского местечка. Прибыли загодя, Лейзер потребовал у корчмаря отдельный сарай с замком, чтобы ни одна живая душа не оказалась возле бочек и не испортила вино.
Запирал ворота в сарай Тевье. Очень хорошо получилось, ведь к деньгам в субботу прикасаться нельзя, а держать их в комнате – рискованно. Отдавать кошелек на хранение корчмарю он не хотел, мало ли…
Поэтому он спрятал между бочками свой кошелек, тщательно запер большой висячий замок, а ключ отдал Лейзеру.
Сходили в баню, окунулись в микву, чуть-чуть перекусили перед синагогой, чтобы во время молитвы не думать об ужине. Лейзер выпил два стаканчика водки и Тевье уговорил.
В синагогу не шли, а летели, точно ангелы. Все вокруг было прекрасным: и рдеющее вечернее небо с фиолетовыми полосами заката, и теплые окна домов, освещенные изнутри желтыми огоньками субботних свечей.
И поплыл, величаво двинулся с места день седьмой, знак вечного союза с Владыкой неба и земли, день покоя, умиротворения, простых радостей вкусной еды, долгого сна и неспешной, сосредоточенной молитвы.
Ключ все это время был запрятан под подушкой у Лейзера. Но неспокойно было на сердце у Тевье, непонятно почему, а вот неспокойно. Ему чудилось, будто вор забрался в сарай, отыскал кошелек и утащил деньги. Тевье гнал от себя назойливое видение, повторяя, что сарай заперт, а кошелек запрятан глубоко между бочек, но оно возвращалось и возвращалось.
Несколько раз Тевье выходил во двор и как бы ненароком прогуливался мимо сарая, проверяя, все ли в порядке с замком. Тот красовался на своем месте, новый, в массивном бронзовом корпусе. Один раз, не выдержав, Тевье даже подергал блестящую стальную дужку, проверяя, вдруг он взломан и висит лишь для вида.
Как только закончилась суббота, сразу после авдалы, Тевье взял ключ и, с трудом удерживаясь от бега, поспешил в сарай. Замок был в целости и сохранности, трогая при свете луны его холодный, прочный металл, Тевье немного успокоился. Подойдя к телеге, он отвернул дерюгу, засунул руку между бочками и сразу нащупал кошелек.
Ох, слава Тебе, Господи, какое облегчение!
Он стал вытаскивать кошелек и задрожал от ужаса. Тот был легким, слишком легким, невозможно легким и на ощупь пустым. Выскочив из сарая, Тевье поднес его к глазам и сразу понял, что предчувствия его не обманывали.
В кошельке ничего не было. Дрожащие пальцы нащупали на дне несколько медных монеток, пропущенных вором или, словно в насмешку, оставленных, как подаяние нищему. Полгода тяжелой, каторжной работы пошли насмарку, полгода голодного существования в разлуке с семьей, одиноких, холодных ночей на жесткой чужой койке. И главное, что будет с его дочкой, его любимицей, ради которой он собирал эти деньги? Спасайте, ограбили, зарезали!
От обиды, несправедливости и отчаяния Тевье бил озноб. Но он постарался взять себя в руки и подумать, как такое могло произойти. Ведь вчера он лично проверил сарай и не обнаружил ни одной лазейки, ни одной возможности попасть внутрь, кроме ворот. Именно поэтому он решился оставить кошелек в телеге. Ворота надежно охранял массивный замок, а ключ лежал под подушкой у Лейзера. И тот все время был с ним, всю субботу…
Стоп! Тевье с беспощадной ясностью вспомнил, как, вернувшись из бани, он сел читать псалмы перед тем, как отправиться в синагогу, а Лейзер вышел куда-то на четверть часа и вернулся с очень довольным видом.
– Это он! – прошептал Тевье. – Только он, больше некому. Но какое дьявольское злодейство, украсть у человека деньги, разорить, пустить по миру – и всю субботу молиться вместе с ним, сидеть за одним столом, распевать субботние песни. До каких же глубин низости может опуститься душа?
Он запер сарай и пошел к Лейзеру. Предстоял тяжелый, нервный разговор.
Лейзер сидел в большом зале корчмы и, по обычаю праведников, сладостно вкушал трапезу исхода субботы. Хрустел, фыркал, восторженно охал и даже сморкался от восторга.
– Надо поговорить, – наконец сумел вклиниться в этот праздник Тевье.
– Так говори, – Лейзер поднес ко рту мозговую косточку и принялся с хлюпаньем и свистом высасывать из нее содержимое.
– Хочу наедине, с глазу на глаз.
– Наедине, – зычно рыгнул Лейзер. – А зачем? Разве тут плохо?
– Плохо, – мрачно подтвердил Тевье.
– Хорошо, вот только доем, – согласился Лейзер и подал корчмарю знак нести следующее блюдо. Он доедал почти час, смачно, трубно, бесцеремонно. Сметя все, что было на тарелках, он омыл руки и четверть часа вдумчиво произносил послеобеденные благословения. И чем дольше Тевье ждал, тем больше убеждался, что Лейзер намеренно тянул время.
Наконец они оказались вдвоем в пустой комнате. Лейзер, ковыряя в зубах щепкой, снисходительно поглядел на Тевье и буркнул:
– Ну, выкладывай, что там у тебя.
– Я прошу тебя, нет, я умоляю, – сдавленным голосом начал Тевье. – Я полгода копил каждый грош, не ел, не спал. Дочка ждет – замуж выйти… Пожалей!
– Ты о чем? – удивился Лейзер. – А, деньги на свадьбу? Конечно, что за вопрос, заповедь из Торы, помощь бедным невестам. Вот, – он вытащил из кармана золотую монету и протянул Тевье. – Только зачем весь этот пуримшпиль: «наедине», «с глазу на глаз»?
– Да не о том я, Лейзер, не о том. Перед началом субботы я спрятал между бочками свой кошелек. Все отложенное на свадьбу дочки, накопленное, по грошику собранное. Сейчас пошел забирать, а он пуст, все исчезло. Умоляю, пожалей меня, пожалей мою дочь! Никто никогда не узнает, пожалуйста, верни деньги!